Запах его власти

Офис дышал холодом — стекло, сталь, линии, выверенные под углом его власти. Даже воздух был точным, как формула: ни лишнего звука, ни случайного движения. Лея сидела чуть в стороне, у стены, — рядом, но не настолько. Она видела его руку, когда он писал, и слышала, как тихо щёлкает его зажигалка, когда он думал. Каждое движение — будто удар маятника. Каждый его взгляд — тонкая невидимая нить, натянутая между ними. Он говорил с партнёрами спокойно, уверенно, с той безупречной сдержанностью, от которой внутри всё сжималось. Он не повышал голос — но комната слушалась. И она знала: если он захочет, замолчит даже воздух. Её присутствие было частью декора — как обязательный штрих в его порядке. Но она ощущала, что он чувствует её всегда: где сидит, как дышит, когда моргнула, когда отвела взгляд. На встречах — тот же ритуал. Она на краю, с планшетом, невидимая для всех, кроме него. В ресторанах — соседний стол, тот же кофе, тот же десерт. Он никогда не заказывал ей отдельно. Просто кивал — ей то же самое. Иногда их взгляды пересекались на секунду — и этого хватало. Всё вокруг будто глохло. Официанты переставали шуметь посудой, разговоры в зале замирали. Мир смещался в его орбиту. Люди смотрели. Шептались. Но стоило ему поднять глаза — мгновенная тишина. Как будто все понимали: нарушить его мир — значит стать врагом. Лея сидела ровно, спина прямая, взгляд в документы. Но каждая клетка тела знала: он рядом. Не просто рядом — над. Он не прикасался, но ощущение было физическим, почти осязаемым. Феромоны в воздухе — невидимая клетка, пахнущая опасностью и властью. «Он не смотрит на меня — он читает меня. Как книгу, в которой каждое слово уже принадлежит ему.» Ресторан опустел после встречи. За панорамным стеклом дрожал снег — тихий, вязкий. Дамиан сидел спокойно — как человек, которому принадлежит не только пространство, но и воздух вокруг. Лея поспешила подойти к Дамиану, она хотела поскорее попасть в свою комнату, где она могла побыть одна. Он кивнул официанту. Тот мгновенно убрал лишние приборы. Лея осталась стоять за огромным столом, напротив пустого кресла. — Садись, — произнёс он. Она хотела возразить — устала, не голодна, — но его взгляд был тяжелее любого приказа. — Я не хочу, — тихо сказала она. Воздух изменился — едва ощутимо, будто натянулась невидимая струна. Её тело отреагировало раньше сознания: пульс участился, дыхание сбилось. Феромоны. Не плотным облаком, не обещанием тепла, а холодным предупреждением. — Лея, — его голос стал мягче, почти ласковым. — Ты ведь понимаешь, что я забочусь о тебе. Он подвинул к ней тарелку и сел рядом — не напротив, а вплотную. Она выпрямилась, стараясь не смотреть на него. — Я могу сама решать, когда есть. — Можешь, — спокойно ответил он. — Но я не привык, чтобы мои люди выглядели измождёнными. Он взял вилку — неторопливо, почти лениво, но с тем чувством уверенности, что не требует усилий. Её плечи напряглись, но она не отстранилась. В воздухе осталась тонкая металлическая нота — его запах, холодный, угрожающе-спокойный. — Если не хочешь — не ешь, — сказал он наконец. — Но учти: твой организм слушает не тебя, а меня. Его рука скользнула вдоль спинки её стула, не касаясь — просто обозначая присутствие. — И чем сильнее ты сопротивляешься, тем сильнее ответ. Лея почувствовала, как внутри поднимается слабость. Не страх, не боль — бессилие. Она сжала вилку так, что побелели костяшки пальцев, и всё же поднесла кусок ко рту. — Вот, — прошептал он. — Умница. Он откинулся на спинку кресла, отпуская напряжение — словно позволил ей сделать выбор, которого никогда не существовало. Её руки дрожали, сердце билось слишком громко. — Видишь, как просто? — произнёс он негромко. — Никто не пострадал. Фраза прозвучала почти ласково, но за ней скрывалось иное — хищная уверенность человека, привыкшего ломать не стены, а волю. Она