Клыком и песней

Кое-кто из орков внял распоряжениям и действительно улёгся, но большинство пренебрегли отдыхом. Даже пара часовых, выставленных больше для подстраховки (чего бояться рядом с родными краями?), нет-нет да и поглядывала в сторону вожака и его строптивого трофея. Эладор весело улыбнулся — он действительно отлично подметил смущение полуорка и его заинтересованные взгляды. — Если захочешь погладить меня как варжонка, только скажи, — подмигнул эльф. — Большой серьёзный мальчик с серьёзным топором и серьёзными проблемами в общении. Чтоб ты знал, я таких люблю. Горраг не отозвался сразу. Он нахмурился, будто слова дерзкого насмешника одновременно его и злили, и смущали. В костре потрескивали угли, подсвечивая лицо вожака золотисто-красными бликами, и видно было, как у него дернулся уголок рта — то ли от улыбки, то ли от сдержанного рыка. Горраг понизил голос, чтобы слышал только эльф, прошептал хрипло, с нарочитой угрозой, стараясь привычно отпугнуть от себя чересчур осмелевшего остроухого: — Ты играешь в свои игры, а мои орки думают, что ты смеешься над ними… и надо мной. Ещё чуть-чуть, и кто-нибудь решит, что пора вырвать тебе язык. Не делай так, эльф. Не заставляй их выбирать между смехом… и топором. Он отвернулся, не глядя на собеседника, буквально подставился, и Эладор был бы просто идиотом, если бы упустил момент. Эльф бесшумно подполз ближе. Если получит в зубы — ну, не впервой, переживёт. Но если нет, это будет намно-ого интереснее! Он вытянулся, достав до уха полуорка, и жарко прошептал: — Но ты же защитишь свою бедную маленькую добычу, если кто-то решит, что пора отрезать ему так сладко болтающий язычок? По шее полуорка пробежала судорога — он весь напрягся, будто готов был ударить, но рука к топору не потянулась. Горраг замер, и даже дыхание его на миг сбилось. Орки у костра шумели, спорили, кто-то жевал остатки мяса, но здесь, между вожаком и пленником, будто образовался собственный мирок — слишком близкий, слишком тихий. Горраг повернул голову, оказавшись настолько близко, что их с эльфом лица почти соприкоснулись. В орочьих глазах полыхала злость, но под ней горело ещё что-то — страх? желание? растерянность? Всё вместе, смешанное в одну дикую, необузданную эмоцию. — Ты безумен, — хрипло выдохнул он. — Или очень храбр… я сам не знаю. Он схватил остроухого за подбородок — не грубо, но сильно, как если бы проверял, испугается тот или нет. Вожак орков посмотрел ему прямо в глаза, и на короткий миг в его взгляде не стало власти, пропала звериная угроза — остался только настоящий живой интерес. — Может, — прошептал он, касаясь дыханием щеки эльфа, — защитил бы. Но тогда ты стал бы принадлежать только мне. Он резко отпустил пленника, будто сам испугался сказанного, и отвернулся обратно к костру, притворяясь, что собирается спать и не придал этим словам значения. Эладор видел, как полуорк отреагировал на то лёгкое касание к его лицу днём раньше. Так что теперь эльф так же невесомо коснулся — только уже руки, того места, где красовалась подживающая рана, не так давно нанесённая им же и с которой Горраг уже стащил повязку. — Я и так твой, — очень тихо сказал Эладор. — Ты завоевал меня, помнишь? И я поклялся, что буду твоей добычей, даже рабом, если понадобится. Рука Горрага дёрнулась, будто он хотел её отнять, но не сделал этого. Его пальцы чуть сжались, и эльф почувствовал, как под грубой кожей напряглись мышцы. Горраг смотрел на изящные бледные пальцы, коснувшиеся его — так, будто никогда раньше никто не смел трогать его с такой осторожностью, не требуя, не боясь, не унижая. — Ты играешь, — почти неслышно проронил он. Но в голосе не было ярости, лишь хриплый надлом, почти вопрос. — Играешь… а у меня внутри огонь от этого. Он поднял глаза на эльфа, и в них уже не осталось ни тени прежней звериной жесткости. Там — что-то человеческое, уязвимое, запретное для орочьего вожака. — Если ты мой… — он произнёс это медленно, будто смакуя каждое слово, — то не сбежишь. Ни при солнце, ни при луне, ни в самых глубоких пещерах. Даже если поймёшь, что страшно и передумал. Под