Its Fault

      Мне очень нравится биология. Особенно сильно она заинтересовала меня после того, как я узнал, что у меня депрессия. Диагноз мне поставили ещё в четырнадцать, когда я был у школьного психолога, а та в свою очередь направила меня на экспертизу к психиатру. Тогда он выписал мои первые антидепрессанты. Мне стало любопытно, кто такие нейромедиаторы и каким образом они оказывают влияние на мозг; насколько всесильна маленькая продолговатая белая таблеточка, если, по заверениям врача, она способна избавить от тех страданий, которые преследуют меня с самого рождения.       Я не хочу углубляться в то, что мой отец ушел из семьи, потому что мать многократно ему изменяла в поисках кошелька потолще. Как и не хочу углубляться в то, кем меня и мою мать считали мои сверстники. Лучше расскажу вам интересный факт из биологии.       Думаю, многие знают про эксперименты Павлова, когда он чисто случайно открыл условные рефлексы, за что удостоился Нобелевской премии в 1904 году. Поистине потрясающий вклад в развитие физиологии высшей нервной деятельности. Тогда-то я стал замечать, как легко порой управлять людьми на примере собак, чем активно пытался пользоваться. Знаете, это из разряда: приносить всю неделю человеку сладкое, допустим, конфетку, а на восьмой день он будет в недоумении, что ты её не принёс. Вы автоматически ассоциируетесь у него с конфетами. Мне очень нравится сладкое.       Если верить календарю на телефоне, то сегодня 18 февраля, три дня с моего шестнадцатилетия. И шестьсот сорок пять дней с момента приобретения мной подтверждённого диагноза. Я всегда обращаю внимание на числа и даты. Иногда это очень успокаивает.       Сегодня, благодаря моей матери, мне предстоит бесплатный приём в нашумевшей психиатрической клинике-интернате — Иц Фальд. Вообще, так как я читал отзывы, местечко было больше похоже на научно-практический центр. Некоторые анонимные источники заверяют, что там вовсе проводят жестокие эксперименты над детьми, чуть ли не расчленяя их. Вытащат ли и мою почку?       Мать разбудила меня задолго до того времени, когда нужно было выходить. Я бросил быстрый взгляд на настенные часы: семь, сорок две. Немного расстроил факт, что сорок два не кратно семи. — Пожалуйста, только не бери с собой книги! Я умоляю тебя. Давай хотя бы сегодня без них? — Хелен наспех красила губы в яркий цвет. — Как скажешь, мам. — пожалуй, прозвучало слишком безразлично.       Почесав затылок, я встал с кровати. Подранный линолеум неприятно ощущался на стопах. Что-то липкое отпечаталось на пятке. Судя по отёкшему лицу прекрасной женщины в отражении зеркала, она снова залила пол вином. Я лишь глубоко вдохнул, успокаивая себя, что с сегодняшнего дня больше не увижу подобную картину. В ванной, как обычно, меня встретил друг в углу потолка, это был сенокосец Ульф. Я выдавил ошметки зубной пасты на щётку и приветственно кивнул в сторону арахнида. Он выглядел слишком умиротворённо. — Не буду ей напоминать про тебя. Прячься как следует, идёт?       Дочистив зубы, я вытер за собой раковину и направился на кухню. Мать так носилась туда-сюда, что сбила меня в проходе. Её извинения были пропущены мимо ушей. Очень хотелось курить. Я шарил вокруг и около стола, передвигая с места на место пустые бутылки от дорогого алкоголя, но так ничего и не нашёл. — Они около микроволновки, милый. — Хелен втирала крем в трясущиеся руки за моей спиной, сверля взглядом. С моих губ вырвался лёгкий смешок: она так похожа сейчас на муху.       Достав заветную утреннюю сигарету, я прикурил и высунулся в окно. Моё подпитое насекомое село рядом на табуретку, теребя в очередной раз брошюру интерната. Сегодня было очень ветрено: кусочки пепла то и дело стремились куда-то подальше отсюда. Я прекрасно их понимал, но, к сожалению, если бы меня подцепило сейчас ветром, я бы устремился только вниз. Сразу вспомнилась фраза о том, что иногда падать ниже уже некуда.       Уголёк обжёг мои пальцы: либо я так долго наблюдал за пеплом, либо ветер и вправду был слишком сильным и растрепал всю сигарету до фильтра. До выхода из дома оставался ещё час и двенадцать минут. Так как кое-кто был против того, чтобы я читал в дороге, отличным решением стало сделать это сейчас.       Под подушкой меня покорно ждали мятые распечатки с краткими выдержками из диагностического руководства по психическим расстройствам четвёртого и пятого издания. Забавно, что предыдущая версия была действительной повсеместно девятнадцать лет. И как же мне повезло, что мой диагноз был поставлен уже через год после выхода обновлённого руководства. Думаю, мне вполне могли впаять что-то куда более серьёзное, чем депрессия с психотическими особенностями.       Вообще, я часто примерял на себя диагностические критерии из последнего издания, потому что был абсолютно не согласен с мнением врача. Он решил выбрать из всего огромного списка именно тот вариант, что я озвучил ранее. И это только на основании моей паранойи.       