кивнула, стараясь улыбнуться, будто благодарит. Но внутри всё кипело. «Он не кричит. Не приказывает. Он просто дышит — и я подчиняюсь. Если бы я могла не чувствовать...» Он поймал её взгляд, на секунду коснулся её ладони кончиками пальцев. — Ешь, Лея. Пока я рядом, тебе ничего не угрожает. И именно в этом она услышала угрозу. Он всегда рядом — слишком близко, чтобы забыть о нём, и слишком далеко, чтобы обвинить. Дамиан открывает перед ней двери, не спрашивая, придерживает за локоть, если пол скользкий, помогает надеть пальто, поправляет воротник — всё это делает без слов, без намёка на флирт. Но в каждом его движении — непоколебимая уверенность в праве касаться. Владеть. Для окружающих — это забота, воспитанность, изысканные манеры. Для неё — кандалы, только выполненные из жестов и молчания. Лея упрямо пытается сопротивляться: берёт за ручку двери раньше него, тянется к своему пальто, не позволяя помочь, уходит чуть вперёд, будто вырывая пространство. Но каждый раз он перехватывает инициативу — незаметно, элегантно. Он отводит руку, словно между прочим, открывает ту же дверь, спокойно, без спешки, словно мир просто обязан подстраиваться под его ритм. — Я справлюсь, — говорит она сухо, опуская глаза. — Я знаю, — отвечает он тихо. — Но зачем? Фраза звучит не как вопрос — как констатация факта. Он знает, что справится, но… Иногда, переходя улицу, он берёт её за руку — не сжимая, не удерживая, просто кладёт ладонь поверх её пальцев. И этого касания достаточно, чтобы воздух стал гуще. Она не дёргается, не отстраняется — потому что знает: каждое сопротивление он обращает в игру, в очередное доказательство, что любое её движение — уже часть его замысла. Иногда ей кажется, что он не видит её вовсе — только силуэты жестов, расчёт, форму. Но когда она отворачивается, его взгляд скользит по линии её плеч, шее, волосам — в этом взгляде нет ни страсти, ни тепла. Только изучение и тихое довольство. И всё же, каждый вечер, ложась спать, Лея ловит себя на мысли: она знает его шаги, знает, как он вдыхает, знает, когда появится рядом. А значит — часть её уже живёт по его законам. И именно это пугает сильнее всего. Лифт закрылся с глухим щелчком, будто запирая воздух между ними. Отражения множились в стекле — её тонкая фигура в строгом костюме, его высокий силуэт за спиной, серый, тяжёлый, собранный. Металл стен отражал не свет — напряжение. Она чувствовала его дыхание. Тёплое, ровное. Слишком близко. Он коснулся её запястья — привычно, как будто имел на это право. Не грубо, но уверенно, словно проверяя, на месте ли она. И в этот раз Лея сорвалась. Резкое движение — запястье вырвалось из его пальцев. Кожа вспыхнула жаром. Она отступила на шаг, спина упёрлась в холодную стену. — Не трогайте меня, — сорвалось с её губ, чуть хрипло, будто голос поднимался из самого сердца. Он поднял глаза. Молчание затянулось, как натянутая струна. А потом — медленный, тёмный, опасно красивый взгляд. — Не трогайте? — произнёс он негромко, почти ласково, будто пробуя звук на вкус. Он шагнул ближе. Её дыхание сбилось. Пространства между ними больше не осталось. — Опять «вы»? — спросил он, глядя прямо в глаза. Его голос был низким, тягучим. — Ты всё ещё не поняла, Лея… Он наклонился — настолько близко, что его губы почти коснулись её уха. — Здесь нет «вы». Есть только я. И то, что я выбираю держать рядом. Феромоны просочились в воздух. Не резко, не агрессивно — медленно, как дым, вползая под кожу. Её пальцы сжались в кулаки. Сердце стучало где-то в горле. — Я не… вещь, — выдохнула она, заставляя себя не опускать взгляд. Он усмехнулся. Тихо, низко. — Нет, — прошептал он. — Ты не вещь. Пальцы скользнули по стене рядом с её лицом, не касаясь кожи, но она чувствовала тепло от его руки. — Просто ты ещё не поняла, насколько легко стала моей слабостью. Она замерла, чувствуя, как его дыхание касается шеи. Запах