силу тебе это, эльф? Он наклонился чуть ближе, и на миг показалось, что он сам вот-вот дотронется — но Горраг остановился, борясь с самим собой. Его дыхание стало тяжёлым, горячим, почти обжигающим, кончики пальцев немного дрожали — от жажды касания, от любопытства. Эладор не сбежал. Больше не было страха, только живой интерес. Орк странный, дикий и грубый, но это больше не пугало, даже привлекало. Горраг угадал, эльф играл с ним, но было приятно дразнить этого дикого зверя, смотреть, как далеко он сможет зайти. Как далеко сам Эладор сможет зайти. — Куда ж я пойду, — юноша прищурился, как разнеженный кот на лежанке, хотя под ним был только косматый плащ и голая земля. — Вокруг такая страшная, незнакомая, дикая местность, а я такой маленький и беззащитный. Нет, лучше я буду рядом с большим, сильным и мудрым вождём, который так заботливо отдал мне свой плащ, накормил и так терпелив к моей болтовне. По лицу Горрага пробежало непривычное для него выражение — он ждал новой насмешки или того, что эльф отшатнётся, но не такой лёгкой, почти ироничной капитуляции, совсем без борьбы. — Ты… — он хрипло усмехнулся, но смех получился каким-то неровным. — Ты выворачиваешь всё наизнанку. Словно берёшь когтями за самое нутро и гладишь там, где обычно только гнев. Маленький и беззащитный… — он повторил эти слова с глухим рыком, будто смакуя их. — А сам заставляешь меня чувствовать, будто слабый тут я. Он протянул руку, и широкие мозолистые пальцы осторожно коснулись гладкой щеки эльфа — будто проверяли, не исчезнет ли пленник, если он всё-таки позволит себе прикоснуться. — Я не считаю тебя слабым, Горраг, — прошептал Эладор, чуть наклонив голову, чтобы чужим пальцам было удобнее прикасаться к его коже. — Но при всей нашей разнице в физической мощи я тоже по-своему силён. Я надеюсь, ты когда-нибудь захочешь проверить силу моих… коготков. Пальцы Горрага чуть сильнее вдавились в его щёку — не больно, а так, будто орку надо было понять реальность происходящего. В его глазах вспыхнуло то самое опасное пламя, которое раньше предвещало ярость… но сейчас в нём лишь жадное любопытство. — Ты опять бросаешь мне вызов, — выдохнул он, — несмотря на то, что притворяешься ласковым. Осторожнее, эльф. Однажды я не сдержусь. И тогда ты можешь вдруг обнаружить себя в роли прирученного зверька. — До сих пор меня ещё никто не смог приручить, — беспечно бросил Эладор, — ни невесты, которых мне сватали, ни родня, ни даже мои бывшие возлюбленные. Отчего ты думаешь, что сможешь это сделать? Горраг хрипло усмехнулся, и в этой усмешке слышалась уверенность зверя, что уже вцепился в добычу. — Потому что они пытались держать тебя на цепи, — ответил он, глядя прямо в глаза. — А я… я не стану сковывать. Я позволю тебе быть рядом со мной диким, таким, какой ты есть. Но и сам не отпущу. И если ты выстоишь рядом со мной, эльф, — его рык стал чуть громче, раскатистее, — то станешь больше, чем был. А если сломаешься… я буду вынужден прикончить тебя сам. Он ждал ответа, не моргая. Слова эльфа должны решить, будет ли это союзом или началом смертельной игры. — Удержать без цепей? Мне нравится эта идея, — Эладор посмотрел прямо ему в глаза, потом любопытно опустил взгляд на его губы. Такие длинные, чуть изогнутые клыки, наверняка жутко острые… — Слушай, всегда было интересно, а вам, оркам, ваши клыки не мешают? Ну, это удобно, когда хочешь кого-то укусить в бою, но когда ты не сражаешься? Например, если ты захочешь кого-то поцеловать, у тебя получится? По лицу орка пробежало выражение, будто он пытался решить — заржать в голос или рявкнуть, чтобы эльф заткнулся. Но вместо этого он слегка оскалился, демонстрируя клыки ещё явственнее. — Думаешь, я не умею пользоваться тем, что имею? — хрипло бросил он, и в его голосе послышался едва уловимый смешок. — Клыки не мешают… если знать, как обращаться с ними. В бою я ими рву глотки, — продолжил он нарочито медленно, словно смакуя каждое слово. — А в другое время… могу сделать так, что ты забудешь, что укус — это боль. Он осмотрел любопытничающего остроухого с ног до головы и прищурился: — Что, хочешь