Клыком и песней

Орки удивлённо загудели, когда Эладор так бесцеремонно отпил их брагу. Они видели разных пленников: умоляющих, плачущих, гневно кричащих, пытающихся сражаться до последнего, — но то, что этот остроухий встал и, глядя прямо в глаз верховному жрецу, поднял тост так, словно находился в эльфийском дворце, — это ломало привычную картину. Ургар уставился на пленника своим единственным глазом. Он смотрел долго и молча, будто старался вывернуть эльфа наизнанку, доискаться до корней его души. Его губы чуть шевельнулись, как будто жрец что-то считал или вспоминал слова заклинания. Потом он заговорил — задумчиво, с неким оттенком торжественности: — Ну надо же. Остроухий, который встал, когда остальные падают на колени. Который пьёт, как будто вкушает кровь врага. Зовёт себя рабом, но поступает — как вождь. Не воин, но и не трус. Что же ты такое, эльф? С этими словами Ургар сделал шаг ближе, зашуршало одеяние, застучали друг о друга амулеты. Внимание старого орка обрушилось на Эладора так же, как мгновение назад на Горрага. У эльфа пронеслась мысль: он угадал. Ургар невероятно авторитетный жрец. И прямо сейчас его внимание целиком на дерзком остроухом, а это значит — он не изводит своим колдовским оком Горрага. Вроде бы юноша не слышал, что орочьи жрецы могут читать мысли, но на всякий случай постарался очистить разум с долгим выдохом. — Боюсь, меня не пригласили на пир, уважаемый жрец, — он слегка улыбнулся — просто вежливость, как будто они находились в светском салоне на его родине. — Так что вот, приветствую как могу. Только вот ты ошибся, я действительно раб. Добровольная собственность сына вождя, который жаждет только преданно служить ему и приносить пользу, раз уж свободы мне не суждено вкусить. Кто-то одобрительно засмеялся — орки любят, когда называют вещи прямо, и слово «раб» для их ушей звучало привычно и понятно, без хитростей и мудрствований. Но Ургар даже не улыбнулся. Его единственный глаз прищурился, и в этом взгляде не было ни капли насмешки — только холодное внимание. Он медленно подошёл чуть ближе к эльфу, обошёл его кругом, словно существо в зверинце или живой товар на рынке. Его пальцы — узловатые, распухшие от старости, с чёрными когтями — сжали посох, и угольки в глазницах черепа на верхушке посоха чуть блеснули, словно через них на эльфа тоже кто-то глядел. — Зовёшь себя рабом? — тихо сказал старый жрец, и в повисшем молчании его голос разнёсся по залу подобно шипению змеи. — Я видел тысячи рабов, эльф. Сломанных криком, плетью, пытками и годами послушания. Но ты… — он сделал паузу и усмехнулся. — Я не вижу в тебе ауры мага, но ведь всем известно, что ваш мерзкий народец умеет лгать как никто иной. Так что либо ты лжёшь, называя себя собственностью сына вождя, либо… Он повернулся к Гротту, и его голос прозвучал уже громче: — …либо эльф говорит правду, и тогда твой сын получил такого раба, который не склоняет головы даже перед смертью. Вождь нахмурился, но пока молчал, ожидая окончательного решения жреца. А Ургар снова приблизился, наклонился к эльфу — так что тот почувствовал запах гари и крови от его одежды. Жрец грубо ухватил пленника за подбородок, жадно глянул в лицо, ища признаки страха, сомнения, обмана: — Скажи мне, остроухий, что ты скрываешь за этими словами? — прохрипел он. — Ты готов умереть, чтобы заслужить право быть рабом Горрага? — Я готов жить, чтобы заслужить право быть рабом, — ответил Эладор спокойно. — Мёртвый раб дурно послужит своему господину и мало на что сгодится. Горраг, сын Гротта — величайший воин, который победил меня в поединке и принял мою жертву во искупление жизней других. Моя кровь, моя душа, моё тело отныне принадлежат ему — а значит, и племени Клыка Бури. Сказать по правде, уважаемый жрец, я не понимаю, отчего такая важная персона, как ты, до сих пор не сидит на почетном