металла, кофе, и чего-то хищного, мужского, от которого кружилась голова. Он отступил ровно на шаг, отпуская. Но его взгляд — цепкий, голодный — не отпускал. — Мне нравится, когда ты сопротивляешься, — сказал он спокойно, словно обсуждал погоду. — Это делает тебя живой. Пауза. — Но не перепутай пульс с властью, Лея. Двери лифта раскрылись. Свет хлынул внутрь, холодный, дневной. Он чуть склонил голову, пропуская её вперёд, и в этом жесте галантности чувствовалась угроза — словно он позволял ей выйти сейчас, но из ловушки — никогда. Она шагнула, не глядя. Но кожа на запястье всё ещё помнила его пальцы. Офис жил как выверенный механизм — холодный, безошибочный, но при её появлении механизм будто давал сбой. Всё звучало чуть тише, движения становились медленнее, взгляды — скользящие, оценивающие. — Это она? — полушёпотом, не скрывая любопытства. — Мм… говорят, живёт у него. — У него в доме? — насмешливый смешок. — Вот это карьера. — Ну, видимо, у неё особые… навыки. Лея проходила мимо, не оборачиваясь. Но каждое слово — как игла под кожу. Она слышала, чувствовала, впитывала этот яд. И улыбалась — тонко, натянуто, по правилам. «Пусть говорят. Это значит — боятся.» В туалете было хуже. Глянец зеркал, аромат духов, шелест помады по губам. Три работницы у раковин, одна выходит из кабинки — мгновенно наступает тишина. — Доброе утро, — сказала Лея спокойно, вытирая руки. — О, доброе, — ответила одна, не поднимая взгляда. — Вы сегодня с мистером Мерсером на встречу? — другая протянула слова, словно смакуя. — Наверное, трудно всё успевать… и на работе, и дома. — Не все могут так… совмещать, — добавила третья, пряча ухмылку в зеркало. Лея молча посмотрела на своё отражение. Глаза спокойные. Почти ледяные. — Некоторые просто умеют работать, — произнесла она тихо, выпрямилась и вышла. Дверь за ней захлопнулась, и в зеркалах отразилась смесь раздражения и зависти. Коридор — стекло, металл, ровный свет. Она несла планшет с открытыми отчётами в кабинет, по просьбе Дамиана, когда тишина вдруг накрыла этаж, словно кто-то выключил звук в мире. Шаги. Ровные, уверенные, тяжёлые. Дамиан появился в конце коридора — в сером костюме, с лёгкой складкой между бровей, словно ему принадлежала не только эта компания, но и воздух вокруг. Разговоры обрывались. — Господин Мерсер… — шёпот. — Он сам пришёл? — Тише. Смотри, он рядом с ней… Он шёл прямо, ни на кого не глядя. Люди инстинктивно расступались, словно чувствовали — между ним и Леей нельзя стоять. Лея стояла, не зная, куда смотреть. Он приблизился, запах — холодный, металлический, с оттенком кофе — обволок. — Ты опоздала на минуту, — тихо произнёс он, и это прозвучало не как упрёк, а как констатация факта. — Лифт задержался, — ответила она ровно. — В следующий раз — не жди лифт, — его голос был мягкий, но в нём чувствовалась власть. Он кивнул на дверь кабинета. — Пошли. Все, кто был рядом, замерли. Он шёл первым, она — следом. И когда он открыл перед ней дверь, никто не осмелился даже взглянуть в их сторону. «Они боятся его. Но ещё больше — боятся быть мною. Потому что он выбрал меня. А значит, я — отражение его воли.» Кабинет был слишком тихим. Тишина здесь не успокаивала — она давила, как если бы стены слушали. Он стоял у окна, в сером костюме, руки в карманах. За стеклом — снег, движение города. Внутри — только она и он. — Ты опоздала, — сказал он, не оборачиваясь. — На минуту, — коротко ответила Лея. — И... нам нужно поговорить. — Поговорить? — он повернулся, чуть приподняв бровь. — Ты впервые хочешь говорить со мной, а не спорить. Уже интересно. Она сделала шаг вперёд. — Ты должен перестать… так со мной обращаться. — Так — это как? — мягко, почти ласково, но в голосе уже сквозила насмешка. — Как с… — она сглотнула, — как с собственностью. Люди шепчутся, понимаешь? Они думают, что я… сплю с тобой. — А ты не спишь, — произнёс он тихо, будто