Я резко вздрогнул, потому что на кухне разбилось что-то стеклянное. — Да ёб твою мать… — Хелен опять уронила бутылку.       Зачитав буквально до дыр свои распечатки, я поднял взгляд на стену: девять часов, три минуты — до выхода осталось примерно четыреста двадцать секунд. — Милый, ты не поможешь мне собрать всё это? — Тебе обязательно надо было начать убираться перед тем, как выходить? — я вошел в кухню и вынул из пачки вторую сигарету.       Кресало зажигалки в моих руках лишь плевалось искрами, а огня так и не наблюдалось. Мать раздражённо поднялась с пола и поделилась маленьким пламенем, а затем вернулась к своему занятию. — Ну и чего ты сидишь? Неужели так сложно помочь? — Ты всё ещё не объяснила зачем. — А ты думаешь, нормально оставлять все эти стёкла на полу и пустые бутылки? — Ты могла сделать это не за четыре минуты до выхода. — Винсент! — она резко поднялась, стремительно сближаясь со мной и тыкая мне пальцем в грудь. Я дёрнулся и от неожиданности лишь выпустил в неё огромное серое облако. — Да чёрт тебя дери, не дыми сюда! — она отмахивалась своей крохотной ручкой. — Подожди… Сколько осталось до выхода? — Три минуты, двадцать шесть секунд — ответил я, затягиваясь. — Плевать на эти бутылки! Пойдём скорее. Не забудь захватить куртку. И оденься, господи, уже поприличнее. Неужели совсем ничего нет без дырок?

***

      Возможно, вам могло показаться, что мы с Хелен не ладим. Да, конечно, мы не идеальный пример семьи, но я правда её любил. Да, она меркантильна до одури, но это не от простой жизни. Нужно ли мне говорить о том, что ей приходилось выкупать школьную форму у родителей старшеклассников для меня, потому что новую она позволить себе, точнее мне, не могла?       Она, конечно, редко присутствовала в моей жизни, но я никогда не был полностью голоден, полностью несчастен или полностью… любим я тоже не был. Любимы были деньги. И самые разные мои «отцы», у которых эти деньги могли водиться. Я был где-то после них. Почётное третье место на пьедестале любви. Вин-победитель-по-жизни. Логично предположить, что, раз Хелен вся такая хищница, то я и не должен был ходить сейчас в том рванье, которое она попросила меня снять перед выходом.       Да, я соглашусь, что многие мужчины действительно не блещут умом, но моя мать блистала им куда хуже. Поэтому, как только она намекала очередному толстосуму про оплату чего-либо или дорогие побрякушки, он тут же от неё избавлялся. Либо проходило некоторое время до этого момента, потому что он очень хотел её отыметь. Собственно, дорогое вино, которое ютилось на нашей кухне утром, лишь очередная подачка, чтобы кое-кто приоткрыл свои врата любви.       Кто-то скажет: «какая мерзость!» — пожалуй. Для меня мерзость начиналась ровно в тот момент, когда чужое изголовье кровати било мне прямо в стену в рваном такте. И всё это ещё приправлено иным аудиальным сопровождением в разной тональности. Когда такое происходит, обычно я ухожу, желательно до рассвета. Но вчера у меня не было ни сил, ни желания. Так что я просто просидел всю ночь на кухне, выстраивая из пепла Фудзияму. Плюс-минус в шесть утра я отрубился в обнимку с табуреткой и вскоре быстро скатился на пол. Не очень хотелось возвращаться в комнату, но сон победил. А дальше вы знаете.       Сейчас же ветер нагло врывался под куртку, пробуждая мурашки. Впереди нас ждали примерно четырнадцать минут на автобусе, пять минут в привокзальной кассе, а дальше три часа и две минуты на поезде. Хелен сказала, что за нами подъедет микроавтобус, когда мы прибудем в нужный город. Он доставит нас в интернат, потому что лечебница находится в частных владениях. Меня передёрнуло, но не от холода. Я просто осознал, какой у нас пункт назначения.       Больше всего я ненавидел общественный транспорт, но денег на такси не было. Текучка людей была просто сумасшедшая, что, конечно, не удивительно, учитывая, что мы живём недалеко от вокзала и сейчас было довольно рано. Чтобы не начать теребить сделанную мной бахрому своих рукавов на кофте, я решил считать, сколько раз автобус будет останавливаться по пути.       Спустя семьдесят три торможения, мы наконец-то вышли. Мои руки моментально потянулись в кожаную сумку Хелен в поисках сигарет. Она ударила меня по рукам, обведя недовольным взглядом за самовольность, но всё же достала скукожившуюся пачку и зажигалку.       