месте за праздничным столом, а такой послушный раб, как я, не прислуживает своему господину, как и полагается. Мне показалось, тебя достаточно сильно почитают в этом племени, чтобы сразу предложить место у огня и добрый кусок мяса. Вождь чуть приподнял бровь: внезапно рассудительные слова ничуть не испуганного маленького эльфа даже его застали врасплох. Горраг же, стоящий чуть поодаль, всё ещё напряжённо хмурился, но в его взгляде мелькнула искра восхищения. А Ургар… Ургар вдруг разразился хриплым смехом. Без следа истинного веселья, скрипуче, как будто камень потёрли о камень. — Слушайте! — он повернулся к оркам, вскинув свою жуткую костлявую руку. — Эльф говорит, что он — раб и хочет нам служить! Он сам напомнил, где его место — у ног хозяев, как у жалкого пса, что выпрашивает объедки! Он быстро обвёл зал мимолётным взглядом — большинство орков веселились, кто-то почтительно кланялся жрецу, пара воинов даже поспешили лично подвинуть для него стул по правую руку от вождя. Племя явно жаждало представления вдобавок к сочным кускам обеда, и лишить их зрелища значило навлечь недовольство буйной орды. — Что ж, раб, — бросил Ургар холодно. — Я люблю тех, кто знает своё место… но ещё больше я люблю тех, кто забывает его и потом захлёбывается кровью. — И, повысив голос, просипел: — Пусть эльф докажет свои слова. Пусть служит прямо здесь, на глазах у племени, пусть покажет, что умеет быть полезным! Если он солжёт — кровь его станет жертвой Зулгару! Вождь Гротт кивнул, ухмыляясь: — Что ж, жрец, как всегда, мудр. Дело рабов — прислуживать и угождать господам, так что пусть займётся делом. А будет противиться или не справится — снимем с него шкурку, а его истекающее кровью сердце достанется богу. Орки смеялись, облизывались — такой беспроигрышный исход их как нельзя больше устроил. Остроухий рано или поздно всё равно умрёт — так пусть для начала пригодится хоть в услужение. Мало кто верил, что такое крохотное и тощее создание годится для чего-то большего, нежели подносить еду или вино. Разумеется, прежде быть рабом или даже слугой Эладору не доводилось. В доме его отца были слуги — люди и эльфы, парочка аккуратных дварфов — все очень вежливые, работающие за хорошую плату и соблюдающие чувство собственного достоинства. Однако он слышал о рынках рабов на далёком востоке, где жили беспринципные жестокие чародеи. И он отлично понимал, что будет не самым типичным рабом. Однако, поскольку жить всё ещё хотелось, а при виде старого жреца у него внутри поднималась дрожь озноба, Эладор приготовился вынести любые унижения, которые придумает эта хищная толпа. — Что ж, раз мне позволено служить, не хотелось бы и дальше лишать уважаемого жреца и прочих почтенных воинов их заслуженного пира, — сказал он. — У вас здесь есть несколько рабов, — он обвёл взглядом стол, вокруг которого и правда застыло несколько худых, заморённых работой людей, не осмеливающихся лишний раз поднять взор. — Однако ещё один помощник не помешает. Ему отчего-то захотелось улыбнуться. О, знали бы эти дикари, как старательно матушка и нанятые слуги вбивали ему в голову правила этикета! После того, как Эладор обучился отличать вилочку для улиток от вилки для паштета, прислуживание за орочьим столом будет не так трудно осилить. Кто-то грубо подтолкнул его вперёд, к длинному столу, заваленному мясом, костями и кувшинами с мутным элем. — Прочь, падаль! — рявкнул Гротт на прочих рабов. — Пусть этот остроухий сам справляется, поглядим, осилит ли угодить всем воинам! Рабы-люди поспешно уступили место, втайне радуясь, что хоть ненадолго получат передышку от издевательств и тяжёлого труда. Стоило Эладору подойти ближе к столу, как один из воинов, ухмыляясь, специально пролил кувшин эля на пол и пихнул в руки нового раба опустевшую посудину. — Эй, эльфишка, налей-ка ещё, да живо! — он