Чёрный лебедь

      Не спалось. И это неудивительно, после всего, что мне довелось лицезреть лишь несколько часов назад. После того, как я захлопнул за собой дверь, я долго лежал в постели, прислушиваясь к звукам особняка: привычное позвякивание посуды из кухни, шаги на лестнице, скрип стула и мерный стук клавиш в кабинете Лебедева. Арсений, похоже, не собирался навещать меня с чем-то поинтереснее обычной сигареты, например, с раскалённой кочергой наперевес, не жаждал оставлять на моей плоти огненный отпечаток собственного гнева и оставался у себя в комнате, будто бы ничего не произошло, но несмотря на это я всё равно напрягал уши в ожидании подвоха в зловещем затишье приближавшейся ночи.       Разъярённый рой мыслей беспощадно жалил сознание, а их хаотичный танец вызывал головокружение, заставляя меня зажмуриться. Однако мрак за сомкнутыми веками был ещё страшнее, поэтому я тут же открывал глаза, боясь увидеть над собой ужасающий силуэт наследника.       Сформулировать однозначный вывод о произошедшем казалось непосильной задачей. Моё чутьё редко давало сбой, и в случае с Арсением оно не подвело: я всегда ощущал диссонанс, чувствовал, что за идеальным фасадом скрывалось нечто пугающее, и эти обвинения, временами казавшиеся беспочвенными, нашли своё подтверждение. Но вместо удовлетворения, внутри чёрной дырой зияли страх и нечто похожее на разочарование. Я вспоминал все те моменты слабости, когда я поддавался его отталкивающе-притягивающим чарам, когда вопреки здравому смыслу и инстинктам видел в нём свет, да и его действия до сегодняшнего вечера показывали его с лучшей стороны. Даже в те редкие моменты, когда его безупречная маска безмятежности давала трещину, обнажая вспышки раздражения или злости, он умудрялся сохранять контроль и самообладание.       Несмотря на охватившую меня оторопь, часть меня лихорадочно искала хоть какое-то объяснение произошедшему и желала понять мотивы мужчины. Пусть мои похитители и говорили на немецком, который вероятнее всего Лебедев не знал, их интонации, отвратительные звуки, жесты и движения могли рассказать о многом. Его возмутило неподобающее поведение незваных гостей? Он пришёл в ярость из-за вторжения в его владения? Хотя, «ярость» — неправильное слово. Наследник был неестественно спокоен. Как психопат из триллера, на лице которого не промелькнуло ни одной эмоции, не дрогнул ни один мускул, пока он как ни в чём не бывало разделывал человеческие останки. Будто бы такое развитие событий не было для него в новинку, будто за его плечами была не одна такая ситуация.       Какая-то нелепая, крошечная часть моего разума — назойливый комар, зудящий на самой подкорке сознания — пыталась убедить меня, что Арсений своим зверским поступком просто хотел защитить меня, заступиться. Дескать, погляди, Юнг Хо, я твой доблестный рыцарь в сияющих доспехах, а ты — моя беспомощная принцесса, на которую осмелились напасть два страшных монстра. Вот только никто не удосужился напомнить, что это была не волшебная сказка, а грязная, жестокая реальность, где не было никакой цензуры, и поэтому неназванный автор этой трагикомедии решился изобразить кровь и боль, а также жестокость этого самого «рыцаря» во всей неприглядной красе. А монстры, если честно, были не такими уж и страшными, скорее, просто отталкивающими. Оправдывала ли в таком случае цель все средства?             Стоило ли моё достоинство, моя безопасность чужого глаза? В моей, пусть и наивной, картине мира подобные негодяи должны оказываться за решёткой, а не под крышкой гроба; хорошие парни же должны были использовать законные методы показать плохим их место, а не причинять им адскую, животную боль. Стоило мне закрыть глаза, как надо мной устрашающей тенью нависал Арсений, прожигал насквозь своим ледяным взглядом, прерывисто и тяжело дышал. Было до дрожи страшно распахнуть глаза и увидеть эту кошмарную картину перед собой уже не в воображении, а наяву. Неужели люди действительно способны по щелчку пальцев так молниеносно менять свой облик, преображаться до неузнаваемости? Словно волк, сорвавший со своей мощной спины маскирующую его овечью шкуру, он вдруг предстал передо мной во всём своём диком, кровожадном великолепии, выставив острые клыки. Впрочем, наследник никогда не был похож на беззащитную овечку, скорее, он всегда напоминал дикого, своенравного кота, к которому было невероятно рискованно подходить слишком близко, но в то же время до безумия хотелось провести рукой по его шелковистой шерсти, пусть и с осознанием, что в ответ можно было получить болезненный удар когтями.       Прежде чем окончательно забраться в постель, я, как одержимый, несколько раз проверил, заперта ли дверь, а затем, наскоро занырнув под одеяло, инстинктивно прижал к груди одну из своих туфель — вдруг придётся отбиваться, — но сон, как и следовало ожидать, упрямо не шёл. Я ворочался, вслушивался в тишину и вглядывался во мрак, пока в голове продолжали заевшей пластинкой проигрываться события этого вечера.       Похитители что-то знали. Прежде всего, они были осведомлены о моем владении немецким, о котором, как мне казалось, узнать было не так-то просто. Знание этого языка было моим секретом, не связанным с работой или обязательствами, это был язык, выученный из-за одного-единственного человека, и только он об этом знал. Но как эти типы могли с ним связаться, как могли раздобыть эту информацию? Неужели он сам им всё рассказал? Как в таком случае они его нашли? Я представил этих двух уродов, своими грубыми голосами рычащих в трубку, и его на другом конце провода. Он обычно разговаривал по телефону сидя, не ходил туда-сюда, а просто, устроившись на стуле и закинув ногу на ногу, лениво покачивал ступнёй и держал в углу рта дымящуюся сигарету. Неторопливо выпускал дым, поднимал руку, чтобы поправить свои прямоугольные очки на носу, его взгляд же при этом был сосредоточенным. А если он что-то быстро записывал во время разговора, то телефон зажимался плечом, а левая рука торопливо порхала по блокноту.       И вот он, развалившись в кресле, вальяжно рассказывал о том, по какой причине я однажды учил немецкий язык, нога продолжала болтаться, с неё предательски сползала тапочка, а в голосе точно играла лёгкая, почти незаметная усмешка. Не думаю, что он злорадствовал, скорее, смаковал воспоминания, наслаждался тем, что кто-то наконец поинтересовался его прошлым. Нашим прошлым.       