По разные стороны боли

И пускай за спиной моей Все мосты до угля сгорели, У закрытых за ней дверей Бьются чувства на дуэли. ©

      — Да что же это такое делается-то! Сначала Женечка, теперь вот Илья Анатольевич… Ветер близких перемен разносит по приемному свежую новость — сотрудники увлеченно обсуждают животрепещущую тему: Соколова отстранили от работы; вопрос о лишении права на врачебную практику становится можно сказать риторическим. Илью ни о чем не спрашивают; только смутные пересуды и шепотки за спиной все равно не стихают — в основном сочувствующие, разве что Мамин сочится неприкрытым злорадством и мысленно уже обживает кабинет заведующего отделением: Королева вернется еще нескоро, если вернется вообще; Соколов ему теперь не конкурент. Илье, впрочем, глубоко плевать на всю эту крысиную возню: у него перспектива скорого увольнения, долгие разговоры с Женей ни о чем (старательно обходят больные темы) и стычки со Степаном по графику. Бывший муж таскает Жене веники пошло-бордовых роз, называет ее безнадежно раритетным «Женечка» и смотрит почти как далекие двадцать лет назад. И Женя на него смотрит тоже — но не той восемнадцатилетней влюбленной Женечкой, иначе совсем — устало, спокойно-тепло, по-родственному практически. Выздоравливает постепенно, но уверенно; вот только излечиться от зависимости к Илье оказывается куда как сложнее. Особенно когда он — неотвратимо и твердо рядом: выбивает для нее какие-то дорогие лекарства, носит пакетами фрукты, просто держит за руку и о чем-то рассказывает, о чем-то вроде бы совершенно неважном в масштабах мира, но неизмеримо значимом для них двоих. И смотрит он на нее совсем как прежде: с безграничной горячечной нежностью, щедро разбавленной тревогой и сожалением. О Лане, Вике, недорасставании, глубоких трещинах в отношениях не говорят: не сейчас, не время, не место. Для Ильи сейчас главное — Женя. Беречь, заботиться и бесконечно-отчаянно любить — так, как не любил все эти долгие дни и недели, отстранившись, закрывшись, разрушив все, не задумываясь, сколько боли ей причиняет. Не задумываясь о том, что может потерять ту, без которой ничего не имеет смысла. И он сам в первую очередь.

---

Женя исчезает внезапно и наглухо. Не поставив его в известность и намертво отключив телефон. Илья еще в глупой надежде мчится к ней домой, купив по дороге охапку кремовых роз вперемешку с тюльпанами; настойчиво давит на звонок и… Натыкается на хмуро-враждебного Ромку и его неприязненно-лаконичное:       — Мамы нет дома. Незаданные вопросы так и остаются на языке осадочной горечью: Ромка, не размениваясь на пояснения, захлопывает дверь у него перед носом. Продуктивная беседа, что и говорить.

---

Грачев по старой любви памяти находит для нее какой-то замечательный загородный санаторий: забота о подчиненных, ничего более. Если не считать того, что два раза в неделю, будто по расписанию, курьер приносит ей традиционный уже букет белоснежных тюльпанов, их отношения и впрямь можно считать деловыми — с терпким, совсем как у выдержанного вина, привкусом далекого романа. А еще к ней с регулярностью скорого поезда ездит Степа. По-прежнему с цветами. Смотрит побитой собакой и твердит о том, что они не чужие люди, о том, что он много думал, о том, что никого, кроме нее, никогда не любил. И только Илья опаздывает в этом марафоне бывших поклонников, приходя к финишу самым последним. Они сидят с Женей на узкой лавочке в санаторном парке; заходящее солнце топит верхушки кленов и берез в расплавленном золоте. Пахнет придорожной пылью, свежескошенной травой и скорым дождем. У Жени глаза тоже дождливые — светлые, печальные, отдающие прозрачной зеленью, умытой весенними ливнями. Смотрит на него с расплавленной грустью и тихой нежностью, накрывает его руку своей теплой невесомой ладонью. И купающееся в серых сумерках небо обрушивает на его плечи могильной плитой.       — Мне Степан предложение сделал. Финиш.