рассмеялся, повелительно махнув рукой. Другой кинул под ноги юноше окровавленную кость с куском мяса — то ли убрать, то ли в качестве своеобразной пародии на то, как кормят собак. А третий, тот, что понаглее, резко толкнул эльфа в спину, проверяя, удержится ли тот на ногах или полетит на пол, содрав руки о камни. Толпа выла и хлопала ладонями по столу, наблюдая за слишком дерзким остроухим. Все те немногие эльфы, которых они видели до того, были высокомерны, яростны и сражались до последнего. Они были уверены, что и этот — колдун или нет — только притворяется, а настоящих насмешек не вынесет, покажет своё истинное лицо. Того, что пленник может и впрямь оказаться магом, никто уже не боялся — тот выглядел слишком жалким и маленьким, а кроме того, рядом был старый жрец, не сводивший с нового раба взора. Если что — любую вражескую магию развеет. Удержаться на ногах от толчка для Эладора было лёгким делом, даже несмотря на усталость и не зажившие до конца раны, такое он бы сделал и спросонья. Юноша приступил к исполнению поручений, нисколько не сердясь, быстро и со всем старанием, сохраняя на лице вежливую улыбку. — Прошу господина принять вино, — он подал наглецу новый кувшин. — Должно быть, такой великий воин совсем устал с дороги и ослаб от завоеваний, раз проливает доброе вино, но хороший раб вроде меня готов ему помочь. И я с удовольствием приберу и за вами, господин, — поклонился он его соседу, — мы, остроухие, знаем толк в чистоте. Тот самый наглец, что пролил вино, сперва уставился на эльфа с каменным лицом, но уже через миг заржал во всю глотку, хватая кувшин и поднимая его в знак одобрения: — Ха! Слышь, братья, остроухий на язык-то острый! Пусть ещё говорит! Прочие тоже смеялись, в их клыкастых ухмылках было больше любопытства, чем злобы — подумать только, высокомерный эльфишка по доброй воле кланяется, поёт покорно своим голоском, сноровисто разделывает мясо да не забывает поспешать, чтобы усталые воители не ждали свою еду чересчур долго! Горраг сидел молча слева от вождя, сжав кулаки. Он ничего не ел, пристально следя то за старым жрецом, то за пленником, и выглядел так, словно ему хотелось броситься к эльфу, но сдерживался — эта игра уже стала понятна ему. Эладор продолжал прислуживать, но не просто так. В какой-то момент, ободряюще улыбнувшись прочим замученным и усталым рабам, он начал танцевать. Сперва едва заметно, чуть покачиваясь, якобы под тяжестью деревянного подноса с едой, но затем уже намеренно, не прекращая движения вдоль стола, плавно и текуче, как было принято на его родине. Он поднимал и опускал руки, словно слыша какую-то мелодию, хотя никаких инструментов, кроме барабанов, тут не было. Эладор обожал танцы, это было тем немногим, ради чего стоило терпеть долгие балы при дворе. Его бёдра тоже пришли в движение, описывая окружности и восьмёрки, он чуть наклонялся или откидывался назад, мелко и быстро перебирая ногами, перетекая вокруг стола гибко, как ручеёк. Это требовало всей ловкости, всей концентрации, но он не ошибся в движениях. Не теперь, когда чувствовал на себе взгляд Горрага. Эладор представил, что весь зал опустел, что остались только они двое — и что его тело двигалось в танце только для одного сына вождя, соблазняя, очаровывая, почти предлагая себя. Да, недоставало роскошных одежд и подходящего антуража, но он и так справился. Зал будто взорвался. Орки смеялись, стучали в барабаны, орали и визжали, требуя продолжать. Для них это было чем-то совершенно невиданным. Раб-эльф танцует? Причём не корчится в жалком подобии пляски, как могли бы ради смеха приказать, а двигается красиво, плавно, с достоинством. Для них это было вдвойне дико — и потому намного интереснее. Сначала они только гоготали, выкрикивая: — Гляньте, гляньте! Он жопой вертит, как баба на брачном пиру! — Эй, раб, а спляшешь, если под ноги костей