проверяя, не врёт ли. Она вспыхнула. — Перестань! Я серьёзно! Я пришла работать, а не быть твоей… твоей... Он подошёл ближе. Воздух будто стал тяжелее. Его запах — терпкий, металлический — наполнил лёгкие. Он не тронул её, но казалось, что коснулся. — Моей кем? — прошептал он. — Скажи это, Лея. Она отступила. — Я не твоя, — выдохнула. Он наклонился чуть ближе. — Ещё раз? — Я. Не. Твоя. — каждое слово звучало, как вызов. Он усмехнулся — медленно, почти с удовольствием. — Тогда почему дрожишь, когда я рядом? — От злости. — Конечно, — тихо произнёс он. —Только от злости. Она покачала головой, шагнула назад. — Всё, что происходит, — неправильно. Ты не имеешь права метить меня, оставлять запах на одежде. Я чувствую его даже во сне. Он резко повернулся к столу, взял папку, бросил перед ней. — Читай. — Что это? — Твой контракт. Раздел три, пункт восемь. "Работница обязуется использовать индивидуальный маркер работодателя." Твоя подпись. — Я… я не видела этого. — Потому что не читала. — Его голос стал жёстче. — Ты просто взяла ручку и подписала, как всегда. Доверилась. — Я не доверяла вам! — вспыхнула она.— Я просто… — Просто сдалась, — произнёс он спокойно. — Как и сейчас. Она подняла на него взгляд. — Я ненавижу, когда вы так говорите. Он сделал шаг вперёд, тень упала на её лицо. — А я — когда ты снова называешь меня на «вы». Она замерла. — Я не обязана… — Ты обязана всё, что я прописал в этом договоре. Включая то, как ты произносишь моё имя. Он наклонился к ней, их дыхания почти соприкоснулись. — Ещё раз скажешь вы — и я подумаю, что ты хочешь, чтобы я напомнил тебе, кто здесь главный. Её дыхание сбилось. — Ты угрожаешь мне? — Нет. — его улыбка была опасно тихой. — Я предупреждаю. Она отступила, уткнулась взглядом в стол, в белую страницу с её подписью. Пальцы дрожали. — Ты всё спланировал. — Я всё предусмотрел. — он стоял прямо, холодный, уверенный. — Мир слишком опасен для тех, кто не умеет читать. Она подняла на него глаза — в них пылала злость, отчаяние, страх. А он смотрел на неё так, будто видел своё произведение — не человека, а процесс, который нужно довести до совершенства. Он тихо сказал: — У тебя дрожит голос. Это не злость, Лея. Это зависимость. Она резко взяла папку, прижала к груди, пытаясь отгородиться. — Ты отвратителен. — Возможно, — ответил он спокойно. — Но теперь ты дышишь мной. А я — тобой. Он вернулся к окну, словно разговор закончился. — Иди. У тебя встреча через пять минут. И, Лея… — он бросил взгляд через плечо, — не забудь надеть шарф. Люди должны знать, чей ты запах носишь. Она почти выбежала из кабинета, сердце било в висках. «Он не угрожает. Он просто делает так, что даже моё дыхание принадлежит ему.» Каждое утро начиналось одинаково — как затянувшаяся петля, где нет ни конца, ни спасения. Будильник звенел в семь, в то время, которое выбрал он. На прикроватной тумбе — очередное напоминание о нём: тёмный шоколад, пара жемчужных серёжек, свежие лилии. Иногда — книга, раскрытая на нужной странице. Строка всегда была подчеркнута одной его чёрной чертой: "Послушание — форма силы." Она перестала удивляться. Просто сжимала челюсть, словно это помогало удержать остатки себя. «Он проникает в каждое утро. Даже в способ, как я открываю глаза.» На работе всё выглядело прилично, почти буднично. Он не повышал голос, не приказывал — просто направлял, как дирижёр, проверяя не её умения, а границы покорности. — Проверишь письмо. Потом отчёт. И не забудь о встрече в три, — говорил он, не глядя. — Это всё? — отвечала она спокойно. — Пока, — его тон был мягкий, но в нём слышалось владею. Он словно испытывал её: сколько подчинения может вынести женщина, прежде чем снова начнёт дышать. Поручения — лёгкие, нарочито простые: исправить таблицу, составить список, перепроверить данные, которые он и сам давно знал. Но каждое задание сопровождалось тем же