Слишком громкий мир

Колеса кареты глухо стучали по мокрой брусчатке Лиговского проспекта, словно отсчитывая минуты до встречи. Дмитрий сидел, вцепившись в отчет Свешникова, и бездумно смотрел на ровные строчки. За каждой цифрой на бумаге были живые люди, которым грозило скорое выселение. Шум Петербурга, проникавший через тонкое окно кареты, казался особенно громким после тишины усадьбы. Звуки отзывались в голове тупой болью: стук конки по рельсам, скрип тележных колес, забористый мат извозчиков, выкрики газетчиков. Особенно резко били по нервам детские голоса. Дмитрий, вздохнув, потер виски, чувствуя, как в них начинает зарождаться муторная головная боль, что не пройдёт ни за день, ни за два. Он закрыл глаза, пытаясь отгородиться от этого хаоса. "Иногда я понимаю брата, слишком шумно, слишком." Пальто было плотным, но холод все равно умудрялся найти щель, чтобы пробраться под ткань. Дмитрий поправил ворот сюртука и ещё сильнее закутался. То ли промозглый октябрь, то ли ожидание нелегкого разговора заставляли вздрагивать от озноба. Главное, только не хворь, лишь бы не хворь. Он не вынес бы сейчас принудительного постельного режима и беготни вокруг него с травами и обтираниями. В кармане приятно тяжелел небольшой пузырек с коньяком, ждал своего момента. Пока что не время. Дмитрий понимал, что стоит ему сделать пару глотков, и весь впитанный в приёмной семье этикет рухнет под напором раздражения на нового управляющего. Свешников же был человеком Горелова, и спорить с ним напрямую, лоб в лоб, равносильно самоубийству. Продумывая, что можно предъявить, Дмитрий представил его: долговязого и угловатого, человека из того самого "народа". Ростов был иным, вежливым, приятным, надёжным. Мысль о прежнем управляющем вызвала мучительный приступ тошноты. Картина, увиденная в ванной до сих пор не забылась: аккуратный выстрел, странный беспорядок в комнате, флакон нашатыря... Александр уже писал вдове Ростова письмо, а хорошо бы и лично посетить её, уж спустя столько месяцев силы на это найти возможно. "И почему мне кажется, что нет более бессмысленной поездки, чем эта?" Карета качнулась на очередной кочке, и Дмитрий едва не ударился головой о стенку. Он поморщился и взглянул на пейзаж за окном. Дома, дома... Жёлтый и серый, перемежаемый бледной зеленью и кирпичной кладкой. Почти приехали. *** Выбранный Свешниковым в доме кабинет был похож на что угодно, только не на уютные апартаменты. Тесный, душный, пропахший махоркой, дегтем и чем-то ещё, грубым и крестьянским, что резко контрастировало с портретом Его Величества на стене. На столе небрежно валялись бумаги, меж ними ютилась кружка с толстым тёмным налетом. Все казалось максимально иным, по сравнению с квартирой, в которой работал Ростов. Сделать бы выговор за беспорядок, вот уж очень охота... — подумал Дмитрий, оглядывая помещение. Сам управляющий сидел, склонившись над столом, и что-то невозмутимо писал. Его лицо было бесстрастным, как у иконы, но когда он поднял глаза... Дмитрий увидел в них холодное, почти звериное любопытство. Он замер в дверном проеме, ощущая, как холод постепенно сменяется жарким, излишне натопленным воздухом. "Интересно, какая температура у самих жильцов. Не удивительно, если значительно ниже окажется." — Доброго дня, Игнатий Фомич, я приехал по делу. Много времени не отниму. – Дмитрий привычно кивнул в знак приветствия и сделал шаг в комнату. Свешников медленно поднялся, слегка поклонился, соблюдая формальности, но не до конца, как будто нехотя. — Дмитрий Петрович, — произнес он, указывая на стул возле стола. — Прошу, садитесь. Какими судьбами? Вы не предупреждали, что посетите меня сегодня. Имеете вопросы по поводу моего руководства? Дмитрий медленно подошел к столу, осторожно ступая на скрипучий паркет. — Благодарю, — ответил он, чувствуя фальшь в своем голосе, и сел на обитый потертым бархатом стул. Меньше всего хотелось сейчас выдать душившее состояние бессильной злости и раздражения. Потерять достоинство перед навязанным чиновником — последнее дело. — Я приехал по вопросу, который не вижу смысла излагать в письме. Эти меры... В отчёте. Они противоречат условиям договоров. Большинство семей платит регулярно, но из-за задержки в две недели вы грозите им выселением. — Дмитрий подвинул к управляющему отчет и сделал выразительную паузу. — Мои арендаторы, бывает, испытывают трудности с финансами, но потом сполна восполняют долг, в соответствии с договором. Свешников вновь сел за стол. Он взял в руки отчет, пробежал глазами несколько строк, будто впервые его видел. — Дмитрий Петрович, — начал он казенным