накидать? Но чем дольше длился танец, тем меньше оставалось глумления. В толпе появились шепотки, кто-то задумчиво почёсывал подбородок. Для рабов, застывших чуть поодаль, ободряющие движения и лёгкая улыбка эльфа были как глоток воздуха с поверхности: они поняли, что новичок дерзко взял ситуацию под контроль и хоть ненадолго отвлёк внимание жестоких хозяев на себя. Горраг же не мог отвести глаз. Его грубое, перечёркнутое шрамами лицо светилось, как у подростка, впервые увидевшего чудо. Он не понимал тонкости движений, не знал придворных ухищрений, свойственных эльфийскому двору — но он чувствовал, что каждое движение словно обращено только к нему. И это изводило его куда сильнее жестокости отца или сложной битвы: он едва не рвался с места, сердце колотилось так, что, казалось, это видно даже со стороны. Не веселился только старый жрец. Он смотрел с таким вниманием, будто изящный страстный танец — не развлечение, а вызов. Одноглазый жрец слегка наклонил голову, и вокруг него стало ощутимо холоднее, словно он всматривался не только в телодвижения эльфа, но и в его душу. Эладор прошёлся в танце вокруг стола последний раз и, хотя был изрядно потрёпан и одет в тряпьё, всё равно не отказал себе в удовольствии на миг задержаться около Горрага, чтобы поднести ему лично большую кружку с вином, при этом едва не оседлав его колени. Но не сел, только скользнул ногой вдоль его бедра и закончил танец, опустившись на колени одним плавным движением — аккурат перед вождём Гроттом. Склонил голову. — Нужно ли господам ещё что-либо, или раб будет признан достойным развлечением? Гротт нахмурился, его широкая морда будто закаменела. — Тебе велели прислуживать, остроухий, а не вилять жопой на потеху, — недовольно рыкнул он, но видно было, что вождь слегка растерян, зрелище и для него оказалось в новинку. И тут подал голос Ургар Кровопийца. Всё это время пристально следивший за новичком, он поднялся и прохрипел: — Раб не должен уметь так пленять взоры. Раб не должен вызывать в сердцах вождей и воинов огонь. Это умение — оружие. Опасное. В его попытках угодить я вижу не забаву, а вызов. Ты сам выбрал судьбу, чужак. Ты назвал себя рабом, но повёл себя как шаман, как соблазнитель, как колдун. Ты не раб, ты чародей, скрывающий магию в танце! — Что ж, — легко согласился Эладор, поднимаясь с колен, — если ваши шаманы тоже умеют так танцевать и соблазнять воинов, тогда я, наверное, колдун. Если же нет — тогда, быть может, я просто хороший танцор, а вы никогда не видели, как развлекаются чужаки. Но если господа желают, чтобы я прошёл иное испытание сразу после того, как разносил им пищу и услаждал их взоры, я, разумеется, согласен. Скажи, как скромный остроухий может ещё угодить воинам? — Пусть сразится, — тут же велел Гротт, щуря крохотные глазки и оглядывая эльфа с явной неприязнью. — Прольёт кровь — чужую, а вероятнее — свою! Пусть докажет, что принесёт пользу племени и пригодится не только как игрушка. Что ж, этого следовало ожидать. Эладор пожал плечами: — И кто из вас будет столь смел, чтобы попытаться победить раба-эльфа? Уверен, тут достаточно смелых и сильных воинов. Орки возбуждённо заворчали — сражения и поединки были им знакомы куда лучше, чем чужеземные танцы. — Дай мне его, я в два удара уложу! — орал один. — Раб бросает вызов, слышите?! Раб! — смеялся другой. Кто-то презрительно вопил, что о такого тощего руки марать — только честь потерять, кто-то уже готовился принимать ставки. Орки подталкивали друг друга, несколько воинов уже поднимались с мест, хватаясь за оружие. Гротт переглянулся со жрецом, старый орк кивнул ему, и вождь заявил громко, чтобы даже за шумом сборища его было слышно: — Слушайте! Раб говорит дерзко… но дерзость делает кровь слаще. Пусть не тратит силы на то, чтобы вертеться за столом. Если он воин, если он раб, готовый быть