Подсобка

Подсобка пахла пылью, кожей и потом. Узкое помещение, тусклая лампа качалась под потолком. Тренер захлопнул дверь, и гул зала отрезался, словно чужая жизнь осталась за стеной. — Опять провалили комбинацию, — произнёс он ровно, без крика. Но в руках его уже блеснул ремень. Кто-то из ребят попытался оправдаться: «Мы старались, мы правда...» Удар о стол заставил всех замолчать. — Ваши старания меня не касаются. Меня интересует только результат. Ремень щёлкнул по воздуху. Не по коже, а по душам. Каждый понимал, что следующего удара не избежать. И всё же они стояли молча, стиснув зубы, глядя в пол. Для них эта «порка» давно перестала быть уроком. Это было унижение. Каждый удар звучал как насмешка: «Ты ничто. Ты всегда будешь ничем». В груди копилась обида, густая, вязкая. Кто-то сдерживал слёзы, кто-то сжимал кулаки так, что побелели костяшки. Никто не верил, что это справедливо. Но тренер верил. Он уходил из подсобки с уверенностью, что сломал их — и значит, сделал сильнее. А они оставались — сломленные, но не сильные. В каждом рождалась клятва: никогда не прощать эту несправедливость. Подсобка всегда казалась клеткой. Каждый шаг туда был шагом в унижение. Удары ремня звучали громче, чем аплодисменты в зале, а запах кожи въедался в память сильнее, чем запах магнезии и пота. В тот вечер тренер снова выбрал одного. — Ты, — пальцем он ткнул в парня, который лишь раз сбился на повороте. Все знали, что это несправедливо. Ошибку допустили многие. Но он всегда выбирал слабейшего — того, у кого глаза выдавали страх. Удар ремня. — Это чтобы помнил. Второй удар. — Это чтобы больше не ошибался. Парень сжал губы до крови, не проронив ни звука. Но внутри уже рвалось другое: ненависть. Она была сильнее боли. После тренировки они сидели в раздевалке, молчаливые, подавленные. Только он вдруг сказал: — Хватит. Все посмотрели на него — на того, кого били. Его плечи дрожали, но голос звучал твёрдо. — Если мы будем молчать, это не кончится никогда. — Ты что, хочешь пожаловаться? — кто-то хрипло усмехнулся. — Он всё равно выкрутится. Всегда выкручивается. Парень посмотрел на них так, что в груди защемило у каждого. — Может, выкрутится. Но я больше не дам ему этого удовольствия. Если придётся уйти — уйду. Но в подсобку я не вернусь. В словах его было что-то новое — решимость. И остальные вдруг почувствовали: обида, которую они носили в себе, может стать силой. Тренер думал, что ломает их. Но он не знал: каждое несправедливое наказание рождало в них не покорность, а тихую клятву. Однажды ремень щёлкнет в пустоте. Потому что никто уже не придёт в эту подсобку.