Пока билеты приобретались, я в очередной раз вспомнил про отзывы в интернете о больнице. Кевин С. писал, что туда сдали его сестру около года назад, но она так и не вернулась. Его семье плевать, общественности плевать, журналистам плевать. Не могу сказать, что верил в каждое его слово, но и не верить у меня причин не было. Не подумайте, что я скептически отношусь к заведениям, которые напрямую связаны с лечением всяких расстройств, вовсе нет. Просто Иц Фальд появился слишком резко. Четыре года назад некий Клаус Хёллер, доктор медицинских наук в области психиатрии, объявил, что открывает частный интернат, где любые данные о маленьких пациентах будут строго конфиденциальны, а услуги, предоставляемые заведением, начинают свою классификацию исключительно с «наилучшей схемы лечения». Очень скоро на его больницу обратили внимание зажиточные родители, которым было на руку сдать своё полоумное чадо куда-подальше, но, чтобы никто об этом не пронюхал. А учитывая, что вся эта достопримечательность располагалась в экологически чистом районе, вдали от людских глаз, да ещё и строго охранялась — от желающих не было отбоя. А дальше всё, как по маслу: инвестиции, успех, ещё больше инвестиций и… Ну вы поняли. Интересно, у них есть прейскурант на человеческую печень? — Винсент, если ты скуришь всю пачку, я надеру твою дымящуюся задницу! — мать шлёпнула по ней своей сумкой, отчего я сильно дёрнулся, выронив недокуренную сигарету. Блин. — Ты долго. — Заходила взять перекусить в дорогу. — она, улыбаясь, потрясла чёрным пакетиком перед моим лицом. — Нам всё-таки долго ехать. Я ещё взяла для тебя карманную судоку.       Надо ли говорить, что у меня, как у Павловских собак, потекла слюна при виде книги, да ещё и связанной с цифрами? Хотя, не исключено, что я вдобавок был голодный. Сзади внезапно замигало табло, отражаясь бликами на стеклянных дверях передо мной: поезд прибудет через шесть минут. Я решил выкурить ещё одну сигарету на пару с Хелен. Благо, хоть в поезде было не так много народу, так что я смог расположиться в позе бабочки напротив моей сопровождающей. Она не стала есть вопреки моим ожиданиям, лишь воткнула наушники в уши, что-то пощёлкав в телефоне. Её руки заметно тряслись. И я готов спорить, что это вовсе не от количества выпитого вчера или холода, потому что зелёные глаза были слишком насыщенного оттенка. Их буквально устлало жидким стеклом. Эта черта матери передалась и мне. Она не будет выставлять свои самые сильные эмоции напоказ. Нам проще сделать вид, будто ничего не происходит. Однако, было одно отличие: я крайне вспыльчив. Пусть вас не вводит в заблуждение моё натянутое спокойствие или отрешенность, потому что это не более, чем способ справиться с выходками моей семьи, которая состояла всего из одного человека.       Помню, как пришёл из школы, но не услышал ни одного звука в квартире. Меня это достаточно сильно напугало. Но ноги подкосились ровно в тот момент, когда дверь из маминой комнаты вылетела в стену напротив, а от неё поотскакивали в разные стороны щепки. Следом за дверью полетела и Хелен. Отец медленно крался к ней, нависая сверху, а потом схватил за волосы и хотел потащить к входной двери, где как раз стоял я. В этот момент его рука резко разжалась, а губы затряслись. Он в ту же секунду сократил между нами дистанцию, падая передо мной на колени. Я в жизни не слышал такое количество извинений. Даже мать произносила подобное в разы меньше, когда в очередной раз папа заставал её с кем-то мне неизвестным. Пожалуй, из всей этой ситуации меня больше всего напугало не то, как один из самых дорогих мне людей вышибает дверь в придачу с мамой. Самое страшное было то, что я держал раскрытый канцелярский нож в кармане штанов, которым обычно пытался угрожать обидчикам в школе. Мог ли я вскрыть горло отцу? Думаю, да. Но мне сложно сказать однозначно, потому что даже теоретически непросто рассчитать то, сколько сил требуется двенадцатилетнему ребёнку, чтобы очень точно нанести удар. Сейчас я бы справился куда лучше.       Но Финн ушёл от нас. И, честно говоря, этот удар был куда точнее, чем все те, которые я мог бы совершить. Я безумно люблю отца. Каждой клеточкой своего грёбаного тела. Даже после всего того, что он делал Хелен. Само собой, я категорически против любого насилия, особенно в отношении женщин, детей и животных, но… В общем, я могу понять обоих. В идеале, конечно, было бы, если б мать успокоилась и перестала гнаться за деньгами, которых всё равно в итоге не получала. Если сумка из крокодильей кожи стоит того, что ты стоять не можешь из-за анального кровотечения, так ещё и в придачу все твои ноги и шея в синяках — тогда да, она была богата. Я бы даже сказал мелочно богата. Снова я погрузился в эти воспоминания, абсолютно потеряв счёт времени. Хелен напротив меня мирно сопела, уткнувшись лбом в стекло. Думаю, сейчас как раз подходящий момент для того, чтобы напрячь мозг и отвлечься. Я открыл небольшую тонкую книжку, оценивая уровень сложности задач. Одна была действительно ультра-тяжелая: купить судоку, но не купить ничего, чем можно писать — блестяще, мам. Твой мозг точно никто бы за дорого не купил.       По моим наблюдениям, ехать оставалось ещё около двух с половиной часов. Более конкретно зависит от того, сколько факторов успешно совпадут. Я бы, несомненно, уделил на вычисления минуту-другую, но захотелось курить. Настолько сильно, что начинало потряхивать.       