Загадай желанье...

28 августа

Ой, что сегодня было! Я… я опять чуть плохое не сделала. И вот не жалею почти. Потому что, на самом деле, они сами виноваты были! Но обо всём по порядку. Мы вернулись домой. Поезд пришёл около половины седьмого вечера. Хорошо, что к школе мама нам всё сама купила, надо только завтра сходить в школу и получить учебники. Восьмой класс, даже не верится! Некоторые после этого года уйдут в профессиональные училища. Дора с Федькой, например, полное образование получать и в институт поступать не собираются. А я непременно окончу десятилетку. Хочу быть врачом санитарной авиации. В прошлом году видела телепередачу, там рассказывали о таких врачах. Они на самолётах или вертолётах прилетают в отдалённые части нашей страны — на Чукотку или в какие-нибудь горные аулы, в степи восточных республик — и лечат больных. По-моему, очень важная профессия. Но это сложно! Наверняка это намного сложнее чем просто в больнице работать или на фельдшерском пункте, как в селе у бабушки. Но вообще, мне просто летать хочется и увидеть далёкие уголки страны. Я даже папу, когда маленькая была, просила узнать, где учат и что нужно, чтобы лётчицей стать. А он сказал, что в лётные училища берут только мальчиков. Обидно: в войну женщины за штурвалом сидели, а в мирное время — нельзя? А потом я эту передачу увидела и поняла, что хочу! И летать везде буду, и пользу людям принесу, здорово ведь! Любе тоже летать хочется, но она проще решила: пойдёт в стюардессы. Правда, она не знает, что для этого нужно. Сказала, выяснит перед своим восьмым классом. С Любой мы помирились, хотя и не сразу, прямо перед приездом родителей почти. Сначала-то поссорились. Громко, с криками. Она меня обвиняла, что я на неё Верочку скинула и по хозяйству ничего не делаю — ни на огороде, ни по дому, а помогаю чужой бабке. Я ей в ответ — что бабушка сама меня к Домовихе отправила, и что стыдно должно быть обвинять меня, что я пожилой женщине помощь оказываю! У Домовихи же никого нет, кто, как не пионеры, ей помогут? А на деревенских ребят надежды нет, они её ведьмой зовут и вообще… Что там вообще, я не договорила, потому что испуганная нашими криками Верочка разревелась, и мы никак её успокоить не могли, а она аж икать от плача стала, так что мы сами перепугались. Тетрадку с Домовихиными секретами про травы и всё прочее я, конечно, забрала с собой. Медальон у меня теперь в крапивном мешочке, в котором прорези для цепочки есть. Я с ним продолжаю общаться, но пока не очень получается со списками хороших и плохих желаний. Не понимает он, почему одни нужно исполнять, а другие — нет. То, что эти другие — плохие, для медальона ничего не значит, да оно и понятно: это люди получают воспитание и понимают, как можно поступать, а как нельзя. Медальон же только чувствует (как странно это в отношении вещи писать!), что какое-то желание может навредить другим людям, но всё равно его выполнит, если я захотела. В общем, приехали мы вечером, родители стали вещи разбирать — на этот раз за нами только мама приехала, потому что ей отгулы дали, а у папы отпуск нескоро. Нас с Любой и Верочкой отправили погулять. Вообще-то, обидно: мы помочь бы могли, а нас выставляют, как маленьких. Но, с другой стороны, Верочка-то и правда маленькая, начала бы капризничать или баловаться, мешалась бы всем, а как мама её бы отругала — начала бы плакать. Так что мы спорить не стали, а пошли во двор. Завтра в школу за учебниками, потом два выходных — и первое сентября, вновь учёба. Быстро лето пролетело, я, хоть и соскучилась по одноклассникам, а всё равно хотелось бы ещё отдыхать и отдыхать. Особенно, если вспомнить, что полтора последних месяца я провела у Домовихи, постигая совершенно антисоветскую науку «ведовства». Вот я как вошла в нашу квартиру — и даже не верится: неужели это взаправду было? Я в доме какой-то деревенской бабки учила, какие травы от чего — и ладно бы лечат, так нет: эти от сглаза, те от несчастной любви, вот эти для лёгких родов (ой, как я тогда покраснела, аж сама почувствовала, как щекам жарко было). Трава, которая любые замки открывает — ну, глупость же! Папоротников цвет для кладов — да все учебники биологии говорят, что он не цветёт! Рябина от всякой нечисти… В деревне это всё казалось настоящим, а сейчас, в городе — сказками. Но медальон-то не сказка. И его действие — тоже. Не успела я об этом подумать, как мама из окна высунулась: — Надя. — кричит, — съездите-ка вы, чем так просто ноги стаптывать, за цветами! Всё меньше беготни. Только смотрите, хорошие выбирайте, чтоб не сразу вечером первого увяли! — пальцем ещё погрозила. Ну, рынок у нас недалеко — шесть остановок. Без Верочки мы бы и пешком добежали, но с ней никак — устанет. Расположились бабули с цветами у самого хода в усадебный парк. Это его местные так зовут, потому что раньше там была усадьба какого-то богача. Саму