Столь живое изображение заставило меня поддаться внезапному порыву и схватить телефон с прикроватной тумбочки, я принялся суетливо перебирать список контактов в поисках одного конкретного. Алло, господин Петерман, мы зададим вам несколько вопросов о вашем бывшем партнёре, постарайтесь ответить как можно честнее. Он был сверху или снизу? Я представил, как на другом конце провода после этого воцарилась бы тишина, а затем раздалась бы усмешка. Глубокая затяжка сигаретой, осторожный стук пепла о хрусталь пепельницы. И наконец, самодовольный ответ, произнесённый с оттенком ностальгии, после которого этот самый господин Петерман откинулся бы на спинку своего сидения, утопая в воспоминаниях о былом.       Я тешил себя мыслью, что он всё ещё думал обо мне в той же мере, в какой думал о нём я. Вряд ли он знал, кто именно задавал ему эти вопросы, хотя, конечно, допускал, что ему могли угрожать. Если к нему ворвались, приставили к голове пистолет и потребовали выложить все детали обо мне, я мог чётко представить его трясущийся силуэт на коленях, глухие, бессвязные мольбы о пощаде. И потом, когда всё закончилось бы, когда угроза бы миновала, он точно проклял бы меня. «Ты моё наказание», — любил он повторять. Может, он был прав. Я был его наказанием.       Пока меня, казалось, должны были терзать размышления о безжалостности Арсения, я думал о нём. О Лэйне. И так на самом деле было всегда. Паника — сразу Лэйн. Страх — неизменно Лэйн. Стресс — вновь Лэйн. Мне нравилось перебирать в голове его образ в самые тяжелые моменты, потому что это парадоксальным образом успокаивало. Мысль о том, что хоть у кого-то в этой вселенной всё ещё идёт своим чередом, что где-то существует тихая, размеренная жизнь, и, кто знает, когда-нибудь я снова смогу к ней прикоснуться.       Пальцы лихорадочно скользили по экрану, листая список контактов, имена и номера, как смазанные огни проезжающих мимо машин, быстро сменяли друг друга. Руки слегка подрагивали то ли от усталости и стресса, то ли от затеи позвонить ему, разбудить или же отвлечь от каких-то дел. И вот на дисплее высветилось знакомое имя — короткое и простое, всего четыре буквы, и по макушке тут же ударило осознание, что я делал, а глаза расширились от ужаса и предвкушения. Правильно говорят, самые безумные мысли посещают голову именно по ночам. И это была одна из них, одна из этих ночных, сумасбродных идей. Что я вообще хотел от этого звонка? Узнать, что именно он выболтал похитителям? Да даже если и так, смог бы я выдавить из себя хоть слово? Я не был трусом, но от одного воспоминания о Лэйне становилось и спокойно, и в то же время дико тревожно, оттого вероятнее всего я бы просто сидел и как идиот судорожно дышал в трубку, пока оттуда доносилось бы сонное: «Алло? Алло?» Досадливо фыркнув, я швырнул телефон на кровать, а туфлю, которую всё ещё держал в руке, с гулким стуком отправил на пол. Это не имело никакого смысла. Полнейшая глупость.       Навязчивые фрагменты прошлого постепенно растворялись, уступая место беспокойной реальности, и именно в этот момент я услышал негромкий скрежет у двери. Звук был едва различимым, будто кто-то неумело ковырялся в замке в попытках проникнуть внутрь, и поэтому я мгновенно напрягся, позабыв об обрывках воспоминаний. Инстинктивно я принял боевую стойку, в ладони снова оказалась туфля — мой нелепый, но единственный союзник, — пока крадучись, начал подходить ко входу в спальню. Вариантов, кто там мог быть, было множество: Волков с командой головорезов, явившиеся меня скрутить; Арсений, орудующий шпилькой в замочной скважине; или, что вероятнее, — моя собственная паранойя, вечная спутница, жаждущая свести меня с ума. Сердцебиение ускорилось, отдаваясь болью в груди, шаги стали дрожащими и неуверенными, а по коже поползли обжигающие мурашки.       Моё правило самосохранения гласило: действуй первым, напугай того, кто собирается напугать тебя, первее. Адреналин хлынул в кровь, и без лишних раздумий я резко распахнул дверь, туфля тут же взмыла в воздух, способная сокрушить любого злоумышленника, но снаружи никого не оказалось. Я в недоумении свёл брови, а внутри загорелось чувство глупой растерянности, пока мой взгляд не упал вниз и не увидел его. Восседавший на пороге Кассий раздражённо мяукнул, будто делал мне выговор за задержку: «Ты слишком долго возился, человек!» И после этого он направился к кровати с достоинством, присущим только котам, чтобы с царственным видом занять место на мягкой подушке.       — Господи, ты меня раньше времени в гроб загонишь, — устало пробормотал я, наблюдая, как кот блаженно растянулся на постели во всю свою внушительную длину.       Животное никак не отреагировало на мои слова и самозабвенно продолжило мять подушку своими коготками, а я вздохнул, понимая, что разговоры с котом — занятие одностороннее, и вернул туфлю на своё законное место рядом с другими вещами, которые я поленился разобрать. Взор скользнул в сторону тёмного коридора. Я всё равно не мог уснуть, а беспокойство неравномерными волнами прогрызало во мне дырку изнутри, поэтому, может, ночная прогулка могла хоть немного разогнать этот настрой и подарить каплю желанного умиротворения? В последний раз посмотрев на мирно задремавшего Кассия, я бесшумно схватил телефон, чтобы не потревожить этот пушистый комок, и покинул комнату в надежде найти утешение в мглистом покое особняка.       В доме царствовала тишина. Привычные звуки из кабинета Лебедева стихли, подсказывая, что он скорее всего отправился на боковую. Моё внимание непроизвольно приковала дверь в покои Арсения, возник непонятный порыв, почти наваждение, распахнуть её, войти и увидеть спящего наследника, убедиться, что и он, как любой другой человек, в конце концов искал безмятежность во сне, чтобы затем пробудиться задолго до того, как небо окрасится первыми рассветными красками. Эта мысль задержалась в сознании дольше положенного. Каким он был в это самое мгновение? Застыла ли на его лице печать гнева, свидетелем которого я стал, или же он вновь надел маску непроницаемого спокойствия? Может, он вообще уже позабыл о случившемся, избавился от воспоминания как от ненужного хлама, и сейчас, подобно огромному медведю в своей берлоге, уютно свернулся под одеялом и с удовольствием посасывал палец.       