живым оружием… пусть докажет это завтра, на ритуальной арене! — Тогда и станет ясно, чья кровь насытит Зулгара, — плотоядно добавил Ургар, — твоя, остроухий, или того, кого ты осмелишься победить. Горраг сжал кулаки так, что костяшки побелели. Он смотрел только на эльфа, и в его глазах ярость и отчаяние перемешивались с чем-то другим — почти с гордостью. Молодой полуорк едва сдерживался, чтобы не вскочить и не заявить: «Я сам выйду против него!» Но он понимал: рабу не позволят убить воина, против которого тот дерзнёт выступить, поединок будет до крови, не до смерти. И у него, по общему признанию околдованного, нет права самому сражаться с хрупким эльфом, если только он не хочет, чтобы того уж наверняка обвинили в наведении чар или морока. — Что ж, буду ждать с нетерпением, — покорно склонил голову Эладор. — А теперь, если на сегодня это всё, раб отправится в свою холодную одинокую клетку и, заметьте, даже не прихватит с собой ни кусочка с вашего богатого пиршественного стола. Был рад нашему знакомству, достойные воители, и спасибо за ваше одобрение. Он гибко развернулся и, рискованно подставив спину, нарочито расслабленно пошёл к клетке. Не удобная постель, конечно, но тому, в чьей постели он хотел бы оказаться, его пока не отдадут. Спину прожигало множество взглядов — враждебных, заинтересованных, весёлых, издевательских, но, по счастью, ни одного ножа не прилетело вслед дерзкому остроухому после того, как вожак и сам верховный жрец объявили о грядущем сражении. Только когда Эладор отошёл уже на несколько шагов, подоспел спохватившийся тюремщик и, ухватив его за плечо, отвёл к клетке, где новому рабу предстояло провести ночь перед поединком. Металлическая решётка захлопнулась за спиной Эладора, и теперь крики и смех орков доносились издалека. Юноша понадеялся, что увлечённые его выходками орки не сразу вспомнят об остальных рабах и позволят беднягам чуть-чуть продлить свой невольный перерыв. А то очень уж плохо выглядели несчастные люди — худые, измождённые работой и побоями. Впрочем, долго гадать насчёт остальных ему не пришлось — вскоре несколько человек прошли по узкому туннелю к своим клеткам. При них даже не было охраны, бедняги не пытались бежать или возражать, они просто радовались, что сегодня их не били и позволили вернуться к своим вонючим подстилкам из соломы и подгнивших шкур. Успокоившись на этот счёт, Эладор занялся делом — точнее, подготовкой к битве. Подождав, пока уйдут переговаривающиеся тюремщики, он поднялся и потянулся, разминая мышцы, разогреваясь как следует. Танец взбодрил его, заставил болевшие руки и ноги восстановить кровоток, а теперь пришло время подготовиться лучше. Жаль, оружия при себе не было, но он мог справиться и так. Для начала он измерил клетку шагами — четыре на четыре, не так мало, для задуманной разминки достаточно. Теперь оставалось только прикрыть глаза и начать двигаться. Он представил, что у него в руках кинжалы — привычное, любимое оружие, что никогда не подводило. Вообразил вокруг врагов — просто тени, которые надо поразить, даже в мыслях не позволяя себе проблеска ненависти к своим нынешним пленителям, не выходя из роли. И начал свой танец — не тот, которым услаждал взоры орков за столом, а иной, боевой. Выпад, перекат, припасть к полу, вдохнув вонь прелой соломы, снова перекат, вскочить и пронзить воображаемым кинжалом воображаемого же врага. В сердце, в голову, поперек живота, порез, захват, заход за спину — он не дал себе ни одной передышки, всерьёз тренируясь так, словно вокруг него столпились настоящие враги. Клетка стала полем битвы. Грубые прутья, вросшие в камень, прелая солома вместо ковра. Но в воображении эльфа это была арена, залитая кровью и криками, и каждый взмах руки с воображаемым кинжалом — смертельный. Тело слушалось охотно: боль в мышцах совсем ушла, дыхание оставалось