Спустя тридцать три минуты и пятьдесят восемь секунд я был готов повеситься. И понял одну очень забавную вещь: я не столько хочу курить, сколько, оказывается, зверски нервничаю. Осознал я это только в тот момент, когда давняя потёртость на моих штанах превратилась в дырку, а палец проскользнул внутрь. Думаю, мать была права, когда сказала мне надеть что-то менее потрёпанное. Так я мог бы столкнуться с подобным фиаско уже на пороге Иц Фальда. А там меня бы уже мало волновала перфорация. Сначала я сидел на левом боку. Потом закинул ногу на сиденье рядом с Хелен. Затем икры начали жить своей жизнью, потому что создавали вибрацию не хуже самого поезда. Сейчас я как никогда оправдывал свою фамилию, потому что извивался подобно змее. К концу пути моя штанина чуть не превратилась в дуршлаг. Губы и щёки сильно саднило, а на языке ощущался стойкий металлический привкус. Разве что я волосы на себе не выдирал, хотя очень хотелось.       Мама резко открыла глаза и заёрзала, выискивая табло, подсказывающее станцию. Мы должны были выходить на следующей, так что она облегчённо вздохнула. Про себя я не мог сказать того же: чем ближе мы были к интернату, тем сложнее удавалось держать себя в руках. На данный момент в моих руках была только книжка с судоку. Настолько же помятая, насколько моя одежда. — Винсент, ты в порядке? — Нет. — Если хочешь, мы можем развернуться и уехать обратно. — Нет. — Ты точно уверен? Я знаю, что мы договорились, но мне важно твоё мнение и благополучие. — господи, Хелен, лучше бы ты молчала…       Так как молчание ей чуждо, я решил взять эту функцию на себя. Именно поэтому мы в тишине встретили микроавтобус недалеко от полупустой станции. Это был чёрный массивный автомобиль с ослепляющим глянцем, а на дверях принт белого креста — выглядело до одури жутко. Я представил, как три бугая вылезают со всех дверей, надевают на наши головы льняные мешки и увозят в неизвестном направлении. Какие органы пользуются особым спросом?       Мать расположилась внутри слишком уверенно. Восторг от кожаного салона другим пассажирам в глаза не бросался, но я всё видел. Её не то, что искрило… Коротило! Меня в каком-то смысле тоже. Я бы с удовольствием сейчас выпил стопку для храбрости. Хотя, даже выпив литр, зуб даю, мне было бы как мёртвому припарка. Господь — свидетель. — Винни, закрой, пожалуйста, рот. — Хелен была в ужасе, быстро и часто хлопая ладонью по моей ноге. Я не заметил, как начал истерично хихикать себе под нос от каламбуров.       Спустя девять минут и двенадцать секунд к микроавтобусу подошла женщина. У неё был ужасный вид: лохматая, чёрные мешки под глазами, впалые щёки, короткие в мясо ногти, бегающий взгляд — думаю, героинщики выглядят примерно так. Сбоку от неё выглянула радостная русая макушка. Паренёк на пару лет меня младше, весь в веснушках, очень широко улыбающийся.       Не думаю, что можно иметь настолько радостный вид, если ты знаешь, куда тебя везут. Так что я сделал вывод: он не в курсе. Ну либо он ещё больше псих, чем я. Самое, пожалуй, живописное во всей этой картине не то, какие виды простирались за окном, а то, как мать ребёнка постоянно била его по рукам за то, что он ковырял кожу на пальцах. Сколько ему не прилетало по уже синей ладошке, он всё равно продолжал. Не знающий подумал бы, что парнишка мазохист. Однако, мне всё было ясно — СДВГ. Честно говоря, даже было его жаль, потому что ехать надо не менее часа. Либо он не сможет пошевелить пальцами потом совсем, либо мать перейдёт на голову. Ну, знаете, чтобы наверняка. Только она тогда вряд ли получит денежное вознаграждение, органы надо извлекать из живого человека.       Где-то через минут двадцать я начал понимать мальчугана. Моя пятка отбивала какой-то дикий ритм, на губе появилась заметная рана. Дырок на штанах мне сделать больше не дали — в этот раз я получил по рукам от Хелен. Было бы очень забавно, если бы мой попутчик посмотрел в этот момент в мою сторону, и мы понимающе друг другу кивнули — потешно.       Ещё через одиннадцать минут мне стало совсем неуютно. Мать собрала мои ладони в комок и прижала к ногам. Ужасное ощущение, когда не можешь пошевелиться, а тебе очень хочется. Сложилось впечатление, будто я буйный заключённый, которого транспортируют в исправительную колонию. Я снова внимательно посмотрел на парнишку, потому что он пялился точно в меня уже достаточно долго. Поначалу сиденья-диваны, установленные друг напротив друга, смущали, но сейчас это выглядело как шанс хоть немного отвлечь своё внимание.       