Дельфины здесь тонут

Кто я для тебя?

— Кирилл! — крик женщины с кухни донёсся до закрытой комнаты, и она, шаркая тапочками по полу, направилась по коридору.       Как всегда, сидящий за компьютерным столом парень ничего не слышал через наушники — он играл в шутер, клацая мышкой и с каждым щелчком совершая очередной выстрел. Как же это было просто — убивать людей в видеоигре. Их головы разрывались, словно грецкие орехи, только не с хрустом, а с мерзким влажным звуком. Почти добравшись до нужной точки, он крикнул в микрофон другу: «Я на их базе!» — и в ту же секунду другой игрок выстрелил ему в голову. На экране высветилось: «Вы умерли». — Блять! — выругался он, чуть не бросив мышку в монитор. В этот момент боковым зрением он заметил движение — в комнату вошла мама. — Кирилл, они подъезжают! — крикнула она, уже разворачиваясь обратно на кухню и продолжая готовку курицы с картошкой, которая уже полчаса томилась в духовке, покрываясь аппетитной корочкой и заполняя квартиру ароматом предстоящего ужина.       Теперь квартира снова казалась ему домом. Парень посмотрел на мать, улыбнулся и сказал Кихуну в Discord'е, что ему пора — пусть наберёт позже. Лучший друг всё ещё был в России, и они старались проводить вместе как можно больше времени, пока тот не улетел обратно в Сеул после новогодних праздников. Думать об этом было грустно.       На душе появилось едва уловимое спокойствие. Отца недавно осудили, и, по мнению Кирилла, дали ему слишком мало. Четыре десятка лет было мало. Он желал ему казни. Мечтал убить его так же, как убивает в игре — из дробовика, прямо в голову. Каждая мысль о нём вызывала всепоглощающую ненависть. Кирилл ненавидел то, что был его сыном. Катя свидетельствовала в суде, глядя тому прямо в глаза, но он так и не посмотрел ни на неё, ни на жену, ни на сына. Когда его уводили после оглашения приговора, Кирилл плюнул ему в лицо.       В последнее время он всё чаще ловил себя на приступах неконтролируемой злости, когда разговор заходил об отце. Его пугала мысль, что когда — или если — тот выйдет, он и вправду убьёт его. А сам окажется в тюрьме. — Ты так повзрослел, сынок, — сказала мама, глядя на него, когда тот вошёл на кухню в рубашке и чёрных джинсах.       Он лишь хмыкнул, усаживаясь на подоконник и выглядывая в приоткрытое окно. — Это только из-за тебя я её надел, — пробормотал Кирилл себе под нос. Он полдня сражался с этой рубашкой, предпочитая остаться в футболке. Для мамы возвращение дочери стало настоящим праздником. К тому же было католическое Рождество — Катя обожала его, любила Америку и подражала сериалу Друзья. Кириллу это казалось глупым, и в ответ он нарочно отмечал китайский Новый год, раздражая сестру, поздравляя её с ним до самого марта. — Ты видишь их? — спросила мама, держа в руках тряпичный держатель для выпечки.       С десятого этажа разглядеть происходящее на парковке было непросто, особенно вечером. Кирилл прищурился, словно стараясь высмотреть знакомую машину. — Да. Справа, у большого дерева. Видишь? — Да-да! — вскрикнула она, немного наклоняясь вперёд и улыбаясь. — Всё-таки, как же ей повезло с этим Аланом. Мне стыдно, что я его ругала. Ты всегда был прав, защищая его.       Кирилл слабо кивнул, отводя взгляд и садясь за стол. Он даже не был голоден — просто хотел увидеть сестру дома. — Он замечательный, да, — согласился он с лёгкой грустью в голосе. Мама уже ушла в коридор, готовя тапочки для гостей.       Было приятно наблюдать за этой женщиной — улыбчивой, живущей обычной жизнью: супермаркет, готовка, забота. Смыслом её жизни были дети. Об отце она не говорила — будто вычеркнула его из памяти. Возможно, однажды они обсудят всё, что произошло. Но пока она была не готова.       