Касаясь холода и льда

      И, когда Ши Уду заставил себя вынырнуть из этих мыслей – неправильных, ненужных, как штормовые волны среди сонной воды – он услышал, как к нему и к Повелителю Земли обращается Цзюнь У. И не просто обращается, а говорит о тех условиях, что будет содержать поединок, и тех возможностях, что им будут доступны.       И из его фраз, из сказанного им своим непроницаемым и таким уверенным тоном, получалось, что этот поединок не будет похож на все те поединки, что устраивали Боги Войны на праздниках в Небесных чертогах, и где сталь касалась стали, и искусство владения оружием рассыпалось ледяными искрами лезвий, и самодовольство тех, кто привык сражаться, казалось почти реальным, таким, что можно было коснуться его в этих стальных искрах, и этой скрытой темноте, и призрачных отсветах, что скользили по оружию и выцветали в переплетении ауры.       Им – как Повелителям Стихий, дозволялось пользоваться своими стихиями во время поединка, и не только их мечи пересеклись бы – серебристая сталь холодноватого меча Ши Уду и яркие, золотые искры, рассыпающиеся с меча Повелителя Земли, но стихии, что им принадлежали – ледяная вода северных морей, и острые, жесткие обломки скал, и камней, и разломы, что скрывались так далеко, что и не разглядеть дна – тоже столкнулись бы и смешались, не позволяя отступаться.       И кто первым выронит оружие – и окажется проигравшим.       Ничего странного.       Ничего особенного.       Ничего необычного.       Такие поединки проводились постоянно – и, наверно, наскучили многим божествам, что привыкли смотреть на искусство сражений Богов Войны не только на этих праздниках, но и на всех тех заданиях, и выполнении обращений, что приходились на их владения – а этих владений было столько, что, если в обращениях что-то говорилось о демонах – пусть самых слабых, самых незначительных, самых низших – послать свиток с сообщением Богу Войны, кому принадлежали эти владения, было тем, кто никто не смел нарушать. И все их искусство не было чем-то редким и недоступным, что не так часто увидишь, и чем невозможно не восхищаться.       Стало обыденностью.       И Цзюнь У решил, что можно внести изменения в эти поединки.       И это, наверно, и правда заинтересовало многих.       Ши Уду ловил на себе взгляды других божеств – насмешливые, удивленные, заинтересованные.       Слышал перешептывания – кто из них достойнее, и чье владение мечом совершеннее, и чья стихия опаснее и сильнее.       Чувствовал, как в нем сомневаются, как считают тем, кто способен только получать золотые слитки, и поддаваться тщеславию, и не уметь ничего из этого, что умеет кто-то, похожий на Повелителя Земли – кто-то, вознесшийся за свои заслуги, и свои достижения, а не за невысказанную темноту и древние тайны.       И Ши Уду хмыкнул, представляя все эти мысли, и все то, что думали о нем другие божества – и Повелитель Земли, и генерал Мин Гуан, и все те помощники, что перешептывались за своим столом.       Это не было важным.       Но вот Цинсюань… Ши Уду ловил его взгляд – ярко-зеленое с золотом, слышал его голос – мелодичный звон фарфора, чувствовал его удовольствие – теплые лучи солнца, что окутывают траву на берегах озера, и никак не мог понять, доволен Цинсюань тем, что посмотрит на этот поединок, или намного больше удовольствия ему приносит разговор с Хэ Сюанем, и близость Хэ Сюаня, и то, как он касается его рукавов – едва-едва, словно случайно, словно это что-то призрачное и мимолетное – и его улыбка расцвечивается золотом солнца.       И Ши Уду столкнулся взглядом с Хэ Сюанем – яркое золото таило в себе все ту же сонную воду, и призрачные огни, и серебристых рыбок, что казались древними духами, но не были ими – и почувствовал в этом взгляде и интерес, и недоумение, и что-то такое, скрытое, что Хэ Сюань не хотел показывать.       И не стал показывать.       Вместо чего он отвернулся, как если бы и не смотрел на Ши Уду с таким странным вниманием и какими-то своими, скрытыми опасениями – и сделал вид, что блюда, и напитки, и все то золото отделки, и украшения, и шелк занавесей Небесных чертогов и в самом деле ему интересны – и этот интерес и привел его на этот праздник.       И что разговоры с Цинсюанем ему тоже интересны, и он предпочитает их.       Ши Уду хмыкнул и отвернулся – стоило сосредоточиться на поединке, на этих штормовых волнах, что он мог поднять, и заставить их затопить и берег, и скалы, и весь этот праздник, вызвав возгласы удивления, и перешептывания, пронизанные недоверием и неприязнью, и разговоры о том, что он позволяет себе слишком многое. И тогда такие разговоры станут оправданными, станут такими, что не состоят из слухов и сплетен, а окутаны самой настоящей правдой.       Серебристое лезвие поддалось ему, отозвалось, как если бы сталь уловила его мысли о том, что использовать волны при поединке будет удобно, и получить этим можно намного больше, чем только оружием.       