Он приподнял брови, видимо, приветствуя. Я легко кивнул в ответ. Затем он сочувственно сжал губы в тонкую полоску, опуская взгляд на мои руки, показывая тыльную сторону своих ладоней. Они действительно уже круто посинели. Область вокруг ногтей была вся потрёпана: кожа шелушилась, торчали заусенцы и местами проглядывались капельки крови. Я немного подвинул ногу в сторону, чтобы продемонстрировать мой импровизированный хлопковый дуршлаг. Он хихикнул. В этот момент его мать с силой тряханула его за плечо, отчего он поморщился. Полагаю, у него не только ладони в синяках. Мне пришлось лишь еле заметно пожать плечами. Решив ненадолго уставиться в окно, но моё внимание приковало то, как веснушчатый начал негромко покашливать. Он легонько потыкал пальцем по краю своей синей футболки и начал бегать глазами по салоны, слегка поддёргивая подбородком вверх. Мои брови собрались у переносицы в непонимании. Взгляд метался от одной детали к другой и тут до меня дошло. Я завис глазами на синем огоньке снизу задней стенки автомобиля. Парнишка улыбнулся и снова дёрнул подбородком в мою сторону. Осмотревшись, я указал пальцем на обувь: она была серая. Не сама по себе, конечно. Вообще-то это белые кроссовки. Наша игра продолжалась до тех пор, пока машина резко не затормозила у высоких кирпичных ворот почти красного цвета.       С внешней стороны не было видно никакого КПП или охраны, зато гигантские железные ворота в завитках кричали о финансовом достатке. Как только они распахнулись, по левую сторону можно было заметить небольшую постройку. Возле неё стояли два амбала в чёрной спецодежде. Не хватало только автоматов. Нас попросили выйти из автомобиля, а там уже любезно ждала молодая девушка с туго собранным пучком на голове. Она была одета в белый халат, где слева на груди красовались золотистые инициалы «IF». — Здравствуйте. Госпожа Люгенфельд и Винсент Наттернхоф? — Это мы. Добрый день! — ответила Хелен. — Госпожа Циттерманн и Лукас? — Да-да. Здравствуйте. Как скоро нас примут? — мать веснушчатого нервно почесала предплечье. — Совсем скоро. Первыми на приём пойдут госпожа Люгенфельд и её сын. Потом вы. — А нельзя нас принять первыми? Или сколько обычно длится приём? — Не переживайте, это займёт не больше получаса. Прошу Вас, проявите немного терпения и Иц Фальд, несомненно, отплатит Вам тем же. — она натянуто улыбнулась. — Прошу за мной. Не пугайтесь сопровождения. Это для безопасности.       Два амбала двинулись в нашу сторону, убрав руки за спину. По позвоночнику прошелся холодок. Лечебница представляла собой огромную территорию, думаю, несколько гектар. Слева было два белых длинных здания, справа точно так же. От самого въезда к каждому корпусу тянулись мощённые дорожки. Та, по которой мы шли, вела в самое сердце завода человеческих органов. Это здание было квадратным и пятиэтажным. Лечебные же постройки, я так предполагаю, были значительно ниже: всего два этажа, но это как раз компенсировалось выраженной длиной. Везде стояли деревянные блестящие от лака лавочки, много плодовых деревьев, которые пока ещё были до гола раздеты. Возле корпусов шныряли очень хорошо одетые мужчины и женщины с подростками: кто-то болтал по телефону и не мог отвлечься на своё чадо; кто-то обнимался; одна девчонка даже схватила, думаю, отца за волосы — её быстро оттащили санитары. Не сказать, что все были счастливы, но ничего подозрительного я пока не высмотрел. Слева красовалась небольшая белоснежная молельня с золотым колоколом на крыше, её окна состояли из цветных витражей. Всё это место было окружено вдоль и поперёк деревьями. Похоже мы были в каком-то подобии национального парка. Если бы не богатеи, здесь бы было тихо, как в морге. Я снова хихикнул, за что Хелен толкнула меня локтем в бок. Амбалы остановились у входа по обе стороны от двери. Мы прошмыгнули внутрь за девушкой. — Госпожа Циттерманн, пожалуйста, ожидайте приёма у стойки информации. — она указала рукой на светлую деревянную стойку в конце помещения. — Госпожа Люгенфельд, Винсент, пожалуйста, следуйте за мной.       Мы свернули направо к лестнице. Ничего необычного я не наблюдал. Когда мы поднялись, у двери нас встретил накаченный почти лысый мужик в такой же чёрной спецодежде. Я заметил краем глаза внушительного размера ножны у него на поясе сзади. Когда он повернулся, моё внимание было приковано к огромному шраму, который начинался под глазом и следовал вниз к шее. Скорее всего, это сделали ножом, если не тесаком. И, думаю, его протяжённость была куда больше. Я бы доказал свою теорию, но не стану же приставать к вооружённому мужику с просьбой: дядя, покажите бобо? — Господин Оспри. — девушка одарила его улыбкой, легко кивнув. Он, застыв на секунду, осмотрев нас, медленно склонил голову в приветствии.       Мы прошли дальше по коридору. Этот бугай тоже. И снова со спины. Отвратительные ощущения. Вскоре мы остановились. Мужчина остался у двери, сложив руки на ремне. Девушка постучалась в мощную железную дверь с вывеской «Клаус Хёллер — врач-психиатр д.м.н., директор клиники». По ту сторону послышался хриплый голос: «Войдите». Нам открыли «врата в Ад», запустив внутрь. Девушка за нами не последовала, как и мужик.       