взглядом, долгим, тихим, изучающим — словно он искал момент, когда она снова дрогнет. — Зачем вы… — она остановилась, и он чуть прищурился. — Ты, — поправил он. — Я говорил: без «вы». — Зачем ты так делаешь? — переспросила она, едва дыша. — Чтобы ты перестала бояться ошибаться. И начала бояться только меня. Он улыбнулся краем губ, глядя, как она напрягается. «Он ломает меня не грубо. Он делает это с нежностью, от которой страшнее.» Каждый день он создавал её новую жизнь. Курсы — иностранные языки, протокол, история искусства. Все — под его контролем. Она не выбирала, куда идти, не решала, когда вернуться. Он просто знал, где она будет. Всегда. А вечером на тумбе — новый подарок. Всегда без записки. Без повода. Без объяснений. Однажды утром она не выдержала. Он вошёл на кухню, как всегда, тихо, в костюме, пахнущем холодом и кофе. Она сидела, не притронувшись к завтраку. — Почему ты это делаешь? — спросила она, не поднимая глаз. — Что именно? — Все эти подарки. Цветы. Зачем? Он подошёл ближе. Её плечи напряглись. Он поставил чашку перед ней, наклонился. Тёплое дыхание коснулось её шеи. — Чтобы ты привыкла. — К чему? — выдохнула она. — К тому, что твой мир теперь начинается с меня. И кончается мной. Он выпрямился, спокойно налил себе кофе. Ни одного лишнего движения. — Ты не имеешь права… Он обернулся, взгляд — острый, холодный, но живой. — Лея, — произнёс тихо. — Я уже взял это право, когда ты не читала договор. Она замерла. «Он не просто разрушает границы. Он стирает их, пока ты начинаешь думать, что их никогда и не было.» А потом — лёгкий кивок, и она, не понимая почему, снова взяла чашку. Пила медленно, чувствуя вкус его запаха в каждом глотке. Очередное утро было прозрачным и холодным, как стекло. Тишина, запах кофе, ровный свет из окна. На прикроватной тумбе — новый подарок. Не цветы, не шоколад. Тонкая цепочка, едва видимая, и маленький кулон из белого золота. Она смотрела на него долго. Слишком личный жест. Слишком интимный. Пальцы дрогнули, когда коснулись металла — тёплого, будто кто-то держал его в руках всего минуту назад. Лея спрятала украшение в ящик стола и ушла. В его кабинете пахло кожей, бумагой и властью. Он сидел за столом, без галстука, с расстёгнутыми манжетами — всё в нём выглядело небрежно, но продуманно. — Ты не надела подарок, — произнёс он, не поднимая глаз. Она застыла. — Я… не посчитала нужным. Он медленно поднялся. — Нужным? — Это неуместно, — сказала она тихо, чувствуя, как дрожит голос. — Я не могу приходить на работу с такими вещами. Он подошёл ближе, остановился вплотную. Запах его кожи, феромонов — будто ток, пробегающий по венам. — Это не «вещь», — сказал он спокойно — Это граница. Теперь я хочу, чтобы все знали, где она проходит. Он открыл ладонь. В ней — кулон. Цепочка переливалась в свете ламп. — Повернись. — Нет, — выдохнула она. Он чуть наклонил голову. — Лея. Его голос был тихим, бархатным, но в этой мягкости пряталось железо. Она стояла, не двигаясь, чувствуя, как под кожей медленно разливается дрожь. — Повернись, — повторил он. Не приказывал. Просто сказал. Она развернулась, едва дыша. Холод металла коснулся шеи, потом — его пальцы. Тёплые. Уверенные. Он застёгивал цепочку медленно, будто касался её намеренно, с расчётом. — Вот так, — прошептал он. — Теперь идеально. Она сглотнула, не в силах отступить. Сердце билось, как пойманная птица. — Это слишком, — сказала она. — Для кого? — спросил он, опуская пальцы на её плечо. — Для тебя… или для остальных? Она отвернулась, делая шаг назад. — Я не твоя собственность, Дамиан. — Может, и нет, — ответил он с лёгкой усмешкой. — Но этот кулон — мой. И на твоей шее он выглядит так, будто всегда должен был быть там. Он сел обратно за стол, спокойно открыл папку. Разговор окончен. А она стояла, чувствуя, как кулон едва заметно касается кожи — тяжёлый, как клеймо. «Он не просто метит. Он делает это