Но в следующее мгновение Ши Уду застыл, почувствовав, как мало духовных сил у него осталось – чтобы подчинить себе воду, чтобы взметнуть волны, чтобы касаться своей стихии так, как он привык, и так, как касался при выполнении обращений, и среди ледяных волны северного моря, и в призрачных отсветах сонных озер.       Цинсюань.       Он одолжил – снова, в который раз, так глупо – духовные силы Цинсюаню. Они разговаривали о всяких деталях перед праздником, о всяких привычных глупостях, как строительство дворца, и кто из помощников ленивее, и почему стоит выбрать золотистую отделку, а не серебристую, пусть в этом и не было никакого особенного смысла. Не было, но Ши Уду привык к таким разговорам, в которых можно было поддаться этой увлеченности фразами – и ни о чем другом не думать – ни о невыполненных обращениях, ни о заснеженном поселке, ни об этой твари, что таились среди льда и осыпающегося инея.       И, за всеми этими глупостями, Ши Уду почувствовал, как мало духовных сил осталось у Цинсюаня – и, недовольно хмыкнув, одолжил их ему так много, что у него самого их почти не осталось.       Не осталось – и ему не казалось, что на празднике в Небесных чертогах могут понадобиться духовные силы. И что он окутает себя ими – потом, позднее, когда в его ладони упадут золотистыми отсветами выцветшей бумаги свитки с обращениями, когда вода, что принадлежит ему, отступит, открывая берег, ловящий отсветы лучей солнца колким, рассыпающимся песком, и когда низшие водные демоны, что таятся по берегам холодных озер, отступятся в своем недовольстве, чувствуя ауру, что превосходила их ауры, и их возможности, и их духовные силы.       Но, вместо обращений, воды и волн, Ши Уду достался праздник – и досталось то, о чем он не догадывался, и то, что казалось странным и неправильным.       Если бы он знал, что при поединке с Повелителем Земли придется использовать духовные силы, он бы нашел возможность получить их до этого праздника, и всех этих глупых перешептываний, и всех этих неправильных условий – но Боги Войны на своих поединках и не смогли бы использовать стихии, и то, что Ши Уду о таком не догадался, одновременно злило его и позволяло думать, что в искусстве владения стихией он может сравниться с Повелителем Земли, что бы он ни думал, и что бы он ни говорил.       Перед ними расстилался каменный мост – неровный, изгибистый, такой что казалось – стоит ступить на него, стоит сделать неосторожные шаги – и эти камни окажутся пронизаны разломами, и рассыпятся под ногами, и не позволят касаться их тем, кто покажется им кем-то недостойным, кем-то, не имеющим права ступать по этому мосту и сражаться на нем.       И мост этот проходил над водой – и волны касались скал в невыказанной ярости, и вода затапливала берег, и камни словно отступались перед этими волнами и их ледяным инеем, рассыпающимся по краям, и выцветающим в серебристый лед.       И сочетание стихий давало возможности им обоим – и таило опасности для них обоих. И камни, что отзывались Повелителю Земли, могли обрушить этот мост, рассыпать его острыми обломками – но тогда ледяные волны, что принадлежали Ши Уду, захлестнули бы их обоих – и утянули бы на самое дно. И, если для Ши Уду такое ничего не стоило, и вода была его сущностью и его частью, то для Повелителя Земли обрушить этот мост стало бы чем-то глупым и неправильным.       Чем-то таким, что заставило бы его проиграть, пусть и казалось бы ему чем-то выигрышным.       И, по насмешливому взгляду Повелителя Земли, Ши Уду догадался, что он думает о том же самом, и что темное золото этого взгляда отражает такую же ауру и такие же духовные силы Повелителя Стихий, как и у него.       И что догадывается он о стольком же.       Темная сталь, пронизанная золотистыми искрами, столкнулась с серебристой, что рассыпалась инеем, и Ши Уду едва успел ступить с того места, где обрушились камни моста, и разломили за собой жесткие обломки, скрытые холодом воды.       И эти острые камни осыпались снова, и больше, и так, что Ши Уду чувствовал, что Повелитель Земли словно заставляет его отступать к одной из скал, что удерживали этот мост, и Ши Уду никак не мог догадаться, зачем ему это нужно, и как он собирается заставить его выронить меч, если не касается ни серебристой стали, ни неосторожных движений, ни той воды, что принадлежала Ши Уду, чтобы откинуть ее, рассыпать по ней камни, и не позволить ему коснуться льда этих штормовых волн.       Но Ши Уду такое устраивало, вполне устраивало – духовных сил у него было мало, и он не стал бы их использовать на глупости, и он догадывался, как лучше их взметнуть, окутать холодом и обрушить, и заставить Повелителя Земли перестать так уверенно усмехаться, как если бы он был уверен, что Ши Уду придется ему поддаться.