Хёллер вообще не выглядел как врач. Скорее, как пациент. Он был в очках с тонкой оправой и относительно узкими стёклами. На правой руке красовались позолоченные часы и невероятное количество старых и новых шрамов — если бы не закатанные рукава халата, я бы и не подозревал о их присутствии. Шевелюра не отличалась густотой, напротив, где-то волосы отсутствовали клоками, а он прикрывал это зачёсом назад. Его пальцы были очень аккуратными с коротко стрижеными ногтями. Сложилось впечатление, будто он еженедельно ходит на маникюр — фу, нарцисс. Тёмный стол, за которым он сидел, был явно из какого-то массива, потому что выглядел как одна восьмая стоимости часов. На подставке нарочито стоял хирургический скальпель, украшенный гравировкой с именем и фамилией владельца. Зачем психиатру скальпель? Позади висел огромный портрет самого Хёллера. Точно нарцисс. — Присаживайтесь, чего же вы стоите. Наверняка устали с дороги. — он сдержанно улыбался, что больше походило на гримасу отвращения. — Спасибо, господин Хёллер! — мать села в кресло напротив. Я же остался стоять, глядя сверху вниз, позади неё. — Полагаю, Вы госпожа Люгенфельд? Могу я называть Вас Хелен? — Да, конечно! — мерзость. Она пыталась понравиться этому отбросу общества. Только я немного не понимал, из-за того, что нервничает или, чтобы впечатлить этого показушника с дорогими побрякушками. — Иц Фальд рассмотрел Ваше письмо, отправленное два месяца назад. А также я лично изучил карту Винсента, которую мне любезно направил Ваш прошлый лечащий врач. Мы немного пообщались, и я принял решение, что хочу предложить помощь именно Вашей семье среди сотен других. — Это очень любезно с Вашей стороны, господин Хёллер! Я невероятно признательна Вам за оказанную честь лечить своего сына в лучшей клинике страны! Тем более, насколько я помню, абсолютно бесплатно. — она потянулась к нему, чтобы навязчиво пожать руку, отчего лицо напротив лишь искривилось в отвращении. Он поспешно вернул свою конечность наместо, обтирая об халат. — И не только абсолютно бесплатно. — подобие психиатра облизнуло уголок губы. — Подскажите, Хелен… — его рука зашелестела по бумаге. Думаю, моей карте. — Вы согласны с тем, что у Винсента в самом деле такой безобидный диагноз, который ему поставили в том учреждении? — Как Вам сказать… — она замялась, отведя взгляд. — Что ни на есть прямо, пожалуйста. Мы же хотим помочь Винсенту, верно? — я был готов провалиться сквозь землю. Несмотря на то, что стоял выше него. Чувство давления от его взгляда исподлобья меня буквально разрывало на части. Я не отвернулся, пытался вынести это, но челюсть моя сжалась до скрипа. — Ну он, знаете… После нашего развода с мужем… Да и до этого, думаю… Тихий. Слишком тихий, понимаете? Практически не общается ни с кем. Вечно говорит странные вещи, например, время считает вплоть до секунд. Вечно сидит за своими книжками. А ещё… — она придвинулась к столу и закрыла рот ладонью, думая, что я не услышу. — У него серьёзные проблемы с агрессией. Активной агрессией, понимаете? — Да, Вы указали это в сопроводительном письме для запроса на лечение. Я помню. — Я не думаю, что депрессия, даже вот эта вот, какая-то с психованностью, выглядит подобным образом. — ей явно было неловко говорить обо мне в присутствии меня же самого: её стопы то и дело ёрзали из стороны в сторону, налезая друг на друга. Она в целом была сегодня чересчур активная. — И Вы абсолютно правы. — упс, я сделал из своих рукавов бахрому. — Мы с консилиумом лучших специалистов проанализировали всё, что нам предоставил психиатрический центр «Демут». И мы однозначно считаем, что у Вашего сына другой диагноз. — он протянул матери лист бумаги, который она внимательно просмотрела. — Вы серьёзно думаете, что у моего сына… Это? — мне что, психопатию поставили? Никогда не видел такого удивления у мамы. — Мы не думаем, Хелен. Мы знаем. — Хёллер явно издевался над ней, что было заметно по его ехидной улыбочке. Она ничего не отвечала, просто тупо пялилась в заключение. — Что ж. Я не думаю, что стоит долго разглагольствовать не по делу. Сейчас я передам Вам три документа. Пожалуйста, распишитесь везде и впишите на последнем листе срок, на который хотите предоставить Винсента в наши профессиональные руки. Вы же ознакомились с тем, каким образом у нас проходит лечение?       