Я часто оказывался в центре унизительных ситуаций, нередко сам провоцировал их, мог плохо поступать, и каждый раз это неприятным эхом отзывалось в голове, напоминая, что я был далёк от недостижимого идеала. Я никогда не убивал, но кто знает, возможно, из-за меня когда-то кто-то погиб, а я так и не узнал об этом. Человеческая душа так хрупка; одна неосторожная фраза, брошенная мной в сердцах, могла стать роковой для кого-то, толчком к непоправимому, о чём я и не подозревал. Неверная интонация, неудачно подобранные слова, чересчур пристальный взгляд, небрежный жест — можно сойти с ума, представляя, как это сломало чью-то жизнь, а кто-то другой без колебаний во вспышке слепой злости просто взял и воткнул горящую сигарету в глаз. Я поёжился от одной только мысли о гипотетической смерти человека по моей вине; Арсению же, казалось, подобная рефлексия была чужда.       Спустившись по лестнице, я оказался на первом этаже. Тусклый свет уличных фонарей лениво проникал сквозь окна, вычерчивая на полу и стенах зыбкие узоры из теней, луна же капризно отказалась выйти из-за занавеса облаков. Я прошёлся по холлу и повернул в сторону гостиной. Было неловко находиться в остальной части дома кроме предложенной мне комнаты и столовой, поэтому я лишь единожды видел некоторые комнаты на первом этаже, да и то мельком. Даже дико представить, как я, пока Арсений на кухне корпел над ужином, растёкся бы на диване и без понимания происходящего смотрел какое-нибудь русское шоу по телевизору, поэтому я скромно исчезал за своей дверью и в той же манере покидал спальню, когда наступало время приёма пищи, стараясь быть как можно менее заметным. Поэтому ходить по дому вот так, ночью, пока никто не видел, ощущалось почти преступно, словно бы я ступал по запретной территории, подолгу задерживал взор на том, что, как мне казалось, я должен был видеть один раз. Как скрывшийся во мраке чужого дома воришка, я осторожно переставлял ноги, стараясь не издать ни звука, и невольно морщился каждый раз, когда пол предательски поскрипывал под стопами, а постепенно привыкшие к темноте глаза внимательно перемещались по полу и стенам.       Гостиная была просторной комнатой: гигантские окна, через которые струилась позолота садовых фонарей, угловой диван в центре, почти пустой кофейный столик, на котором сиротливо стояла одна лишь чашка, пушистый светлый ковёр, чёрный экран телевизора — всё, что можно ожидать увидеть в обители состоятельного человека. Почти весь дом Арсения был лишён души, будто был создан по выверенным чертежам бездушных дизайнеров, и любое отклонение от их зарисовок, любое проявление индивидуальности здесь считалось кощунством. Тут не было места для импровизации, для личных вещей, для чего-то, что могло бы сказать о хозяине больше, чем его банковский счёт. Я привык к тому, что дома у моей мамы, где я зачастую бывал даже чаще, чем в собственной квартире, все стены были увешаны фотографиями: я с отцом в лесу, лет этак в семь, моя наполовину беззубая улыбка до ушей, искренняя и беззаботная, и его слегка уставшая, но всегда любящая; свадьба родителей, где мама почти сияла от счастья, и я вряд ли видел её такой же окрылённой когда-то ещё, даже в самые светлые моменты жизни; целая галерея снимков с моих дней рождения, начиная с крошечного младенца в кружевном чепчике и заканчивая нескладным подростком в дурацкой кепке — каждая стадия моего взросления как на ладони. В общем, вся моя жизнь, переплетённая с жизнью моей семьи, бережно запечатлена в этих кадрах и развешана по стенам, как драгоценные реликвии, отпечатки воспоминаний, и мама, я уверен, скорее отдаст руку на отсечение, чем позволит им исчезнуть.       Не обнаружив в гостиной ничего, что могло бы привлечь моё внимание, я уже повернулся и собирался покинуть эту бездушную комнату, как вдруг на меня устремилось несколько пар пронзительных глаз. Рефлекторно моя рука взлетела к губам и плотно зажала их, чтобы не вырвался удивлённый возглас, пока взгляд приковало к монументальному изображению передо мной — внушительному, почти царственному семейному портрету во всю стену. В один миг время дало обратный ход, возвращая меня в эпоху династий, рыцарской доблести и надменной гордости. Изображения подобного рода, казалось, можно было встретить лишь во времена, когда вместо прибыльного бизнеса от отца к сыну наследовалось целое государство, о неограниченной власти же говорили не дорогие швейцарские часы на запястье, а сверкающая драгоценностями корона на голове. Было нелепо и даже немного жутко видеть такое в наши дни, а также странно, что я мог при первом посещении комнаты не заметить этого очевидного величия, этой помпезной демонстрации родословной. От этой картины, от этих взоров исходила странная, почти гипнотическая энергия, заставляющая нервные мурашки бегать по коже, однако, несмотря на это иррациональное чувство тревоги, я не мог отвести глаз.       Я приподнял горящий экран телефона, чтобы рассмотреть картину получше и выхватить детали из сумрака. Массивная рама поблёскивала в неярком свете, а лица казались живыми, сияли во тьме, представ передо мной во всей своей аристократично бледной роскоши. Четыре человека пристально глядели на меня в ответ. Мужчина лет тридцати-сорока возвышался грандиозной статуей над остальными, его точёные, словно высеченные из камня черты лица поразительно напоминали черты Арсения, не оставляя сомнений, что это был Леонид. Лебедев-старший был облачен в строгий, идеально сидящий и подчёркивающий его превосходство костюм, его холодные глаза вперили одновременно и вдаль, и прямо на меня, укоряли за то, что я осмелился хотя бы на секунду задержать свой взгляд на этом фамильном святилище. Рука мужчины властно лежала на спинке высокого стула, на котором восседала молодая и невероятно красивая женщина. Её светлые волосы были аккуратно завязаны в элегантный низкий пучок, открывая украшенную нитью жемчуга шею. Антонина Лебедева, рано ушедшая из жизни жена владельца корпорации. О трагической гибели этой женщины в интернете было написано не так много — очевидно, Леонид приложил немало усилий, чтобы правда осталась погребена под слоем недосказанности, — однако я знал один факт: её не стало в 1989 году. На этом портрете она была единственным персонажем, кто не смотрел прямо на зрителя: её ясные глаза с такими же белыми, как у младшего Лебедева, ресницами были опущены, с безграничной любовью глядя на находящегося у неё на коленях мальчишку двух-трёх лет. Уголки моих губ непроизвольно приподнялись, когда я узнал в этом ребёнке Арсения. Маленькая версия наследника была одета в безупречные чёрные брючки и белоснежную рубашку, его рот на ещё не вытянутом пухлом лице был растянут в беззаботной улыбке, едва понимающей, какой важный и торжественный момент запечатлён на этом полотне. Этот ангел с невинными, ещё не оледеневшими голубыми глазами точно не подозревал, что ждало его впереди, что он сидел на этих коленях едва ли не в один из последних раз в своей жизни. Чистое, с годами замаравшееся создание. Я вытянул руку вперёд и прикоснулся кончиками пальцев к остылому холсту, к детской щеке Арсения, осторожно проводя по ней и пытаясь стереть хоть одну каплю скверны с его когда-то светлой и безмятежной души.       