красиво. Так, что я перестаю сопротивляться.» Лея спешила за Дамианом, отчитываясь об отчёте, который он поручил ей проверить. Они уже почти вышли из здания. — Здесь ошибка, — тихо сказал он, останавливаясь. Лея не сразу поняла, о чём он. — Где? — выдохнула, прижимая папку к груди, а другой поднимая листы к глазам. Он наклонился ближе, пальцем провёл по строчке, где цифры слегка сместились. — Вот. Видишь? — его голос был низким, ровным, но слишком близким. Он говорил почти у её уха. Её дыхание сбилось, сердце забилось неровно. Мир вокруг будто растворился — остались только он и запах его кожи, тёплый, обволакивающий, слишком знакомый. — Я… я исправлю, — прошептала она. — Конечно, — он усмехнулся. — Только не здесь. Он выпрямился, но не отступил. Между ними оставалось меньше шага, чем позволял деловой этикет. — Отойди, — тихо сказала она, но неуверенно. — Почему? — он чуть склонил голову, глядя прямо в глаза. — Боишься, что кто-то подумает, будто ты моя? — Так и подумают, — ответила она, с трудом удерживая голос. Он чуть улыбнулся — спокойно, почти нежно. — Пусть думают. Им полезно привыкать к правде. — Это не правда, — упрямо бросила она. Он кивнул, но пальцы всё ещё держали листы, которые она не успела отпустить. Его кожа касалась её кожи — мельчайшее касание, от которого внутри всё стягивалось. — Тогда почему ты дрожишь? — спросил он тихо, без издёвки. Она выдохнула, отпуская бумаги, словно обожглась. — Потому что ты… слишком близко. — Я всегда близко, — сказал он ровно.— Просто иногда ты притворяешься, что не чувствуешь. Она подняла взгляд. Его глаза — серые, спокойные, но в глубине — тихое, опасное удовольствие. На улице, за их спинами, шептались. Работники офиса замерли, глядя, как он забирает у неё документы, как его ладонь легко ложится на её талию. — Пошли, — произнёс он тихо. — Опаздываем. Он вёл её через толпу, и никто не сомневался, что она принадлежит ему. Даже она. «Он делает это так естественно, что мир сам подстраивается под его волю. А я — под его шаг.» Ужин прошёл в ледяном молчании. Дамиан говорил мало — наблюдал. Лея ела молча, взгляд прикован к тарелке, движения точные, выверенные. Он пытался завести разговор — о курсах, о работе, но она отвечала коротко, ровно, не давая ни одной трещины в своей маске. Когда они поднялись наверх, в доме стояла тишина. Он шёл рядом, как тень. Возле её двери остановился, положил ладонь ей на плечо — жест мягкий, но с ощущением неоспоримого права. — Ты быстро учишься, — сказал он. — Мне это нравится. — Это часть моей работы, — ответила она, не поворачиваясь. — Нет, — тихо произнёс он. — Это часть тебя. Он ушёл, и дверь за ним закрылась, оставив воздух густым от его запаха. На тумбе — новая коробка. Небольшая, перевязанная чёрной лентой. Она знала, что там — шоколад. Горький шоколад. Опять. «Он даже сладость превратил в способ напомнить, кто тут главный.» Пальцы дрожали. Она вскрыла коробку, увидела очередной набор тёмных плиток, аккуратно уложенных в ряд, словно в витрине дорогого бутика. Секунда. Другая. Потом — взрыв. Она схватила коробку, выгребла из тумбы остальные, прижала к груди и вышла. Сердце било так, будто вырывалось наружу. Без стука — дверь его спальни. Она толкнула её, почти выбила. Дамиан поднял голову. Он был в одних боксерах, волосы растрёпаны, взгляд — спокойный, но настороженный. — Лея? — голос низкий, с хрипотцой. — Что случилось? Она стояла в дверях секунду, вся — злость, усталость, гордость поглотили ее. Потом подошла и вывалила весь шоколад на кровать. — Я ненавижу горький шоколад! — процедила сквозь зубы. — Ты слышишь? Ненавижу! Молочный. С орехами. Или белый с орехами. Вот что я ем. Если уж ты решил всё контролировать — знай хотя бы это! Он молчал. Просто смотрел. Глаза — серые, спокойные, но в них мелькнуло не раздражение — интерес. — Закончилa? — спросил он тихо, вставая с кровати. Она