тоном, откладывая бумаги в сторону. — Полковник Горелов Павел Петрович распорядился привести дела в порядок. — Он на миг замолчал, дав осознать значительность указа свыше. — Сроки оплаты и все остальные моменты теперь согласно новому договору. Статья три, пункт четыре о финансовой дисциплине. Вот... Притянув к себе одну из папок, Свешников быстро нашёл нужный документ и развернул, демонстрируя. — Уважаемый Игнатий Фомич, — произнес Дмитрий, не торопясь ознакомиться с новыми условиями. — Я прекрасно понимаю необходимость соблюдения финансовой дисциплины. Но разве управляющий должен заключать что-либо за спиной владельцев, без уведомления? Вы же видите, что... — Вижу, — совершенно бесцеремонно перебил Свешников, доставая из кармана самокрутку. — Вижу и многое другое. — Он закурил, медленно выпустил дым в сторону. — Полковник Горелов просил передать, что ожидает вашего визита в следующую среду. По поводу... некоторых вопросов. Он склонился к груде папок, поискал недолго и достал тонкое дело с размашистым заголовком "должники". — Итого освобождается девять квартир, — произнес он, глядя в документ. — Просрочка две недели и больше у всех. — управляющий исподлобья взглянул на Дмитрия. — Доверьтесь мне, я смогу найти на эти помещения платежеспособных, правильных арендаторов. — Свешников замолчал на некоторое время, сделав пометки на полях списков. — Кстати, Павел Петрович интересовался... вашим личным отношением к арендаторам. Считает, что... Некие факты вашего, так сказать, жизненного пути, могут влиять на объективность и приводить к упадку бизнеса, потере доходов... Или вот, к появлению рассадника диссидентства. Дмитрий нервно провел рукой по колену, будто смахивая несуществующую грязь. Он вдруг вспомнил письмо тети, ранее найденное в комнате матери, и сжал зубы, спрятав за лёгкой улыбкой ледяной приступ ярости. Или приступ паранойи разыгрался, или под фактами Свешников подразумевал происхождение? Или?.. Нет уж, из двух зол лучше остановиться на происхождении. — Я всегда действую в интересах своей семьи, — произнес он, тщательно подбирая слова. — И если для этого придется пойти на некоторые... компромиссы, я сделаю это. Но не ценой человеческих судеб. Мой отец, Петр Алексеевич, не одобрил бы такого. Свешников слегка усмехнулся. — Граф Петр Алексеевич умер, — холодно ответил он. — А живые должны подчиняться новым порядкам. — Он захлопнул папку. — Полковник Горелов ценит вашу преданность семье. Но преданность должна быть... правильной. Дмитрий помолчал и поднялся, давая понять, что на этом их разговор окончен. Все слова, которые грозили вырваться, все обвинения и язвительные замечания он подавил так резко, что замутило. — Благодарю за беседу, Игнатий Фомич, — произнес он, надевая перчатки. — Я поговорю лично с Павлом Петровичем. Вы же, надеюсь, найдете баланс между необходимыми мерами и человеческим достоинством. Это было бы... по-христиански. Развернувшись, Дмитрий вышел, не дождавшись ответа или прощания. Не хлопнул дверью, был слишком хорошо воспитан для этого. Но когда сел в карету, его руки тряслись так, что он не мог даже достать папиросу. Он просто сидел, глядя в окно на мостовую, по камням которой хлестал дождь, и думал о том, как легко все может рухнуть. *** Карета, повернув к дому, остановилась у ворот. Дмитрий, не дожидаясь, пока кучер распахнёт дверцу, сам открыл её, впуская в салон порыв холодного ветра и запах мокрой земли. На ступеньках он задержался, глубоко вдохнул, будто пытался вытеснить из лёгких дым махорки и затхлость кабинета Свешникова. Внутри было тепло, пахло малиновым вареньем, хлебом и чем-то ещё, вкусным, вызывающим пропавший было аппетит. Из малой гостиной доносился голос Серафимы, тёплый, немного хрипловатый, такой знакомый и родной. Сейчас в нем сквозила явная тревога. — ...а картошка нынче — грех сказать. Дороже, чем в прошлом году, да и мелкая вся. Видать, дожди испортили урожай. Надо бы соленья пересмотреть, может, капусты заквасить побольше, на всякий случай. Александр сидел в кресле у камина и держал чашку в руках. Он пил время от времени, но больше просто грел ладони о фарфор. — А дрова? — спросил он, не поворачивая головы. — Дрова в цене подросли так, что вам не понравится. А... Вот ещё мука, белая вдвое дороже стала, чёрная тоже догоняет её. Скоро уж пироги печь не из чего будет, если так дела пойдут. — Серафима вздохнула и перекрестилась. — Ну да Бог поможет, переживём. Дмитрий остановился в дверях. Не вошёл. Просто стоял, глядя на них. На брата, на старую служанку, на огонь в камине, на тени, которые плясали по стенам. Это был их