узнать, как орки целуются? — Пока я слышу только, как один конкретный орк хвалится и треплется, а доказательств, видимо, так и не получу, — буркнул Эладор досадливо. — Наверное, надо пойти отдыхать или найти кого-то более решительного. У кого клыки покороче. Горраг тихо заворчал, и в этом звуке была не угроза — только раздражённое уязвлённое самолюбие. Он резко поднялся, схватил эльфа за ворот рубахи и притянул ближе, почти вплотную. — Более решительного? — его клыки влажно сверкнули в полумраке, голос зазвучал ниже, опаснее. — Смотри, болтун, язык доведёт тебя туда, откуда и дороги нет. И, не дав эльфу времени ответить, он наклонился и резко, почти хищно прижал свои губы к его. Поцелуй вышел без капли нежности — скорее грубый, жадный, с лёгким прикусом, как обещание, что если остроухий дерзнёт насмехаться и дальше, орк и вправду вцепится зубами. Отстранившись, Горраг довольно оскалился: — Доказательств тебе достаточно? Эладор улыбнулся, хотя на пораненной губе слегка проступила кровь: — Запомни этот миг, красавчик. Ты открыл единственный способ меня заткнуть. А я понял, что ты прежде никогда никого не целовал, мой бесстрашный вожак. Горраг засопел, нахмурившись — эти слова ударили в куда более уязвимое место, чем любая насмешка. Он чуть отпустил ворот рубашки своего противника, но руку не убирал. — Ты слишком много видишь, болтун, — глухо рыкнул он. — Слишком много понимаешь. — Он отвёл взгляд в сторону, но тут же, не желая сдаваться, добавил с вызовом: — Ну и что, если первый? Хочешь смеяться — смейся. А я всё равно взял то, что хотел. — Ты взял только то, что я отдал сам, — мягко сказал Эладор и без всякого вызова погладил щёку полуорка костяшками пальцев. «Когда он не в ярости, то и впрямь почти… милый». — И, эй, я не собираюсь смеяться. Наоборот, мне приятно побыть в чём-то первым. Если захочешь, я тебя научу, как это делается — поцелуи, касания… может, что-то ещё, к чему будешь готов. Челюсти Горрага невольно сжались от этих слов — будто он боролся сам с собой. Он не отстранился от ласкающей его лицо руки, но и не двигался, только смотрел в упор тем самым тяжёлым, звериным взглядом. — Учить меня… — он фыркнул, но без привычного яда, скорее в растерянности. — Я не мальчишка, чтоб учиться твоим нежностям. — И всё же плечи его немного расслабились, словно впервые за весь день он позволил себе чуть-чуть отпустить внутреннюю ярость. — Но если ты… смеешь так говорить, болтун, тогда докажи, что не врёшь. Научи. И он сам не заметил, как произнес это скорее просьбой, чем вызовом. — Тогда, — тихо улыбнулся Эладор, — давай отойдём подальше, а то твои ребята, кажется, либо сейчас помрут от удивления, либо начнут записывать на память мои уроки. Горраг коротко оглянулся через плечо — и правда, несколько орков с самым неприкрытым любопытством таращились на странную парочку, один даже едва не выронил кусок мяса из рук. Вожак будто только сейчас вспомнил, что они с эльфом тут практически у всех на виду. — Тьфу, шавки… — глухо рыкнул он. — Уши бы им оторвать за то, что глазели! Он резко повернулся, схватил эльфа за запястье и рывком потянул за собой. Движение получилось грубое, но в нём не было злости — скорее ярость, что свидетели лишние. — Пойдём, — проворчал он и, не отпуская руку Эладора, повёл прочь от костра, к самому краю поляны, туда, где темнота кустарника подступала вплотную. Только когда шум их небольшого лагеря стих позади, а костёр превратился в далёкий огонёк в стороне, Горраг остановился, тяжело выдохнул и впервые посмотрел на эльфа без привычного напора, не зная, что теперь делать. — Ну вот, — буркнул он. — Никого тут нет. Покажи, чему там учат в твоём… мире. — М-м, а ты действительно жестокий, лишил бедных ребят такого поучительного зрелища, — Эладор просто не удержался. — Они все довольно молоды, как я заметил — вас отбирали по принципу невинности и нецелованности, что ли? Отряд боевых девственников? Горраг от неожиданности действительно рассмеялся, совершенно застигнутый врасплох нахальным замечанием. И тут же попытался отвернуться, чтобы не быть уличённым в