Дверной звонок резко нарушил тишину, и Кирилл, подняв взгляд от телевизора, пошёл в коридор, на ходу бросив взгляд на праздничный стол. Там уже стояли лёгкие салаты — специально для Кати, которая всё ещё была на диете, и ела крайне избирательно и мало. Долгое время она питалась искусственно: её желудок не мог переваривать обычную пищу. Врачи предупреждали о риске рефидинг-синдрома, поэтому тело постепенно приучали к еде, поддерживая пострадавшие органы. Сейчас она регулярно посещала нутрициолога и психотерапевта. Брат и мама навещали её каждый день, стараясь быть опорой, не задавая лишних вопросов. — Привет! — раздался радостный голос Кати, обнявшей маму. Женщина сияла от счастья. Кирилл остался в коридоре, слегка улыбаясь. Он не мог поверить, что сестра снова дома.       Она всё больше становилась прежней собой: волосы снова были шелковистыми и ухоженными, а не сухими и спутанными, как в день, когда её нашли. На щеках появился румянец, но худая шея всё ещё напоминала о том, что ей пришлось пережить. Она напоминала анорексичку с Tumblr. — Здравствуйте, — послышался низкий голос. Позади неё показался высокий парень в чёрном. Кирилл уже не помнил, когда видел его в последний раз. После больницы тот так и не позвонил. Удалось избегать встречи — до этого момента.       Кирилл отвернулся и прошёл на кухню. Но сестра догнала его, не успев ещё снять обувь, и обняла сзади. — Кир, чего хмурый? — Я не хмурый. Иду доставать курицу, — улыбнулся он, погладив её тонкие руки, обвившие его торс. Он повернулся, потрепал её волосы — что всегда бесило Катю — и направился к духовке.       Та сняла верхнюю одежду и болтала с мамой о том, как прошла выписка и что сказали врачи. Алан занёс сумку, оставив чемодан в коридоре, и мама позвала его на кухню, усаживая за стол. — Ты почему к нам не заходишь? — спросила она, глядя на него с теплотой.       Он пожал плечами, ничего не ответив, немного смутившись от такого количества внимания. Раньше мама Кати не относилась к нему с таким восторгом. Теперь же он был не просто «будущий жених», но и человек, который спас её дочь. Кирилла она называла «спасителем» тоже, каждый день благодаря за то, что вернул ей девочку.       Все сели за стол. Мама разливала красное сухое вино из пузатой бутылки, привезённой откуда-то из Италии в местный продуктовый. Кирилл поставил в центр стола большую тарелку с запечённой курицей, окружённой картошкой и овощами. — Давайте выпьем за то, что Катя вернулась домой, — сказала мама, поднимая бокал и расплываясь в улыбке.       Все потянулись за бокалами — кроме самой Кати. Она грустно отпивала сок: её ЖКТ пока не справлялся с алкоголем. Звон бокалов раздался по кухне, и все отпили понемногу, прежде чем приступить к ужину.       Катя ела медленно — отварную курицу и варёные овощи из глубокой тарелки. Она накалывала на вилку морковь и цветную капусту, игнорируя свёклу, которую ненавидела с детства.       Кирилл не мог на неё насмотреться. Он всё ещё не верил, что она дома. Казалось, её не было с ними целую вечность. Он чувствовал, как сильно изменился с тех пор. Это замечала и мама — она всё чаще пристаёт к нему с расспросами.       