Прикосновение казалось обманчиво реальным, словно под подушечками пальцев и вправду была гладкая румяная плоть вчерашнего младенца, ещё хранящая в себе тепло материнских ладоней. Моя рука приросла к холсту в отказе лишаться этой призрачной теплоты, и в это мгновение меня захлестнули спутанные размышления. Ребёнок приходит в этот мир таким незапятнанным, его душа — девственно белый лист, только что извлечённый из нового альбома, на котором можно нарисовать всё, что угодно, сделать с ним всё что угодно. Можно надорвать, скомкать и вышвырнуть прочь, можно вылепить из него хрупкую, прекрасную фигурку, и в большей степени это обычно решали родители. Что же они сотворили с этим малышом? Что произошло в его жизни, что спустя время он позволил себе такую чудовищную жестокость? Где та точка невозврата, после которой ангел превратился в дьявола?       Рука, оставив щеку Арсения, отступила. Мой взгляд переместился к Леониду, и затем, споткнувшись о его ноги, упал на мальчика. Несмотря на юное лицо, в его чертах уже проглядывала зрелость, в его угрюмом виде прослеживался отпечаток родства с владельцем корпорации. Ему не было и десяти, но он был одет как миниатюрная версия отца: белая рубашка, черные брюки, пиджак и элегантная бабочка. Однако, в отличие от царственного спокойствия и властной уверенности Леонида, его брови были сведены в понурой гримасе, кулачки судорожно сжимали рукава, а сама его поза выражала готовность к нападению. Казалось, еще секунда — и он сорвется с места в атаке. Михаил. Он оставался для меня полной загадкой. За весь месяц, проведённый в России, я видел его единожды, мельком, но даже тогда его аура заставила насторожиться. Если этот мальчишка на портрете уже излучал такую агрессию, что казалось, одного его удара хватит, чтобы оставить у меня внушительную шишку на лбу, то каким же он стал, повзрослев? Какую силу таила в себе его взрослая версия?       Завороженный, я ещё несколько минут всматривался в портрет прежде чем вернуться обратно в холл. Там я снял с крючка свою тёплую куртку, натянул на ноги ботинки и, убедившись, что в кармане валялся привычный прямоугольник пачки сигарет и зажигалка, вышел в сад через заднюю дверь в поисках спасения от странных мыслей, но картина семьи Лебедевых продолжала преследовать мой разум, навязчиво возникая перед глазами. Четыре таких похожих, но в то же время разных лица, четыре судьбы, переплетённые в причудливый узор. Цветовое решение картины тоже было особенным: Леонид и Михаил, утопавшие в чёрной тени, и Арсений с матерью почти сияли в белых одеяниях. Будто бы в этом была какая-то скрытая символика, смысл которой был мне пока слабо ясен. В саду было тихо. Ветер гонял по земле опавшую листву, шелестя ей по земле, облака же чудом рассеялись и оголили тёмно-синее небо, украшенное огромным диском луны. За пределами города россыпь звёзд была отчётливо видна, и я любил так стоять в одиночестве, погружённый в размышления, пока взгляд блуждал по неземным просторам, соединяя мерцающие точки во вряд ли существующие созвездия. Я выудил из кармана сигарету с зажигалкой, закурил и запрокинул голову, чтобы не прерывать наблюдение за небесной красотой. Холод пронизывал тело и неприятно обжигал кожу, поскольку под курткой была надета только футболка, но я не спешил возвращаться в дом. Здесь я чувствовал себя свободным от тягостных мыслей, освободился от их оков, а передо мной были лишь звёзды.       Хотел бы я стать звездой — висеть на небосводе, наблюдать за миром свысока и снисходительно посмеиваться над глупыми людскими заботами. Эти сверкающие крупицы не ведают жестокости, они не задумываются о морали и справедливости, о том, как легко сломить чужую волю. Надо же, мне казалось, что моя голова опустела, но мысли надоедливым зудом всё равно не давали покоя, проникая в самые потаённые уголки сознания. Маленькая вселенная, в которой одна единственная планета безостановочно вращалась вокруг громадного ослепительного светила. И вокруг были звёзды, звёзды, звёзды...       — Не спится?       Я невольно вскрикнул и тут же подавился дымом, закашлявшись. Зажатая между пальцами сигарета упала на землю, и я, согнувшись пополам, пытался отдышаться. Глаза заслезились от едкого дыма, в горле запершило, а в груди заклокотал кашель. В полумраке я не сразу смог различить, кто нарушил мое уединение, и только сделав глубокий вдох, я смог разглядеть знакомые черты — это был Арсений. Вот мы и встретились.       — Извини, я не хотел тебя напугать, — сказал мужчина и тут же поджал губы. Он стоял передо мной в своём тёмном пальто, под которым виднелся серый свитер, руки же были спрятаны в карманах.       — Я... в порядке, — буркнул я, не в силах сдержать облегчённый выдох.       — Нет, я по поводу того, что тебе пришлось увидеть вечером, — сказал Лебедев. Его тон был ровным, но если прислушаться, можно было уловить капельку вины в его голосе. Вина за то, что он сделал, или за то, что это произошло у меня на глазах? — Это очень плохие люди. Я просто поддался эмоциям и сделал то, что сделал, потому что чувствовал, какой дискомфорт они тебе доставляли.       — «Поддался эмоциям», — я притоптал упавшую сигарету ботинком и язвительно прищёлкнул языком. — В таком случае это были не самые здравые эмоции.       Наследник не ответил, просто поднял глаза на луну, я же прикусил нижнюю губу. Значит, он и вправду решил за меня заступиться, сыграть в героя. И если он сказал, что те люди плохие, то он их знал. В таком случае, это могло означать, что они были знакомы и до нашей вчерашней встречи, и тогда стало понятно, почему охрана без проблем пропустила их на территорию. Те люди выглядели как кто-то, кто мог совершать более коварные злодеяния, чем похищение человека, может, их пути и правда пересекались с путём Арсения, и секундная слабость, злость на них вкупе с удачно подвернувшимся моментом привели к тому, что заставило моё сердце чуть ли не выскочить из груди.       Украдкой я посмотрел на профиль мужчины, на его слегка задранную вверх голову. Вина, сожаление. Этого не было видно, но эти две вещи точно таились где-то внутри, их можно было почувствовать. Он был напряжён, но не оттого, что вместе с тем был зол, а потому, что, вероятно, всё же его пусть и немного, но мучила совесть.       — Я работал в кабинете, когда заметил твой силуэт в окне. Сначала решил, что кто-то проник на территорию, и вышел проверить, — наследник объяснил свое внезапное появление.       Я кивнул, присоединяясь к Лебедеву в наблюдении за ночным небом. Несмотря на своё показное спокойствие внутри меня бушевал шторм. Сейчас, когда Арсений был так близко, ощущалась острая потребность вырвать у него хоть несколько ответов. Казалось, он на мгновение отбросил свою привычную броню, оставил маску неприступности в стенах особняка и был готов подпустить меня чуть ближе, ведь он стоял здесь, рядом, не спешил вернуться в дом. Неужели он сам подсознательно жаждал этого разговора, хотел прояснить хоть что-то в этом запутанном клубке наших отношений?       — Ты знаешь, кто стоял за моим похищением, ведь так? — вопрос вырвался у меня прежде, чем я успел обдумать последствия. Слова звучали хрипло, выдавая мою смятённость. Я не посмел опустить взор с неба.       — Знаю, — со вздохом ответил Арсений после затянувшейся паузы. — Я бы сказал раньше, но мне нужно было убедиться, прежде чем обвинять кого-либо.       — И кто это? — произнес я, наконец решившись посмотреть прямо на Лебедева, сердце замерло в неприятном липком предвкушении.       — Мой брат.       Я не мог видеть себя в этот момент, но уверен, что мои глаза стали больше похожи на два чёрных блюдца, а губы сложились в безмолвное «о». На лице Арсения не было и намёка на шутку, ни тени сомнения в правдивости собственных слов, только бескомпромиссная и несокрушимая уверенность. И эта уверенность говорила о том, что он бросился к этому выводу не из простой неприязни к брату, если таковая вообще существовала, а на основании каких-то веских причин.       Каждый найденный ответ лишь рождал ещё больше вопросов, и сейчас наследник вывалил на меня целый грузовик новых загадок. Михаил Лебедев стоял за моим похищением. Человек, на столкновение с которым я уже не рассчитывал. Тот, кто при первой встрече показался мне опасным существом, наделённым нечеловеческой силой и властью. Мрачный мальчик с картины, двухметровый гигант... Идеально выстроенный в моей голове образ трёх Лебедевых начал стремительно рушиться, связь между ними рассыпалась на осколки.       — Не спрашивай, зачем ты ему понадобился, — в голосе Арсения сквозило раздражение. — Я сам пытаюсь найти этому хоть какое-то рациональное объяснение.       — Ты точно в этом уверен?       — Те парни, которые приезжали сегодня вечером, работают на него, — подтвердил мужчина. — Дело в том, что особняк юридически — наше общее имущество. И, несмотря на то, что Миша уже почти десять лет здесь не живёт, он исправно оплачивает свою долю за землю и коммунальные услуги. Эти деньги привозят его люди.       — Но это твой брат, — я напомнил слегка неуверенно.       — И он далеко не ангел. Не думай, что я голословен, я делаю эти выводы не на пустом месте, а основываясь, к сожалению, на собственном опыте.       Итак, складывалось впечатление, что Арсений с самого начала подозревал, кто стоял за похищением. Этим можно было легко объяснить его напряжённость, его вспышку злости, когда он набросился на одного из подручных своего брата. Похоже, отношения между ними были столь натянутыми, что обычно нейтральное лицо Лебедева искажалось в негодовании и перерастало в маску ярости. Было ли это потому, что Леонид отдал предпочтение своему младшему сыну и выбрал именно его в качестве наследника, или причины вражды были более личными, скрытыми от посторонних глаз? Арсений не стал бы просто так выносить сор из избы, разрушая тщательно выстроенный имидж семьи, если бы не был абсолютно уверен в причастности Михаила к моему похищению. Картина постепенно начинала обретать очертания, но до полной ясности было ещё далеко. Мотивы Михаила оставались для меня загадкой.       — Судя по твоим словам, у вас с братом не самые тёплые отношения, — осторожно заметил я, стараясь не спугнуть эту мимолётную откровенность Лебедева. — Это из-за корпорации? Из-за того, что именно ты стал наследником?       — Миша сам по себе неуравновешенный человек, а новость о том, что корпорация перейдёт ко мне, стала для него последней каплей, — неохотно признался Арсений. — Скажем так, всё сложно.       Значит, Роман оказался прав. Михаил, возможно, и не был полным безумцем, но что-то точно было с ним не так. Вероятно, именно это и заставило Леонида усомниться в его способности управлять корпорацией. Братья враждовали, и, как намекнул младший, дело было не только в наследстве. Вероятно, «неуравновешенный» характер старшего доставлял немало хлопот с самого детства.       Я никак не мог понять, стоило мне называть себя идиотом или нет, что я принял решение полностью сосредоточиться на личности Арсения, игнорируя Михаила. Быть может, если бы я потратил время на изучение старшего брата, я бы с самого начала был более настороженным в Москве, но, с другой стороны, были ли у меня хоть какие-то основания это делать?       — Михаил работает на «HBEAT»? — поинтересовался я. — Мой босс говорил, что нет.       — Ему была предложена солидная должность, однако он отказался, — Арсений достал из кармана портсигар и закурил, выпуская дым в ночное небо. — Если честно, я понятия не имею, чем он зарабатывает на жизнь.       — Но господин Лебедев часто появляется на мероприятиях вместе с вами обоими, даже если они касаются только дел корпорации, — подметил я.       — Что ж, мы семья, — наследник бросил на меня короткий взгляд, в котором я не увидел ни капли искренности, словно он сам не верил в то, что они были семьей в истинном смысле этого слова. — Нужно демонстрировать единство, чтобы никто не догадался, что на самом деле происходит за закрытыми дверями.       Значит, Арсений сам подтвердил, что в семье Лебедевых далеко не всё благополучно. Почему он это сделал? Вероятно, он понимал, что я вряд ли расскажу об этом кому-то, даже своему боссу. И он был прав. Я не собирался распространять подробности услышанного и увиденного за сегодня направо и налево, точно так же, как он, скорее всего, умалчивал о моей попытке похищения. Между нами возникло какое-то негласное соглашение: я хранил его тайны, он — мои.       — Кстати о мероприятиях, — произнёс мужчина, стряхивая пепел на асфальт. — Через неделю состоится ежегодное торжество, посвящённое дню рождения моей матери. Вы приглашены. В этот день отец обычно устраивает званый ужин       — Полагаю, Михаил там тоже будет, — мрачно заметил я в предчувствии неладного.       — Не оставайся один. Всегда держись кого-то. Я пока не понимаю, что им движет, но думаю, он вряд ли решится что-то предпринять, если ты будешь окружен людьми.       — Надеюсь, что всё обойдется. Там же будет полно гостей, да?...