усадьбу снесли то ли в революцию, то ли позже, а парк остался. Там красиво, белочки по деревьям прыгают, их можно семечками кормить. И даже озеро есть, хотя папа говорит, что это пруд, но все его озером называют. В нём утки живут. Никого не боятся, выходят прямо к людям на берег, гогочут, просят, чтобы им хлеба покрошили. Вот заодно там с Верочкой и погуляем! Народу в парке было не очень много — всё-таки вечер рабочего дня, только школьники, видимо, чувствовали скорый конец свободы и стремились успеть ухватить последние летние беззаботные деньки. Верочка по дорожке вдоль побежала, мы за ней пошли. Цветы купить ещё успеем — раньше, чем темнеть начнёт, бабули не уйдут. Кое-где навстречу нам, к выходу из парка, шли уже ребята с цветами, правда, ни своих, ни Любиных одноклассников я не видела. И вдруг видим — четверо мальчишек стоят, лет по шесть. Нас они не видели. Один из них размахнулся и что-то в озеро кинул! И такой писк-свист раздался, а они все стали пальцами в воду тыкать: — Вон она, вон! Плывёт, плывёт! И тут Верочка как закричит: — Белочка!!! Я вот это дольше пишу, чем всё происходило. Там секунда какая-то была. Я даже и не разглядела, где та белочка, и даже не подумала, что медальону приказать можно. Вот просто услышала её крик — и в следующее же мгновение я уже в воде была. Прямо в своём сиреневом платье с цветами. И тут уж Верочка совсем громко закричала, а я как прыгнула, так мне глаза водой забрызгало, я только и подумала «лишь бы найти», и даже не уточнила — кого, а уже схватила эту белочку. Видимо, медальон это за желание принял. К берегу плыву, одной рукой грести неудобно, волосы на лицо налипли — видно плохо, но разглядела, что Люба наклонилась и мне руку протягивает. Я за неё схватилась и — вот как так вышло? — не она меня вытащила, а я её в воду стянула. И опять фонтан брызг, снова ничего не вижу, только и думаю, чтобы эту белочку над водой удержать, а то ведь захлебнётся — мы-то что, мы плавать умеем, а вот умеют ли белки, я совсем забыла в тот момент, а ещё отличница! Ну, тут уж Верочка совсем громко завизжала, люди откуда ни возьмись появились — не было же в парке никого, а на тебе, целая толпа! Вытащил нас с Любой. Я руку с белкой разжала, думаю: «Только бы она живая была, а то вдруг захлебнулась или я её слишком сжала, Верочка же обревётся!» А она и так ревёт, её какая-то женщина к себе прижала, гладит по голове, успокаивает: — Ну смотри, смотри, всё с твоими сестрёнками хорошо, вылезли они… — и нам: — Вы чего малышку пугаете? Купаться в ванной надо! — Да тут мальчишки белку в воду кинули, — оправдываюсь. Смотрю: а это и не белка вовсе, а морская свинка. Но рыженькая, издалека и перепутать можно. — Вот сволочи! — вскрикнула женщина. — Живая она? Свинка запищала слабо-слабо и ушами тряхнула. — Живая, — говорю. И прошипела: — Чтоб им самим так искупаться, гадам! Захлебнутся, будут знать! — тут до меня дошло, что это тоже ведь желание, и я быстренько добавила: — А как выберутся, пусть им родители ещё и ремня всыплют! И тут треск такой! И крик. На той стороне озера ветка у дерева обломилась, и мальчишки — те самые, точно-точно! — прямо в воду рухнули. Ну, вытащили их, конечно, однако воды они наглотались. А тут и родители прибежали, ну, это я думаю, что родители кого-то из них: две женщины и мужчин тоже двое. — Что случилось? — спрашивает одна из женщин. — Вы зачем на дерево полезли? — они молчат. А она так огляделась и говорит: — А Буся где? Ты же её друзьям показать нёс! Митя? Они молчат, а Верочка вдруг громко-громко: — Они её в воду кинули, а Надя спасла! Все на нас посмотрели, а с нас с Любой вода течёт, и свинка эта у меня на ладони уже села, передними лапками мордочку вытирает и попискивает, словно жалуется. Митю этого даже домой уводить не стали: один из мужчин прямо от того же дерева прут оторвал, да как его настегал! Аж слушать те визги приятно было. Мальчишка чего-то там верещал, что она же, мол, морская, они хотели посмотреть, как плавать будет… Но мы недолго этого дурака слушали: в мокрых платьях всё-таки холодно, пусть ещё и лето. Пошли домой. На нас все оглядывались, конечно, мы же мокрые. И букет не купили. Та женщина, что Веру успокаивала, нам ещё платок носовой дала, мы в него свинку завернули. Не знаю, стало ли ей от этого теплее, но пищать она перестала и вроде как заснула. Я по дороге ещё слушала, дышит ли — ничего, живая. Мама только руками всплеснула, как нас увидела: без цветов, сами будто под ливень попали, и с этой свинкой в руках. Нас с Любой в горячую ванну загнала, сразу обеих, как в детстве, потом чаем с мёдом напоила. Свинку пока в коробке из-под обуви пристроили, но папа пообещал, что достанет ей клетку, потому что коробку она будет грызть. Вот так у нас сегодня и появился домашний питомец. А ещё я собой очень горжусь, что успела желание подкорректировать. А то вдруг бы мальчишки утонули.