неподобающем веселье. — Болтливый гадёныш, — проронил он глухо, с нажимом. — Да мои псы столько крови хлебнули, что тебе и не снилось. Боевые девственники… — он снова усмехнулся, покачал головой. — Скажи это вслух при них, и утром в костре очнёшься, если вообще очнёшься. Но тебе, вижу, нравится испытывать моё терпение. — Ну точно, я угадал, — вздохнул эльф. — Боги, мне предстоит столько работы… Впрочем, я не против начать. Приляжем или ты хочешь учиться стоя? В таком случае тебе придется наклоняться, а у меня быстро затечёт шея. Горраг хрипло хохотнул — низко, скрипуче, будто камни скребли друг о друга. Он наклонился ближе, почти нависая над невысоким остроухим. — Ты чересчур смел, малявка, — произнёс орк, глядя в упор, и добавил с опасной мягкостью: — Ну что ж, будь по-твоему. Если тебе так хочется… учи. Но за каждое твоё неосторожное слово или действие я возьму плату. И брать я умею дорого. Он наклонился, коснувшись губами длинного уха эльфа, и тихо проронил: — Ложись. Эладор лёг на редкую траву, немного ёжась от ночной прохлады. — Сколько угрожающих посулов от того, кто едва поцеловался впервые, вот бы всем такую уверенность в себе, — пробормотал он, расправляя плащ под собой и набрасывая на ноги тяжёлые складки, чтобы спастись от ветерка. — Хотя мне нравится. Веришь, никогда не учил никого целоваться, до этого как-то попадались исключительно опытные парни. Посмотрим, что получится. Эльф перекатился так, чтобы оказаться чуть выше, и навис над полуорком — без угрозы, просто с лёгкой усмешкой на лице. — О великий Горраг, мой бесстрашный воитель, ты сейчас лежишь, вытянув руки по швам, и аж шевельнуться боишься. Расслабься, я не кусаюсь. Если сам не попросишь. Горраг под его взглядом и впрямь будто застыл — для вождя, привыкшего держать себя в руках, это, должно быть, было пыткой. Его пальцы слегка сжались в кулаки, и он сощурился, следя за каждым движением коварного противника. — Я… не боюсь, — выдохнул он хрипло, будто оправдываясь. — Просто… непривычно. Он осторожно повернулся всем телом к эльфу, и на миг в его взгляде мелькнул не вызов, не угроза, а что-то почти смущённое, спрятанное под тяжёлой маской грубости. — Покажи, — глухо попросил он. — Как это… делается у вас. Но если ты попытаешься сделать из меня посмешище… — он прикусил губу, но договорить не решился, только тяжело вздохнул. — Я никогда не стану смеяться, — раздельно сказал Эладор, чтобы это отпечаталось в сознании его собеседника. — Над чем угодно, только не над этим. И наклонился, чтобы самому очень бережно коснуться чужих губ. Хм, действительно, оказалось, клыки вполне можно не задевать, они почти не мешали. Осмелев, эльф чуть углубил поцелуй, прихватил нижнюю губу орка своими губами, едва касаясь её языком, лизнул коротко, как кот. Горраг замер, прислушиваясь к своим ощущениям. Он не отталкивал, не рычал, не дёргался — наоборот, его тело отяжелело, не двигалось, словно он боялся спугнуть это новое ощущение. Когда чужой язык легко скользнул по его губе, полуорк выдохнул резко, горячо, почти сдавленно, и пальцы, до сих пор сжатые в кулаки, вдруг вцепились в траву, зарылись в мелкие камешки, ища опору. На миг он, кажется, решился ответить: неловко, но искренне. Его губы чуть двинулись навстречу другим, осторожно, почти неумело, он будто пробовал никогда прежде не знаемый вкус. Клыки чуть царапнули кожу эльфа, и Горраг сразу прервался, почти ошеломлённо отстранился, распахнутыми глазами взирая на улыбающегося Эладора. — Ад подери… — прошептал полуорк в промежутке между сорванными вдохами. — Это… почему это так? Он не мог найти слов, только смотрел на эльфа с тем самым редким выражением — не дикого зверя и не вождя, а мальчишки, которому впервые подарили что-то ценное. Эладор дал ему вздохнуть, слегка отстранился — немножко, чтобы орк не решил, что пленник собирается сбежать. Посмотрел с тёплой усмешкой. Мальчик. Такой взрослый для своих и всё же такой, в сущности, ребёнок, который ничего не знает о любви и ласке. — Что такое? — спросил эльф заботливо. — Тебе понравилось? Горраг дышал тяжело, будто пробежал десяток миль