Не знаю, ознакомилась ли Хелен, а я до дыр зачитал брошюру, которую она однажды приволокла к нам в дом. Первая страница гласила, что среди сотрудников Иц Фальда числились только лучшие врачи-психиатры и психологи во всей стране. Вторая страница освещала плюсы данного заведения: бассейн, сады, массажи, спорт и здоровое питание. На третей были расписаны условия и цены для богатых. Преимущество данной клиники было в том, что каждый законный опекун самолично мог определить длительность лечения своего ребёнка: две недели, месяц, полгода или год. Заключительная страничка была куда интереснее. Там была указана электронная почта, куда любой желающий малоимущий родитель мог направить письмо, в котором должен доказать, что такому чаду нужна квалифицированная помощь. В случае одобрения, представители интерната связывались с подавшими заявку и приглашали на госпитализацию. Этой категории граждан тоже предоставлялась возможность выбрать сроки, но было кое-что, что настораживало до дрожи в коленках. Как раз это меня пугало до изнеможения: клиника предоставляла единоразовую выплату в зависимости от выбранного срока лечения таким людям. Директор лечебницы, то есть Хёллер, аргументировал это тем, что необходимо проверять экспериментальное лечение, а также выявлять совместимость и влияние препаратов на детях до восемнадцати лет. Казалось бы, в нашем мире даже к вивисекции относятся с почти абсолютным негативом, а здесь такое. Но почему-то эта контора до сих пор существует, значит не порицается. Либо порицается недостаточно. — Подскажите, я смогу выбрать меньшее время лечения? Вдруг Винни, — честно говоря, ненавижу эту форму имени. Сейчас она ужасно резанула слух, так что я сморщился. Псих за столом хищно улыбнулся, увидев это. — Не понравится здесь… Он хороший мальчик, просто ему тяжело. — Нет. Вы выбираете срок здесь и сейчас. Разумеется, без возможности корректировки. В случае нарушения условий подписанного договора Вы не только теряете возможность лечения у нас, но и обязуетесь компенсировать в полном объёме траты, которые были направлены на реабилитацию. Само собой, вознаграждение, которое Вы вот-вот получите, тоже будет необходимо вернуть. — Хорошо. Винни? — она повернулась ко мне, виновато глядя снизу, заминая уголок документов в руках. Я лишь посмотрел в ответ. — Всё, как мы договаривались? Ты же не злишься на меня? — Нет. Всё в порядке. Делай, как считаешь нужным. — Винсент? — чуть серьёзнее давила она. — Я не злюсь. — пришлось увереннее сказать мне, уставившись прямо в глаза. — Тогда, Господин Хёллер, я подписываю на год. У моего сына будет возможность присылать мне СМС или видеться со мной? Может, какие-то звонки? Я помню, что телефоны не разрешены на территории интерната, но, возможно, Вы сделаете нам небольшое исключение? — Мы подумаем, что можно сделать, Хелен. Обещаю. — он уже чеканил пальцами по столу в ожидании вонзиться мне ножом в плоть, клянусь.       Его плотоядная улыбка впилась в моё горло, пока я нервно пытался рассмотреть хоть какие-то пункты в договоре, который сейчас подписывала моя родная мать. Которая сдала меня только что на органы. Казалось бы, у меня есть некоторая гарантия, что я останусь цел и невредим: срок пребывания. У меня же не смогут вынуть абсолютно всё и обескровить до последней капли, отдав матери лишь косточки или баночку с прахом? Но история Кевина С. и его сестры не покидала мои мысли.       Поначалу, я долго пытался отговорить мать от того, чтобы засовывать меня сюда, потому что иначе я не смогу побыть с ней даже толики того времени, которое у меня обычно было. Но в какой-то момент я просто вспомнил, что всегда оставался и, возможно, буду оставаться, на третьем месте пьедестала любви. С депрессией лучше не становилось, вопреки обещаниям прошлого врача, когда он выписал мне «всемогущие» пилюли. Спустя ещё время я понял, что дело не в них. Дело как раз во мне и моей жизни. То есть моей матери. Я понимал, что мешаю ей, как и понимал, что её жизнь мешает мне.       Мы договорились с Хелен, что на год я отправлюсь в интернат, как сложный ребёнок несчастной безработной матери-одиночки. За это время мне пообещали разобраться со своими амурными делами, остепениться, устроиться в приличное место с достойной зарплатой. Она как раз получит за меня средства, сделает ремонт в нашей квартире, приведёт себя в порядок, и вот тогда мы заживём свою счастливую жизнь. Как не странно, ни одно своё обещание она ещё ни разу не сдержала.       Я искренне надеялся, хоть ни капли в это не верил, что, если заявку в Иц Фальд одобрят, я хоть немного смогу выдохнуть вдали от неё. Запрос одобрили. И вот я сижу здесь, в кабинете самого мерзкого психиатра и жду, пока моя мать подпишет документы, а затем сможет зажить счастливо без меня. А я просто весь год буду есть невкусную кашу, ходить в таком же тряпье, как обычно, надеясь не драться со сверстниками, зато, не видя этих бесконечных домашних драм. Если останусь целым внутри, конечно, если вы понимаете, о чём я. — Могу ли я выйти в туалет? — Конечно, Винсент. Справа по коридору, после лестницы увидишь.       Мои ноги унесли меня прочь сиюсекундно. За дверью с неоднозначным взглядом стоял тот самый бугай с шрамом на половину хари. Но за мной он не пошёл.       