Катя весь вечер смотрела на Алана влюблёнными глазами, то и дело кладя голову ему на плечо. Было видно, как она скучала. Сам парень будто чувствовал себя не в своей тарелке — возможно, из-за чрезмерного внимания. Он еле доел свою порцию, слушая разговоры женщин и иногда поглядывая на Кирилла, сидевшего напротив. Тот тоже молчал, подперев щеку кулаком и уставившись в телевизор, где снова шли какие-то мамины сериалы. Почему-то они его забавляли. — Ладно, мам, я что-то переела, будто бы, — сказала Катя, завершая разговор о бытовых мелочах и поглаживая себя по животу, если он у неё вообще был. Она ела часто, но понемногу — иногда с тяжестью. Пища больше не приносила прежнего удовольствия. — Конечно. Через полчаса выпей воды, как врач говорил, — напомнила мама, забирая полупустую тарелку и гладя дочь по голове, как обычно гладила Музу, если та ела свой влажный корм. — Как у тебя дела в университете? — спросила она у Алана. — Хорошо. Сессию сдал. Со следующего года иду на стажировку к адвокату, а через полгода — экзамен и присяга, если всё будет нормально. — Присяга? Как всё серьёзно у вас там… Спасибо тебе ещё раз за помощь в суде. — Да это вам спасибо, — улыбнулся он. — Я же к вашему адвокату и иду на стажировку. — Правда?! — воскликнула женщина, снова усаживаясь на место и отпивая остатки вина. — Ага. Он назвал меня способным. Говорил, что раньше вообще никого не брал, но мы с ним нашли общий язык. — Это прекрасно. Видишь, всё не просто так. Даже после тёмных времён наступает свет, — сказала она воодушевлённо.       Кирилл аж оглянулся. Алан рассмеялся, увидев выражение его лица. — Чего ты так на меня смотришь? — Не знаю. Ты обычно не говоришь такими фразами. Максимум: «Всё будет хорошо. Будешь кушать?»       Катя рассмеялась, кивая и соглашаясь с братом. Мама только отмахнулась и сделала глоток вина.       Вечер прошёл спокойно — разговоры о жизни, о планах. Пару раз мама даже обмолвилась о свадьбе — мол, «за такого парня можно и до совершеннолетия выходить, чтоб не упустить».       На этих словах Кирилл тихо удалился. Оставив их за столом, он вернулся к играм. Кихун уже был офлайн, и теперь Кирилл просто бегал по карте с какими-то незнакомцами, лишь бы чем-то себя занять.       Он продолжал работать в кофейне, после смены встречаясь с другом. Они ездили в центр, тусовались у кого-то дома, играли в приставку, смотрели фильмы или просто молчали, слушая музыку. В такие вечера он переставал чувствовать себя одиноким.       Полина изредка заходила, часто звонила и расспрашивала о Кате. Она была искренне счастлива, что та нашлась. Слухи после той статьи начали затихать — опровержение сделало своё. Но после приговора отцу всплыла новая волна — и местные новостные каналы, и шёпотки на лавочках: «а не было ли других?»       А были?       Кирилл не хотел верить. Ему хотелось думать, что его биологический отец был «просто» бытовым насильником. Что не покалечил других. Он мечтал просто закрыть этот этап. Начать новый. Чтобы грусть ушла. Чтобы забылось.       Чтобы исчезло это чувство к Алану, разъедающее изнутри.       Каждый день он засыпал с одной мыслью — просто увидеть его. Хотя бы мельком. Но не имел права даже думать об этом. Он не мог так поступить с сестрой.       Катя с каждым днём всё больше рассказывала про Алана. Казалось, она влюблялась в него заново. Теперь он был не просто старше и с машиной. Он стал её героем. Её спасителем. Принцем.       А Кирилл молча надеялся, что они расстанутся. Что она встретит кого-то ещё. Что всё забудется. Что дышать снова станет легче.       Лёжа в кровати с проводными наушниками, он слушал русскую музыку. Для него это было новым этапом. Вместо Linkin Park всё чаще звучали меланхоличные песни со смыслом. Они будто кипятили кровь, разжигали огонь внутри. Всё, что он не мог сказать, выплёскивалось в этих треках.       