Слишком громкий мир

Последние слова рассказа затихли, растворились в треске дров в камине. Александр медленно открыл глаза — привычный жест, не имеющий значения для человека, давно потерявшего зрение. На его лице застыло выражение отрешенности от реальности. — Спасибо. — тихо произнес Александр. Дмитрий бережно закрыл книгу, и кожа переплёта тихо скрипнула под его пальцами. За окном непроглядная тьма билась в стекла порывами штормового ветра. — Мне нравится читать для тебя. Возможно когда-нибудь я смогу брать истории из головы, а не со страниц. — ответ прозвучал почти шёпотом, будто лишние звуки могли разрушить хрупкую предсонную тишину. Александр несколько секунд нервно поцарапал ногтями по подлокотнику кресла, словно решаясь на что-то важное. Потом чуть наклонился вперёд, опершись локтями о колени. Зеленоватые застышие радужки его глаз в свете камина казались цвета мутного янтаря. — Мить... Останься сегодня. — в обычно уверенном флегматичном тоне Александра Дмитрий расслышал полутона уязвимости и желания близости. Бросило в жар. Он взял брата за руку, поднял из кресла и безмолвно повёл за собой. В опустевшей гостиной часы пробили одиннадцать. *** В спальне Александра горела лампа, Серафима уже успела застелить постель свежим бельём. От ткани шёл едва уловимый запах жасмина. — Я иногда думаю, какая странная субстанция — время. Жасминовый куст в саду давно отцвел, облетел, но его аромат все ещё с нами. Хотя, кажется, весна умерла навсегда. — Александр переоделся в ночную шелковую пижаму и сел на кровать. Он провел рукой по одеялу, нашел край и откинул, забираясь под него в желании успеть согреть место для них обоих. — Она уснула, чтобы набраться сил. — Дмитрий аккуратно повесил свой пиджак на спинку стула, затем сложил вещи брата. — Серафима зажгла лампу и подлила масло, оставить свет? — спросил он, немного приглушая пламя. Александр качнул головой, медленно, но уверенно: — Нет, пусть горит… Даже если я его не вижу, пусть. Дмитрий лёг на бок позади брата, уткнулся носом в его волосы и закрыл глаза. Рукой скользнул по его груди, легко, почти невесомо, проникая под наполовину расстегнутую пижаму. Александр замер, ощущая тепло этого прикосновения, которое расходилось по телу волнами, как круги от брошенного в воду камня. Каждое движение, каждый выдох Дмитрия отзывались в нём живым эхом. "Как странно," — подумал он, сильнее прижимаясь спиной, — "Когда-то мы были абсолютно чужими друг другу. А теперь слова нужны все реже и реже." Александр обхватил запястье Дмитрия слегка дрожащими пальцами и почувствовал ровное биение пульса. "Слишком осторожный," — он направил руку брата вдоль по груди, затем и ниже. — "Как будто боится разбить меня. Но я не стекло, я сталь. Сталь можно только согнуть.” Каждое последующее движение вызывало в Александре волну тепла, которая распространялась от кончиков пальцев до самых глубин его существа. Мысли постепенно отступали вместе с дневным напряжением. "Мы не родные," — продолжил он размышлять, позволяя своим мыслям течь свободно, чтобы затем перейти во сны. — “Но родство не только кровь, скорее взаимосвязанность и понимание друг друга. Дмитрий знает меня лучше, чем кто-либо. Даже лучше, чем я сам." Мысли начали путаться, рождая образы: реки, огибающие их дом, теплые воды, тёплое солнце с запахом скошенной травы… цветущий жасмин и вишня роняют лепестки на плечи и в подставленные руки, засыпают… песком разрытую могилу, дождь мешает глину со слезами под громкое карканье ворон над городом, по мостовой Невского кровь течёт меж камней… в руках тех, чьи лица искажены злобой… ветки жасмина, скошенные вместе с травой или с толпой, падают в Фонтанку… слепые глаза видят их, руки ловят их в последний момент, опуская на грязное, порванные алое полотно, укрывшее крыльцо дома. Темнота.