Хотел ли я в туалет? Если только блевануть от вида этого ублюдка. Я пошёл туда, чтобы вынуть симку из своего телефона и запихнуть её в рот. Конечно, у меня изымут телефон. Но я точно уверен, что смогу достать какой-нибудь на территории этой шарашкиной конторы. Не бывает так, что совсем ни у кого нет телефона. У Хёллера же есть? У спящих ночью санитаров тоже должны быть. В крайнем случае стащу на пару минут у какого-нибудь богатенького придурка. Я нисколько не верю в то, что у этих надменных выскочек нет ни одного смартфона: они бы сошли с ума только от этого. Вот и всё. Надеюсь, пирсинг не снимут. Сделав всё, как надо, я вернулся в кабинет. К моему удивлению, того мужика на месте не оказалось. Видимо, он пошёл сопровождать веснушчатого. — Ну вот и всё! О, Винсент! Мы как раз закончили. Выложи, пожалуйста, все свои личные вещи на стол, твоя мама их заберёт.       Я сделал, как он просил. В этот момент Хелен стиснула меня в своих мелких ручках, чуть не выронив пальто. — Всё наладится, малыш, правда. Я обещаю. — она взяла моё лицо в свои ладони настолько нежно, насколько никогда не было. Боль за этот жест показалась мне дробью в грудную клетку. Кажется, я понял, что значила фраза из книг: «сердце обливалось кровью». — Да. Я в курсе. — Ну что ж. В таком случае, Хелен, вот Ваш чек. Можете обналичить его в любое время с этого момента. Вы сделали важное дело: не только дали возможность себе выдохнуть, а сыну стать на шаг ближе к выздоровлению, но и внесли практический вклад в научную деятельность в области психиатрии! С Вашей помощью, нам станет понятнее природа параноидной шизофрении! — он что, впаял мне шизофрению? Про паранойю я молчу, само собой, но шизофрения…       Думаю, Хёллер точно не читал диагностическое руководство столько, сколько я. Хотя, более, чем уверен, что мой новый ярлык, это лишь предлог. И весьма правильно подобранный, спешу заметить. Учитывая, что мне ставили депрессию, да ещё и с психотическими проявлениями, шизофрения была как вариант исключения любых претензий к его лечению. Кто поверит конченому психованному подростку, если он начнёт говорить об издевательствах в лучшем психиатрическом интернате страны? Даже представлять не хочу, сколько стоила моя никчёмная душонка. Забавно только, что именно в этом распрекрасном месте богатые платят за услуги издевательства над детьми нищих родителей: не сомневаюсь, что таким образом проходят все доклинические исследования препаратов для подростков, какими бы ужасными побочками они не обладали. Мы же точно не станем возникать. — Да, и Вам спасибо… — как-то неуверенно выдавила она, собирая со стола мои немногочисленные гремящие в ладони вещи. — Всё в порядке. Можешь идти.       Я обнял её, стоя лицом к Хёллеру. Хелен же стояла лицом к двери. Его мерзкое лицо в момент стало непоколебимо серьёзным, только ухмылка с губ не спадала. Меня трясло, но уже не от страха, а из злости. То, что я для него лишь собачка для опытов, это вне сомнений. Но то, что он демонстрирует свою власть надо мной прямо сейчас, натурально выводит из себя. Тошнотно и мерзко. Каждое его слово ранее было лишь для того, чтобы поскорее закончить с формальностями и приступить к расчленению.       Хелен выпустила меня из объятий, напоследок похлопав по спине. Я не отрывал взгляда от ублюдка. Дверь слишком сильно хлопнула за моей спиной с нехарактерным щелчком. Мне захотилось обернуться, но этот психопат встал с места, высокомерно уставившись на меня. — Добро пожаловать, Винни. Ты у нас номер 10 из сорок восьмой партии. Веди себя, пожалуйста, хорошо, а то папочка очень сильно разозлится. И тогда его друзьям придётся объяснять малышу Винни, что так себя вести нехорошо. — Какая мерзость. Решил организовать себе легальное удовлетворение педофилии? — невозмутимо отвечал я. — Думаешь, ты такой умный? Всё видишь и слышишь, всё понимаешь и считываешь? Знаешь, сколько я таких, как ты, травмированных никому ненужных детей видел? Сорок восемь партий, Винни. И практика показывает, что меньше вас ну никак не становится. Но ничего. Ты не переживай, мы ещё собьём с тебя спесь. — он смотрел будто сквозь меня, а после вовсе легко кивнул в улыбке. Я подумал, что он совсем слетел с катушек. — Ты поймёшь, что попасть в Иц Фальд куда хуже, чем жить с твоей блядью-мамашей.       Я не выдержал того, как он назвал Хелен. Родителей не выбирают. Однако, стоило мне замахнуться на него, уже готовясь лететь через весь его рабочий стол, у меня резко появляются искры из глаз. Через секунду адски кружится голова. И вот я уже понимаю, что не стою. Вроде, лежу на полу. По голове течёт что-то липкое. Ещё через секунду наступает полная темнота. Я лишь слышу эхо тяжелых шагов и голос Хёллера. Судя по всему, когда я выходил в туалет, бугай в форме зашёл внутрь, а я был слишком беспечен, подумав, что он ушёл к тому пацану. Похоже, меня куда-то тащат. — Аккуратнее с ним. У него рожа миленькая. Мне такие нравятся.       Пыль в глаза во время боя всегда кажется чем-то низким. Но выводить человека из себя, чтобы он не контролировал эмоции и действия, это уже другое. Кто-то скажет, что надо учиться держать голову холодной. Я же скажу, что главное, чтобы голова вообще была. На счёт своей у меня уже уверенности нет.