отступила. Он был слишком близко. Тело — горячее, влажное, от него пахло паром и кожей. — Да, — сказала она резко. —Закончилa. И не смей больше… — Что? — шаг вперёд. — Не смей заботиться? Не сметь не угадывать, что тебе нравится? — Не смей решать за меня! — выкрикнула она, и звук её голоса будто разрезал воздух. Он смотрел на неё долго, медленно, в уголках губ появилась тень улыбки. Не насмешка — восхищение. — Наконец-то, — произнёс он тихо. — Вот теперь я вижу тебя. Она замерла. Потом резко развернулась и ушла, хлопнув дверью. Шоколад рассыпался по его постели. Он стоял, глядя на хаос, и усмехнулся почти с нежностью. «Белый с орехами, значит…» Он поднял один кусочек, попробовал — горький. И тихо сказал в пустоту: — Придётся исправить ошибку. Утро. Свет — холодный, голубоватый. Снег за окном отражает первые лучи, и комната кажется вычищенной до стерильности. Лея просыпается не сразу. Пальцы нащупывают что-то у подушки — шуршание обёртки. Сердце сжимается. Белый шоколад. С орехами. И записка. Маленькая, почти без запаха его духов, но почерк — безошибочный, уверенный. «Я запомнил.» Она сидит на кровати, застыв, в пальцах — эта проклятая плитка, смешная, безобидная, но ощущается как клеймо. «Он понял всё. И вместо того чтобы отступить — делает шаг ближе.» Она сжимает шоколад в ладони, так сильно, что он начинает таять в упаковке. В глазах — злость. Сердце бьётся слишком быстро. Она вскакивает, подходит к окну. Холодное стекло гасит дыхание. Тихо, почти беззвучно, она шепчет: — Он играет. Лея рвёт записку пополам, потом ещё и ещё, но рука дрожит — будто рвёт не бумагу, а собственное самообладание. «Я надеялась, что он обидится.Что перестанет. Что исчезнет хоть на день. Но нет. Он делает наоборот — как будто каждое моё "нет" для него приглашение." Она бросает обрывки в мусорное ведро, берёт шоколад — и, не задумываясь, швыряет его в камин. Белая плитка падает на угли, медленно плавится, растекаясь липкой сладостью. Лея прислоняется к стене, чувствует, как по спине медленно катится пот. Не от жара камина — от бессилия. «Он не злится. Он не мстит. Он изучает. Шаг за шагом. Как будто всё это — его эксперимент, а я — единственный образец." Она выдыхает, берёт телефон, чтобы отвлечься, но на экране — уведомление. Отправитель: Дамиан М. Текст: «Не завтракай сладким. Кофе уже ждёт на кухне.» Пальцы сжимаются сильнее. Она чувствует, как под кожей закипает злость. — Чёрт… — выдыхает она сквозь зубы. И, несмотря ни на что, идёт вниз — на запах кофе, на звук его шагов, в мир, где всё пахнет им. Коридор тонет в мягком свете. Воздух пахнет им — тихо, почти интимно. Лея останавливается у двери спальни. Он — рядом, как всегда, на шаг ближе, чем позволено. Тишина между ними натянута, как струна. — Завтра меня не будет, — произносит она ровно, не глядя. — Неделя перерыва. Может чуть больше. Он приподнимает бровь, словно услышал не приказ, а игру. — Перерыв? — в его голосе едва заметное веселье. — Всё уже оплачено в «Аурелии». Место подготовлено. Она поднимает взгляд, холодный, прямой. — Это не твоё дело. Дверь захлопывается прямо перед ним. Щелчок — как выстрел. На секунду — тишина. Потом он медленно усмехается. Не злобно — с удовольствием. «Когда она злится — она настоящая. Когда сопротивляется — дышит. Я не отпущу. Никогда.» Он кладёт ладонь на холодное дерево двери. Внутри — её дыхание, лёгкое, сбивчивое. Снаружи — его шаги, уходящие вниз по коридору. Но улыбка не исчезает с его лица. Он знает: она думает, что ушла из-под контроля. А на самом деле — делает всё, как он хотел. «Пусть бежит. Пусть думает, что свободна. Чем дальше она уходит, тем крепче тянется нить.» Он разворачивается, идёт в свой кабинет, зажигает сигару и смотрит в окно — на снег, что падает за стеклом. Тонкий дым поднимается вверх, пахнет горечью и ожиданием. И в этом ожидании — восторг. Чистый, как хищный инстинкт.