ровным, движения стали точнее. Каждый выпад, перекат и поворот превратились в часть ритма, его личного танца смерти. Из соседних клеток рабы зашептались, кое-кто стал наблюдать за эльфом сквозь щели — человеческие глаза, уставшие и потухшие, теперь загорелись искрой. Для них новый пленник выглядел как безумец, но это было всяко лучше, чем снова пытаться погрузиться в беспокойный сон, не зная, проснутся ли они завтра живыми или среди ночи кого-то вытащат из клетки, чтобы избить или вовсе принести в жертву. Только один, лохматый и обросший донельзя мужчина с запавшими злыми глазами, бросил: — Эльфья пляска… да ему завтра же кишки выпустят. Остальные молчали. Эладор двигался до тех пор, пока тело не стало горячим, уподобившись стали, только что вынутой из горна. Рваная рубаха на спине промокла от пота, дыхание потяжелело, но в груди поселилось твёрдое ощущение: завтра он будет готов. И в какой-то момент, когда он замер в финальной стойке — воображаемый клинок пронзил последнего врага, — эльф заметил движение — ему показалось, что кто-то стоит в тени у решётки. Высокая фигура, массивные плечи, блеск глаз. Он быстро развернулся к замеченному незваному гостю. — Не насмотрелся? — бросил эльф вызывающе. Тень у решётки чуть дрогнула, и теперь стало ясно видно — это Горраг. Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на эльфа тем самым прямым, прожигающим взглядом, как в начале их знакомства, когда не было тяги и привязанности, лишь любопытство. В полутьме сложно было различить, есть ли в его глазах тень волнения. — Насмотрелся, — ответил полуорк мрачно. — Но мало. Ты дерёшься в клетке так, будто это твой последний танец. Не похоже на жалкого пленника. Ты готовишься к бою? Или знал, что я тут, и хотел, чтобы я поверил, будто ты достоин жить рядом со мной? — Я достоин жить в любом случае, а уж рядом с тобой или нет, решать нам обоим, не только тебе, — отозвался эльф. — Если у тебя есть ключ, можешь войти в это скромное обиталище. Правда, сомневаюсь, что смогу ублажить господина как полагается, тут немного тесновато, места хватит лишь для одного, другому придется проявить много изобретательности в своей позе. Горраг замер, и в его тяжёлом лице проскользнуло что-то иное — почти улыбка, словно насмешливый вызов остроухого изрядно его повеселил. Он коротко рыкнул, не то от смеха, не то от раздражения. — Слова твои, эльф, остры, как клинки, — бросил полуорк. — Но не думай, что можешь разить ими безнаказанно. Он положил ладонь на прутья, и на миг Эладору представилось, что могучий полуорк и вправду выломает решётку. Но Горраг только стиснул металл и придвинулся ближе, так что до эльфа донеслось его дыхание — тёплое, пахнущее дымом и мясом. — Я войду к тебе, когда решу, что ты не только дерзкий чужак, но и стоишь моего времени, — шепнул он почти вкрадчиво. — Пока же… готовься. Завтра тебе придётся не словами племя радовать, а кровью и силой. Вот и докажи, что ты не колдун и сможешь нам пригодиться. Сможешь мне пригодиться. Он отвернулся, и в полутьме коридора его силуэт снова стал просто тёмной тенью. Эладор усмехнулся. Было радостно, что Горраг вернул себе хотя бы часть уверенности, что в его взгляде больше нет отчаяния. Приятно, что ни говори, когда в тебя так верят. — Посмотрим, мальчик-орк, насколько сильно тебя впечатлил мой танец и выдержишь ли ты сам достаточно долго, — шепнул эльф одними губами и мирно присел у стены пещерки-клетки, делая вид, что дремлет. Он отлично видел взгляд Горрага сегодня, до сих пор кожа огнём горела от одного воспоминания. Горраг, уходя, не слышал этого шёпота, не обернулся, лишь тяжёлые шаги отдались эхом в пещере и затихли вдали, среди прочего гула и шума. А Эладор, оставшись в темноте, ясно понимал — завтрашний день для них обоих станет проверкой: для Горрага — силы и правоты, для эльфа — воли и умения.