Никто не знал ни о его ориентации, ни о чувствах к Алану. Ни о первом в жизни по-настоящему сильном, болезненном чувстве. Он ненавидел отца за то, что тот украл у них ту невинную счастливую Катю, и дал ему возможность попробовать запретный плод на вкус.       Он всё ещё помнил его запах. Запах кожи, воспоминание о близости.       И как долго это ещё будет продолжаться?       На живот вдруг запрыгнула Муза, и Кирилл резко открыл глаза, испуганный. Комната была темна. Лишь сквозь тюль пробивался синий лунный свет. — Ты чего, с ума сошла? — выдохнул он, приподнимаясь на локоть и глядя на кошку.       Животное испугалось не его, а человека в дверях.       Кирилл обернулся и увидел высокую мужскую фигуру, стоявшую в проёме спальни. Он выдернул наушник, пытаясь уловить — говорил ли тот что-то. Но стояла тишина. — Ты хотел что-то? — спросил Кирилл, садясь на край кровати в одних шортах и успокаивая кошку. Та, как всегда, была нервной. — Поговорить хотел. Можно войти? — Они спят? — Да. — Ну тогда проходи, — ничего не оставалось ему, как согласиться.       Алан прошёл внутрь, тихо закрыл за собой дверь и сел на край кровати.       Было темно. Кирилл включил лампу у компьютера — тёплый свет заполнил комнату, немного смягчив напряжение. — Что случилось? — спросил Кирилл, усаживаясь на край стола.       Алан выглядел встревоженным. Он молчал, ничего не отвечая и потирая переносицу пальцами. Слишком тихо. Снова напряжение повисло в воздухе, и даже лампа не спасала положение. — Я хочу видеть тебя.       Кирилл немного опешил от услышанного, но не знал, что отвечать. Он молча отвёл взгляд, скрещивая руки на оголённом торсе. — Просто... хотя бы видеть. Ты снова начал избегать меня. Это сводит с ума. — Кто я для тебя? — резко спросил Кирилл.       Алан поднял взгляд — ждал упрёка, морали, но не этого вопроса. — Что?.. — Скажи. Кто я для тебя? Брат твоей девушки? Приятель? — Нет… — покачал он головой, тяжело выдохнув. — Всё сложно. Я сам не понимаю, почему всё так. — Всё просто. Ты — жених моей сестры. А я тебе никто. Никто не назначает встречи. Никто не звонит. — То, что я сейчас скажу, может тебя обидеть… или разозлить. Но… попытайся понять. Я не люблю твою сестру. И меня это мучает. Каждый день, понимаешь?       Кирилл напрягся, сжал край стола по бокам от бёдер. — Что значит «не любишь»? Она ведь... — Я знаю! Она меня любит! Я, блядь, знаю! Я это вижу каждый день. Я прихожу к ней, а думаю только о том, как бы тебя увидеть, хотя бы в её жесте или взгляде. Она похожа на тебя. Я так больше не могу.       Он резко поднялся, начиная бродить по комнате и снова потирая переносицу. — Это неправильно… — Да что ты?! — Алан резко остановился, но тут же осёкся, вспомнив про сон остальных. Он продолжил тише: — Я знаю, что неправильно. Не учи меня морали. Я просто… заебался. Я ощущаю перед ней вину. Но я не могу выдавить из себя чувства. Откуда мне их взять?       Она пережила такое, а я хочу её бросить. Охуенный из меня человек.       Он в какой-то безысходности опустил руки, больше не жестикулируя, и будто сдаваясь всем своим видом. Кирилла переполняло от боли и жалости — к себе, к нему, к сестре. Зачем только они всё это начали? Чем он только думал, когда сближался с ним? — Я зря пришёл, да? Окей. Просто хотел поговорить с тобой впервые за месяц, — Алан развернулся, открывая дверь и ступая за порог, где в коридоре горел ночник. Кирилл ринулся вслед, бубня под нос: «Блять». Он схватил его за руку, затягивая обратно и закрывая за ним дверь. Наверное, та хлопнула громче нужного. Алан оказался вжатым в неё, снова будучи в комнате парня и