***

      Изысканная вывеска ресторана лучилась золотистым цветом, бросалась в глаза даже издалека, из окна минивэна. Я тщательно поправил воротник своей белоснежной рубашки и с сомнением оглядел свой белый пиджак. Честно говоря, я надеялся обойтись своим собственным гардеробом, но Арсений даже слушать меня не стал. Он просто притащил меня в какой-то дорогущий бутик и заявил, что мы оттуда не уйдем, пока я не выберу себе «что-нибудь приличное». Интересно, чем мой костюм-то его не устроил?       Разумеется, я ощутил дискомфорт от одной лишь мысли о том, чтобы принять столь дорогой подарок, но выражение лица Арсения было чересчур решительным, что я не посмел возразить.       — Господин Лебедев, да вы что, совсем с ума сошли? — не сдержался я, увидев цену одного из костюмов. Эта сумма, вероятно, была больше моей зарплаты за несколько месяцев.       — Раз уж я решил сделать тебе подарок, это не дает тебе повода вновь ко мне так обращаться, — поразительно мягко поправил наследник и остановился у меня за плечом. Он стоял, расслабленно засунув руки в карманы пальто. — И потом, разве вежливо отказываться от таких вещей?       Тут-то он меня и подловил. Скрепя сердце я всё же согласился, наблюдая за тем, как куча чужих денег была потрачена на меня. Хотя не это не было самым унизительным. Наверное, мне больше стыдно за момент, когда мне приходилось вертеться перед ним и перед Волковым в одном из вариантов под их внимательными оценивающими взглядами. Вот цирк.       Окинув взглядом чёрный костюм Арсения и подумав о собственном выборе — белом пиджаке, — я тысячу раз пожалел о своём решении. Мы выглядели как шахматные фигуры, чёрт побери. Не хватало только бутоньерки на воротнике, и можно было бы сразу отправляться к алтарю. Идеальная парочка.       Лебедев напротив меня был поглощён телефонным разговором, а меня же тем временем захватила беспокойная буря переживаний по причине возможной встречи с Михаилом. Всплывшие на поверхность детали не отпускали, даже несмотря на то, что наследник поклялся быть начеку и не выпускать своего брата из виду, если тот планировал появиться. Не то чтобы я дрожал от страха, но некая нервозность всё равно присутствовала. Всегда есть шанс, что ситуация выйдет из-под контроля, а если учесть мою удивительную способность находить неприятности в этом городе, это можно было сказать с полной уверенностью.       Меня не отпускали мысли не только о потенциальной встрече с Михаилом, но и о самом дне памяти Антонины Лебедевой. Какое место занимала эта женщина в сердце Леонида? Арсений всегда мрачнел, когда речь заходила о его матери, но проявлял ли подобную реакцию его отец? Или для Лебедева это лишь спектакль? Неужели он действительно мог подумать: «корейцы с их трепетным отношением к семейным ценностям оценят этот жест. Немного слёз напоказ, портреты жены в каждом углу — и все поверят в мою глубокую и непреходящую печаль, несмотря на прошедшие годы». Или всё же, может, я зря так думал и подозревал мужчину в лицемерии? Ведь мои собственные выводы относительно Арсения в каком-то смысле оказались поспешными и ошибочными.       Разумеется, я всё ещё держал у себя на подкорке сознания мысль о том, на что наследник был способен в порыве ярости, и не исключено, что у обоих братьев были проблемы с самоконтролем, однако за последнюю неделю жизнь с ним определенно изменилась. Мы стали чаще разговаривать, я перестал запираться в своей комнате, а однажды Лебедев даже предложил посмотреть фильм. Этот опыт — сидеть в тишине, плечом к плечу с мужчиной, — был, безусловно, странным, но точно не отталкивающим. А потом, пока по экрану бежали титры, мы обсуждали увиденное. Может, он не был таким уж и скучным?       — То есть, ты реально будешь оправдывать его несмотря на то, что он поубивал кучу людей? Так в твоём духе, — время от времени я даже поддевал его, удивляясь собственной дерзости.       — Иногда цель оправдывает средства, — отвечал он мне, на его губах появлялась маленькая улыбка.       Я всё чаще задумывался о том, что если бы остался в отеле с Романом и засыпал под слышные сквозь его наушники музыкальные пытки, то сейчас чувствовал бы себя гораздо несчастнее. Арсений, как ни странно, предоставлял мне и уют, и уединение. Он был тактичным, не надоедал и не лез в душу, но при этом умел поддержать беседу, завязывая легкий разговор, когда видел, что я в настроении.       — Ты когда-нибудь бывал в Париже? — наверное, его вопрос был связан с тем, что в тот день он принёс из пекарни вкусные круассаны и щедро угостил меня (к тому же, оказалось, что он тот ещё сладкоежка!).       — М-м, нет, — я слизал с губ шоколадную крошку. — Но это моя мечта. Обожаю Францию, я даже когда-то учил язык.       — Надо же. И как, можешь что-нибудь сказать по-французски?       — Думаю, только «merde». Мой онлайн-репетитор был не самым лучшим.       В общем, мой внутренний лёд постепенно таял, сменяясь неуверенным принятием сложившейся ситуации. Разумеется, я не забыл о том, что сделал наследник, но мой мозг воспринял это на удивление спокойно и даже наивно пытался убедить меня, что это был лишь единичный случай. Такой многослойный образ, и каждый его слой отличался от предыдущего.       Мы вышли из автомобиля и оказались в роскошном ресторане. Улыбчивые сотрудники поприветствовали нас и проводили в главный зал. Я, будто деревенщина, всё крутил головой, рассматривая уходящие куда-то ввысь потолки и вычурные, сверкающие хрусталём люстры. И как бы я ни старался вести себя естественно, меня не покидало ощущение, что здесь всё кричало о богатстве, даже воздух казался другим.       — Рот так сильно не разевай, а то муха залетит, — с лёгкой насмешкой сказал Арсений, который, как оказалось, какое-то время наблюдал за мной.       Смутившись, я опустил глаза на его самодовольную улыбку и машинально поправил галстук-бабочку.       — Сомневаюсь, что в таких местах вообще водятся мухи, — тихо сказал я. Мне было очевидно, что Лебедева подобная обстановка не впечатляла, а моя наивность, похоже, доставляла ему удовольствие. — Тут если одна хотя бы захочет пролететь, на неё тут же вызовут группу захвата.       — На муху? Не преувеличивай, — Арсений усмехнулся. — Думаю, у них есть более гуманные методы борьбы с насекомыми.       — Размазать их по стенке, например, — кивнул я и не удержался от колкости: — Тебе бы такой способ точно пришёлся по душе.       