от начала и до конца, хотя эльф лишь коснулся его губ. Глаза молодого орка блестели в полумраке, и он выглядел растерянным, почти обиженным — не на остроухого болтуна, а на себя, на собственную реакцию, которой не должно быть у воина. — Понравилось… — вырвалось у него почти с грубым удивлением, словно он не верил сам себе. Он шумно вздохнул, покачал головой, будто пытаясь стряхнуть с себя наваждение, и прорычал тише обычного себе под нос: — Слишком понравилось… Он резко провёл рукой по лицу, пытаясь стряхнуть ощущение, но потом снова посмотрел на эльфа — настороженно, не понимая, как у того получилось сделать это с ним так легко. — Ты… делаешь со мной что-то, — признался он нехотя, с вынужденной откровенностью. — Я сильный. Никто не должен так меня… — он запнулся, не находя слова, и только выдохнул: — …менять. — Ты сильнее всех, — согласился Эладор. — И то, что ты испытываешь, сделает тебя ещё сильнее. Знаешь, что я делаю? Я делюсь с тобой своей силой, своим тайным оружием. Ты можешь изучить его шаг за шагом и научиться ещё и таким приемам. В бою, конечно, не поможет, — он ухмыльнулся, весело представив боевой отряд целующихся орков, — но может о-очень сильно помочь, если ты когда-нибудь захочешь, не знаю, отличаться от прочих орков и завести семью. Горраг вздрогнул при этом слове — «семья». В глазах его вспыхнул целый спектр эмоций — ярость, отрицание и… тоска. — Семья… — он будто попытался распробовать это слово на вкус, как чужое, незнакомое. — Орк не думает о таком. Орк берёт, что хочет, держит силой. А потом… потом всё равно теряет. Его женщины — для размножения, не для радости. Его дети воспитываются племенем и берут оружие раньше, чем у них отрастут клыки. Он сжал кулаки так, что костяшки побелели. И, опустив взгляд, добавил тише, почти неразборчиво: — А я полукровка. Для людей я — зверь. Для орков — воин с чужой кровью, который должен вести за собой и использовать всё, что может, только на благо племени. Какая мне семья?.. — Ну, давай посмотрим, — Эладор опёрся на траву рядом с ним и начал загибать пальцы. — Ты достаточно умён, чтобы быть хорошим лидером — раз. Ты силён не только физически, но и духовно, особенно потому, что открыт для чего-то нового и не закостенел в злости и орочьих традициях — два. Ты хотел бы, чтобы был кто-то, кому ты дорог — три. Ты умеешь быть великодушным, если перед тобой тот, кто слабее — четыре. Тебя действительно тронула моя песня, а всем известно, что песней не достучишься до тех, кто безнадёжно потерял свою душу — это пять. И хотя у меня закончились пальцы на руке, а вторую начинать мне лень, я скажу, что есть ещё шестое: тебе не надо никому ничего доказывать, Горраг. Я вижу перед собой красивого, сильного, способного полуорка, у которого есть качества лидера, авторитет и сердце на нужном месте, так сказать. А все, кто не видит этого или считает, что просто тебя недостаточно — идиоты. Когда эльф смолк, полуорк резко отвернулся, глядя в темноту ночного неба. Плечи его подрагивали — от того, что он едва удерживал внутри слишком сильные чувства. Наконец он глухо сказал: — Ты… слишком много видишь. Слишком много говоришь. Он уставился в землю, пропуская сквозь пальцы острые камешки. — Красивый, сильный… сердце на месте… — он повторил эти слова с такой недоверчивой горечью, будто они обжигали его изнутри. — Никто так никогда не говорил. Никто. А потом резко, словно опасаясь, что Эладор успеет заметить его слабость, поднял взгляд, уставившись на эльфа с растерянностью и… надеждой. — Если всё это правда… то, может быть, я смогу доказать, что ты не ошибся, увидев это во мне. — Мне не нужно доказательств очевидного, — шепнул эльф, — но если это нужно тебе, то покажи мне. Горраг напрягся, будто готовился к битве. Но он не набросился, не стал хватать эльфа как добычу — наоборот, движение получилось неуверенное, почти робкое. Он положил ладонь на грудь Эладора, словно проверял: он живой, здесь, рядом. — Я… не знаю, как… — прохрипел он, и это прозвучало почти как мучение. — Но хочу. Хочу, чтоб ты видел меня таким, как сказал. Не зверем. Не чудовищем.