глядя на него немного сверху вниз из-за небольшой разницы в росте. — Я тебя ненавижу, Алан. Ненавижу, что ты появился здесь. Ты, блять, вот тут, — рявкнул негромко он, показывая на своё горло большим пальцем сжатой в кулак руки. А затем — на свою грудную клетку. — И тут. Ты думаешь, мне нравится это всё? Она же сестра моя, а я только и думаю о том, как бы снова до тебя дотронуться. Думаю, каково ей, когда можно просто так быть с тобой, и ничего за это не будет. — Я кажется влюблён в тебя, Кирилл, — сказал тот, наконец проговаривая то, что так боялся произнести вслух.       Кирилл замолчал, вздыхая без сил. Как бы долго и сильно он ни пытался, но всё равно чувства застилали всю мораль и разум. Он молча прижался к его рту своим, вовлекая в поцелуй, и рука Алана оказалась на его голой спине, гладя поясницу. Тот сжимал рёбра руками, будто пальцами забираясь прямо под них, оказываясь физически тоже прямо в грудной клетке, где сердце сумасшедше стучало. Кирилл накрыл его затылок рукой, наклоняя голову в стороны и целуя глубже, наконец вкушая его слюну и запах. Снова — священное чувство облегчения. За секунду стало не больно. Наконец.       Алан толкал его собой к столу, усадив на него вскоре и подхватывая его голые в шортах ноги под коленями, чтоб голени в белых носках оказались на его бёдрах. Кирилл смотрел на него, ничего не говоря, а лишь держась за его предплечья и придерживая присогнутые ноги на весу. Вмиг его рот оказался на шее, и тот вжал пальцы в плечи настойчивого парня, прикрывая глаза и утопая в этом всём. — Что ты делаешь? — тихо проговорил он, сжимая чужие бёдра ногами. — Поехали ко мне? — низкий голос под ухом, и снова поцелуи, будто тот боялся услышать отказ и изо всех сил убеждал того согласиться. — Я не могу трахаться с парнем сестры. — Ну ты же знаешь, как всё. Я скажу ей, что нам нужно расстаться. Мне кажется, она поймёт, — ответил он, выравниваясь и оказываясь прижатым ко лбу собеседника своим, чтобы смотреть тому прямо в глаза. — Ей больно будет. — А тебе не больно? — впервые прозвучал этот вопрос так, что Кирилл задумался о себе. — Какой в этом смысл? Ты хочешь, чтобы с твоей сестрой был тот, кто её не любит? — Я просто хочу, чтобы она счастлива была… Не знаю.       Алан всё ещё держал его ноги, одну задирая и ставя на своё плечо, тем самым сделав шаг назад от стола. Он повернул голову набок, носом ведя по ткани носка вдоль, затем пальцем стягивая его с пятки и целуя сухожилие. Мышцы пресса начало сводить, пока Кирилл сидел напряжённо на столе, схватившись за его края. — Ты спятил, — констатировал факт Кирилл. — Удивил.       После короткого ответа он схватил рукой лодыжку, сжимая, чтобы тот не убрал ногу, и целуя пальцы. Кирилл наконец не сдержал улыбки, наблюдая и невольно дёргая ногой из-за непривычной щекотки. Алан отпустил его, оставаясь стоять у стола и приближаясь снова. — Я серьёзно. Давай потрахаемся?       Кирилл шире раскрыл глаза, глядя на его лицо с удивлением. Алан лишь осматривал чужое лицо вблизи, руками гладя его бёдра и заползая пальцами под шорты. — Ты не шутишь? — Похоже, что я шучу? — он глянул в какие-то серо-голубые глаза, убеждая всем своим видом в том, что был абсолютно серьёзен. — Пожалуйста. Это с ума сводит. Поехали. Парень опустил ноги вниз, встал ногами на пол, немного отталкивая Алана назад и ощущая его затвердевший пах своим. — Ладно.       