В зале тихо звучала классическая музыка в исполнении слаженного камерного оркестра. Несколько гостей непринужденно беседовали, потягивая напитки и изучая изысканные закуски на столе. Я огляделся в поисках знакомых лиц и заметил лишь одинокого Тэ Чжу, стоявшего в углу, и компанию других коллег, облепивших барную стойку. В голове пульсировали слова наследника о том, что мне нельзя оставаться одному, поэтому я уже мысленно искал пути отступления, если Лебедев вдруг исчезнет из моего поля зрения.       Мы подошли к небольшому столику, больше похожему на траурный алтарь: несколько старых фотографий, одинокая свеча, горка конфет и цветы. Я шагнул вперед, рассматривая снимки Антонины, а Арсений остался стоять позади.       — Ты её помнишь? — поинтересовался я и украдкой взглянул на мужчину. Выражение его лица было сложным, нечитаемым, но что-то похожее на скорбь там всё же промелькнуло.       — Смутно, — наследник бережно поправил цветы на столе, и этот жест показался мне неожиданно нежным, полным любви. — Мне было всего два года, когда её не стало.       — Ты очень на неё похож, — я тут же осёкся от понимания, что сболтнул лишнего, и поджал губы, жалея о сказанном.       — Я надеюсь.       Я уже собирался спросить, на что именно он надеялся, но в этот момент к нам подошёл сотрудник ресторана и что-то тихо ему сообщил. Словно по щелчку пальцев, вся показная безмятежность и проблески эмоций Лебедева испарились, на лицо вернулась непроницаемая маска, а глаза стали почти пустыми. Вот она, та самая картина — «Метаморфоза».       — Отец желает видеть меня, — Арсений повернулся ко мне, когда мы снова остались наедине. — Не оставайся в одиночестве, примкни к кому-нибудь, заведи разговор. Не думаю, что это займет много времени.       Я кивнул, провожая взглядом удаляющуюся фигуру Лебедева, а затем вновь повернулся к мемориалу. Антонина была, несомненно, очень красивой. В её облике чувствовалась какая-то особая нежность, ласка, желание любить и быть любимой, что-то тёплое, материнское читалось в её глазах, жестах, в её улыбке. Светлые волосы спадали на плечи, укрытые белоснежной шалью, в ушах поблескивали дорогие серьги, а солнце играло в белоснежных ресницах. Она бы смогла смастерить из бумаги журавлика и даже помогла бы ему взлететь, но судьба не дала ей этого шанса.       Оторвавшись от фотографий, я оглядел зал. Одиночество сейчас было крайне нежелательно, так как я чувствовал, что Михаил непременно появится на этом мероприятии, поэтому, стараясь выглядеть непринуждённо, я направился к столу с закусками, а затем остановился напротив Тэ Чжу. Он не был навязчивым, не любил расспросы, и поэтому казался самым безопасным вариантом. Да, я не самый болтливый сотрудник, и это могло вызвать подозрения, но вряд ли юрист станет возражать против небольшой беседы. К тому же, он выглядел так, словно вот-вот заснёт от скуки.       — Здравствуйте, господин Им, — я вежливо поклонился, стараясь не выдавать никаких эмоций кроме любезности.       — О, здравствуй, — мой коллега ответил вялой улыбкой и кивком.       Наступила неловкая пауза, которую я не знал, чем заполнить. К счастью, рядом оказался официант с подносом, и я немедленно схватил оттуда бокал шампанского и вновь обратился к мужчине напротив:       — Как вам сегодняшний вечер?       — Такое ощущение, будто русские любят прерваться на праздник чаще, чем ходят на работу, — Тэ Чжу пожал плечами.       — Я бы не назвал это мероприятие праздником, — возразил я.       — Возможно. Повод не самый весёлый, и Леонид, кажется, до сих пор помнит вклад своей супруги в развитие компании, — юрист задумчиво покрутил ножку своего бокала. — Кстати, а ты не знаешь, появится ли здесь его старший сын?       — Почему вы спрашиваете? — я тут же уточнил как можно более спокойным голосом, хотя внутри меня загорелось любопытство. Почему он вдруг решил задать этот вопрос? — Это же семейный вечер, логично предположить, что он будет.       — Не нравится он мне, подозрительный какой-то, ещё вдобавок и бабник.       — О чём вы?       — А я-то думал, такой внимательный человек, как наш Мин Юнг Хо, не пропустит ни одной сплетни о семье наших партнёров, — Тэ Чжу весело сощурил глаза. — Я о фотографиях из прессы. Читал на досуге какие-то сплетни о наследнике, даже глаза заболели от такой наглой лжи. Видал их? — и после моего кивка он хмыкнул: — Ну, очевидно же, что на фотографиях с женщинами не он, а его старший брат. Его сутулость за километр видно.       И почему я раньше об этом не подумал? Я не мог представить себе Арсения в окружении толпы женщин, ведущего подобный образ жизни. Фотографии вызывали во мне недоверие, ощущение, что меня вводили в заблуждение, хотя на них всегда был его силуэт. Они же и правда были чертовски похожими, а без чёткого изображения лица можно было и вовсе их перепутать. Я такой идиот.       — Наверняка понимают, что Михаил никому не интересен, поэтому используют для сплетен об Арсении.       — Да, какие-то недалёкие люди запросто могут в это поверить, — пробормотал я, недовольный самим собой.       С другой стороны, нужно быть честным. В тот момент, когда я впервые прочитал об этих скандальных историях, я ещё едва знал Арсения. Тогда вся эта желтуха, все эти кричащие заголовки, вполне могли меня убедить. Лишь потом, постепенно узнавая его настоящего, я начал видеть, насколько он не соответствует тому гротескному образу, который так рьяно создавала пресса. А Михаил, вероятно, действительно купается в лучах софитов и окружен сонмом поклонниц, и журналисты почуяли возможность использовать это в своих грязных играх. Я вроде придурок, а вроде нет, ещё не до конца разобрался. Но должен признаться, с души словно свалился камень, до этого сдерживавший моё дыхание. Эта новость принесла с собой странное облегчение.       Говоря об облегчении… Мой мочевой пузырь внезапно и настойчиво напомнил о себе, и я неловко переступил с ноги на ногу, стараясь игнорировать дискомфорт. Покидать зал не очень-то хотелось. Наследник мог вернуться с минуты на минуту, да и вдруг в скором времени появится Михаил? Несколько последующих мгновений тянулись мучительно долго в бессмысленной болтовне с коллегой, пока я, наконец, не решился отлучиться. Тут официанты повсюду, что могло пойти не так?       Я покинул зал и вышел в коридор в поисках заветной двери. Один из сотрудников ресторана, с трудом изъясняясь на ломаном английском, попытался указать мне путь, но я заплутал уже после нескольких поворотов. В отчаянии, почти готовый вернуться, я вдруг обнаружил, что забрел в тупик, и раздражённо вздохнул, проклиная нелепую планировку здания. Когда я обернулся, удивлённый вскрик тут же сорвался с моих губ.       