мир. Маленький, хрупкий, запертый за стенами усадьбы. И кто-то снаружи, с папками, с указами, наделенный властью, решил, что имеет право его ломать. — Митя? — Александр повернул голову. Он не видел, но слышал шаги, скрип половиц. Всегда слышал. — Ты вернулся? — Да, — ответил Дмитрий. Голос прозвучал глухо, будто из колодца. Он сделал шаг вперёд, потом ещё один. Притворил за собой дверь. — Ну как там? — спросил Александр, ставя чашку на столик. — Свешников... жив-здоров? Дмитрий подошёл к камину, протянул руки к огню. Пальцы дрожали, то ли от холода, то ли от нервного напряжения. — Жив, — ответил он. — И здоров. Более чем. Он выгоняет девять семей, — произнёс Дмитрий, не глядя на них. — За две недели просрочки. По новому договору, который подписал без нашего ведома. По приказу Горелова. Александр замер. Потом медленно провёл пальцем по подлокотнику кресла. — Девять... — повторил он. — Куда же они пойдут? — На улицу пойдут, — пробормотал Дмитрий. — Если мы не вмешаемся. Серафима встала и подошла к буфету. Она достала графин, налила воды в стакан, подала Дмитрию. — Выпейте, Дмитрий, — сказала она. — А затем и думать станете. А я здесь посижу с вами ещё, погреюсь, пока Акилинка с Марьей вам ужин собирают. Дмитрий взял стакан. Вода была прохладной, почти ледяной. Он сделал глоток, потом ещё один и поставил стакан на каминную полку. — Он сказал... — Дмитрий сжал кулаки. — Что мой жизненный путь может влиять на объективность. Что он имел в виду? Что я... не тот. Что отец не одобрил бы. Александр встал и подошёл к брату. Остановился в шаге, протянул руку, касаясь запястья. Лёгкое, почти невесомое прикосновение. — Отец, — сказал он тихо, — одобрил бы любое твоё решение. Он выбрал тебя. А это важнее любого договора. Дмитрий закрыл глаза. Почувствовал, как тепло от руки брата растекается по венам, вытесняя внутренний озноб. — Что будем делать? — спросил он. — Будем думать, — ответил Александр. — А пока... сядь и расскажи, о чем говорили. Что ж этот Свешников, непробиваемый? Найдутся и у него слабые места. Серафима украдкой подбросила в камин полено и переместилась к окну, поправив портьеру. Огонь вспыхнул ярче, отбрасывая на стены длинные, дрожащие тени. За окном вновь разгулялся дождь, и не просто дождь, а с градом, оглушающе застучавшим по окнам. Дмитрий сел. И начал рассказывать. Слово за словом. Фраза за фразой. А камин потрескивал, будто подтверждая каждую мысль. *** Дождь, начавшийся как морось, к обеду вовсю стучал по крыше беседки в саду князей Краевских. Анна Львовна, укутанная в толстую тёплую шаль, сидела, держа в руках раскрытую книгу. Несмотря на любимое уютное место, куда она часто приходила посидеть и помечтать, чтение не шло, мысли постоянно сбивались. Время от времени Анна поглядывала на особняк Веренских сквозь почти голые ветки деревьев. В свете, после печального известия о смерти управляющего Ростова, сплетни о доме на Лиговке росли, как грибы после дождя. Анна слышала эти шепотки на приемах, даже читала пару коротких заметок в газетах про "рассадники диссидентства". И каждый раз сердце замирало от чего-то, чего она не могла пока понять и осознать. Она не знала братьев лично, только видела их издали, но образ их тихой усадьбы запал ей в душу. Тётушка и дядя, у которых жила княжна, отзывались о соседях сдержанно: "Очень замкнутые, добрые, но несчастные люди". Эти слова только усиливали любопытство. Уже не раз Анна ловила себя на том, что хочет познакомиться с ними хотя бы ради вежливости. Но пока что благоразумие брало верх над желанием. "Порядочная княжна не явится незваной в дом к чужим мужчинам", – шептал внутренний голос. — "Да и что я скажу? Слышала сплетни о ваших неприятностях и пришла поглазеть?" Внезапный стук колёс по брусчатке заставил её вздрогнуть. Анна насторожилась, когда карета проехала мимо сада и остановилась у ворот соседней усадьбы. Из неё вышел один из Веренских, кажется, Дмитрий. Анна невольно смутилась, понимая, что снова подглядывает, хотя делала это и раньше. В этот миг граф мельком взглянул в сторону сада Краевских. Анна замерла, надеясь, что среди веток и дождя её силуэт не будет заметен. Быстро опустив взгляд в книгу, она бездумно прочла несколько строк стихов, которые тут же забыла. – Анна Львовна, прошу, пойдемте в дом, ветер подымается, холодает сильно. — Лиза, служанка, возникла перед беседкой, держа зонт, — К чаю готовятся, идемте. Анна очнулась и задумчиво взглянула на усадьбу Веренских. В окнах мерцал неяркий свет, но больше ничего разглядеть не удалось. "Попозже," — решила она. — "Я обязательно решусь на что-то безрассудное. Но попозже."