В автомобиле невыносимо пахло его одеколоном. Это застилало сознание окончательно. Сидеть было неудобно из-за возбуждения, и Кирилл постоянно переминался с бедра на бедро, а Алан быстро ехал по пустой трассе. В салоне играла музыка, но она не помогала расслабиться. Всё это вызывало в обоих волнение. Кирилл не на шутку боялся того, что будет происходить. Это больно? Но зачем-то же геи занимаются этим — значит, в теории, это приятно?       Не позволив тому даже покурить перед тем, как зайти в дом, Алан буквально затолкал его в подъезд. Лифт ждал их, будто терпеливо, на первом этаже. Когда двери задвинулись, парень в чёрном лишь повернул к нему лицо, глядя внимательно в глаза, на губы, подбородок и опуская взгляд по телу. В этот момент он напомнил ему одержимого. Стало ещё страшнее.       Входная дверь закрылась за ними, оставив их наедине. Наконец можно было говорить громче. Алан подошёл к нему, терпеливо снимая с него куртку, которая упала на пол, затем свитшот, оставляя в белой майке, которая облепляла торс. Кирилл же расстегнул чужие джинсы, одёргивая ремень, затем снял с партнёра свитер — и тот был в чёрной футболке перед ним. — У тебя же есть презервативы? — спросил негромко Кирилл, пока тот пальцем касался соска через тонкую ткань майки. Это будоражило. — Да. — А ещё что-то?.. — Есть смазка.       Тот кивнул, будто одобряя, что этому таки быть. Кирилл потянулся к его рту за плавным размеренным поцелуем. Так медленно, что дыхание стало реже, немного успокаивая. Медленно шагая вместе по освещенному коридору, вскоре свернули в контрастно темную спальню, где Алан остановился, стягивая с чужих бёдер резинки белья и спортивных штанов вместе, и накрывая пах рукой. Снова поцелуи. Мучительные. Хотелось больше, но так как этого больше могло не произойти вовсе, нужно было наслаждаться каждой секундой.       Оказавшись спиной на холодном покрывале, Алан раздвинул ноги гостя коленом, сразу припадая губами в прессу под задранной майкой. Тот же уставился в потолок, а когда чужой рот коснулся сгустка мышц ниже живота, Кирилл сжал пальцы на ногах, и всего будто током ударило. Все мышцы напряглись в теле, и он шумно выдохнул горячий воздух через рот. Он делал это уже раз с его членом, но сейчас всё ощущалось ещё ярче. Иногда лишь поглядывая на то, как руки сжимают его бёдра, а голова двигается быстрее, он ещё больше возбуждался.       Ногой кое-как получалось отираться о пах Алана, пока тот не сдался, оторвавшись от его тела и ловко выхватив с прикроватного столика резинки и смазку. Он схватил того за ногу, прижимая плотнее к своему твёрдому паху через расстегнутые штаны. — Ты хочешь, чтобы я…? — Да, — не дал Кирилл тому договорить, сразу же ответив прямо. — Понял, — он взял флакон, выдавив с пошлым звуком себе на ладонь геля, и полез рукой между ног. Кирилл шире раскрыл глаза, цепляя покрывало руками и напрягая плечи, когда палец дотрагивался до ещё нетронутых ранее мест.       Дальше всё было слишком хорошо, чтобы быть страшно. Когда он пытался войти с презервативом, Кирилл, сквозь боль, сжимал его бёдра ногами, хмурил брови, но не отрывал крепкого поцелуя, почти кусая чужие губы. Вторая попытка. А с третьей он оказался внутри. — Блять, — с дрожью он схватил плечи Алана, который с тревогой глянул на него в ответ. Эта боль настолько сковывала и делала уязвимым, что до жути пугало. Словно он понял в тот момент, что быть изнасилованным — это самое ужасное надругательство, которое можно представить. — Прости, сильно больно? — Я не знаю, — искренне ответил тот, ведь от волнения сковало. Изо всех сил он попытался расслабиться, и Алан слегка качнул бедрами, проникая на какой-то миллиметр глубже. Кирилл не знал, за что хвататься. Эти ощущения нельзя сравнить ни с чем, что было в его жизни до этого. Было больно, но почему-то возбуждение не спадало, а наоборот.       Он вошёл целиком. Рука схватила за шею, прижимая затылок Кирилла к кровати всем весом тела над ним. Кирилл лишь с дрожью в локтях цеплялся за Алана, пока тот двигался медленно, постепенно ускоряя темп. В какой-то момент стало слишком хорошо. От этого «слишком» Кирилл задышал громче и чаще, хоть хватка пальцев и мешала. В одном из монотонных толчков будто что-то внутри него задето было иначе, вызывая необычайно интенсивное удовольствие. От незнания собственного тела это было странно, но не менее приятно.       Послышался протяжный хриплый стон от парня снизу, и его эрекция заметно твердела без механических воздействий руками. Он и сам не ожидал, что первым анальным сексом можно насладиться, ведь читал он немного другое. — Я кончу сейчас, не будь таким соблазнительным, — сквозь сбитое дыхание сказал Алан, усмехаясь с своей же слабости. Он остановился, утыкаясь лбом в его грудную клетку, ссутулившись между чужих ног и пытаясь немного успокоиться. Тот, в свою очередь, накрыл затылок с тёмными волосами рукой, слегка приподнимая голову с постели и пытаясь целовать чужое лицо, медленно скользя губами по горячему виску и по скуле. — Ты, сука, такой красивый, — сказал шёпотом Кирилл, пребывая в какой-то эйфории от происходящего. — Ляг теперь ты на спину. Те перевернулись, стараясь не отрываться друг от друга, и, оказавшись сверху, Кирилл наклонился к его лицу, собираясь поцеловать, но внезапно накрыла грусть, тоска. Его тело пахло как ничто другое, и когда тёмные глаза смотрели, будто заглядывая в самую душу, куда раньше не подпускал никого и вряд ли подпустит кого-то ещё. — Ты чего? — тихо спросил он, гладя ладонями ребра и приподнимая немного взмокшую от пота майку, рассматривая худое подтянутое тело сидящего на нём парня. — Если это никогда не повторится, я хочу, чтобы ты никому не рассказывал об этой ночи, — проговорил он, не переставая смотреть в глубокие озёра глаз, в которые так хотелось нырнуть. — Если это никогда не повторится, я сдохну раньше, чем расскажу кому-то.       Кирилл ненадолго отвёл взгляд, пытаясь моргнуть, но так накрыло, что он не смог сдержаться, и глаза наполнились слезами, взявшимися откуда-то. «Гормоны женские повышенные, что ли?» — подумал он про себя и снова посмотрел на Алана. В тот момент тот стал каким-то слишком уязвимым. — Я люблю тебя. — Голос Кирилла прозвучал серьёзно, даже слишком. — Наклонись ко мне, — тот выполнил, руками упираясь в постель по сторонам головы любовника. — Мне тебя законом запрещено любить, а я люблю. Похуй, что будет дальше, хочу не забыть тебя никогда.       Боль сковала грудную клетку. Алан потянулся подбородком к его губам, цепляя нижнюю и медленно начиная целовать.       Ночь была мучительно хороша. Хотелось касаться и целовать друг друга везде, лишь бы запомнить каждый сантиметр тел. Обоим было страшно. Подпускать к себе так близко — страшно, чтобы потом отпустить. Это было фатальным опущением.       После долгого секса они обессиленно лежали на взъерошенной, словно их жизни, постели, выкуривая по сигарете в том же свете из коридора, прежде чем начать снова.       Рассвет они встречали вместе на балконе, укутавшись в куртки и выкуривая уже пятую по счёту за ночь. Розовое небо с примесью оранжевых облаков и жёлтого солнца означало, что всё закончилось. В груди был не просто сгусток боли — это был огонь, сжигающий изнутри. Всё было не просто страстью, а чем-то парализующим. В нём остался только страх, отчаяние и капля надежды. После этого Кирилл ненавидел рассветы.       Пошёл снег.