Возвышавшаяся надо мной громадная фигура заслоняла свет, отбрасывая на меня тень и заставляя отступить к стене. Разумеется, мир не мог мне дать спокойно сходить в туалет. Не думал, что наша встреча произойдет так скоро. Рот непроизвольно сжался в тонкую линию, а кулаки, будто сами по себе, стиснулись наготове.       — Что за милый зайчонок тут у нас? — пронизанный явным русским акцентом английский Михаила рассёк воздух. — Заблудился?       — Просто прогуливаюсь, — натужным голосом произнёс я.       — А как же, — старший сын Лебедева расслабленно усмехнулся. Он лениво приподнял руку, кончики пальцев коснулись воротника моего белого пиджака.       Я нервно сглотнул, когда он шагнул ближе, его тень почти полностью проглотила меня. Ладонь мужчины скользнула по ткани моего костюма, пока в голове хаотично метались планы побега, а взгляд остановился на его лице. Он напоминал Арсения, но был вылеплен грубее, угловатее, как будто художник спешил, торопливо нанося резкие штрихи: горбатый нос, искусанные губы, и эти голубые, почти белые глаза, взор которых пронизывал насквозь. В другое время, возможно, в нём можно было бы увидеть что-то притягательное, но сейчас, в этой тесной близости, от него веяло лишь устрашающим холодом.       — Сигаретку? — он предложил, то ли специально, то ли случайно растягивая звуки, и вытянул из кармана своего пиджака пачку сигарет.       — Не курю, — отрезал я, сведя брови и делая ещё шаг назад. Он был слишком близко, слишком, чтобы я почувствовал его запах: смесь дорогого парфюма и алкоголя.       — Врать нехорошо, зайчик, — промурлыкал Михаил, прикуривая сигарету, хотя на территории ресторана это точно было запрещено. — Однако я подыграю и поверю.       Бежать было бессмысленно. Если он собирался напасть, то сделал бы это не сам, а выпустил бы своих громил — те скрутили бы меня в мгновение ока. Нет, он просто игрался, как волк, кружащий вокруг беззащитного оленёнка, прежде чем броситься на него. Побег разозлил бы его. Нужно было сохранять хладнокровие, не поддаваться эмоциям, чтобы не спровоцировать этого хищника.       Михаил выпрямился, выпустив струю дыма мне прямо в лицо. Его весёлый смех прозвучал как издевка, когда я закашлялся и зажмурил глаза.       — Надеюсь, вам нравится тут у нас в Москве, — он сказал. — Уже много мест посетили.       Это был не вопрос. Он издевался, прекрасно знал, что до того как была совершена попытка похищения, я постоянно куда-то выбирался и исследовал город. Разумеется, он следил за мной, за всеми моими передвижениями по столице, и, вероятнее всего после той ситуации с сигаретой уже был осведомлён, что мы догадались, кто стоял за этим преступлением. Либо же мужчина изначально не желал это скрывать, чувствуя собственную безнаказанность.       — Много, — выдавил я сквозь зубы, стараясь сохранить видимость спокойствия, которое постепенно покрывалось трещинами.       — Жаль, что не побывали у меня в гостях. Мы бы мило побеседовали, — в этих словах, я не сомневался, крылась угроза ещё одной попытки похищения. — Хотя у вас такие односложные ответы, даже скучно. Это вас так мой любимый братец выдрессировал? Послушный зайчишка, ничего не скажешь.       Сжимавшие сигарету пальцы неторопливо потянулись к моим волосам, желая поправить непослушную прядь. Я мгновенно отшатнулся, и это вызвало у него новый приступ беззаботного смеха. Он знал, что ему всё позволено, что он неуязвим, поэтому делал это, игрался со мной как кошка с беззащитным мышиным тельцем.       — Кстати, ваш немецкий друг — просто душка, — произнёс Михаил, и моё сердце мгновенно ускорило свой бег. Значит, он действительно говорил с Лэйном. — И болтун каких поискать. Столько всего про вас рассказал, что я даже немного смутился.       — Хватит, — раздался резкий голос Арсения, заставивший едва успевший появиться румянец поблекнуть, а ситуацию — развернуться в мою сторону.       — О, малыш Сеня решил к нам присоединиться, — Михаил цокнул языком несколько раз. — А я тут общаюсь с твоим новым питомцем. Чудеснейшее создание.       С этими словами он потянулся к моей щеке и слегка ущипнул, вызвав мгновенную реакцию младшего брата:       — Что ты себе позволяешь?! — прорычал он, и тут же бросил мне приказ через плечо: — Уходи.       Я нерешительно помедлил, но вскоре рванул прочь, за угол, и прижался к стене. Далеко убегать я не собирался — вдруг Арсению понадобится помощь, и я смогу чем-нибудь ему посодействовать.       — Пф, решил поиграть в святошу, Сеня? — Михаил продолжил говорить на английском. Он прекрасно понимал, что я подслушивал, и продолжил этот спектакль для меня. — Не надо строить из себя моралиста. Ты такой же как и я, просто лучше это скрываешь. Или дело в том, что ты нашел себе сладенькую игрушку и корчишь из себя героя перед ним, м-м?              — Что за бред ты несёшь? — вспылил наследник. — Это ты тут устроил балаган и думаешь, что это весело.       — Но ведь это и правда уморительно. Просто ты зануда. Расслабься, братик, и прекрати цирк с игрой в рыцаря для этого смазливого корейского личика. Лучше найди себе женщину и проведи с ней хороший вечер.       — Может, тогда я лучше трахну твою бывшую жену?       На мгновение воцарилась тишина, а затем раздался грохот, глухой удар. Я выглянул из-за угла и увидел, как Михаил, схватив Арсения за грудки, впечатывал его в стену. Оглядевшись, я понял, что поблизости не было ничего, чем можно было бы воспользоваться, чтобы помочь наследнику, поэтому оставалось лишь надеяться, что старший брат не причинит ему серьёзного вреда. Я продолжал прижиматься к стене в своём укрытии. Видимо, одной фразы хватило, чтобы Михаил вышел из себя, потерял контроль, так как он перешёл на русский и начал шипеть что-то брату в лицо, на что тот отвечал холодно, но с едва скрываемой насмешкой.       Это была странная битва за выдержку, за то, кто окажется стойче. Старший уже кипел, казалось, вот-вот сорвётся, а младший, словно намеренно, провоцировал его, бросая издевательские реплики. Наследник не боялся своего брата, это было очевидно, но разве логично было вести себя так? Арсений сильно ненавидел Михаила, это чувствовалось в каждом его слове, иначе почему он вступил с ним в диалог, а не просто молча увёл меня обратно в зал? Ему хотелось поиграть на нервах брата, задеть его истончившиеся от ярости струны с целью порвать их к чертям. И у него получилось.       Арсений рассмеялся, и от услышанного по моей спине промчались мурашки. Я даже не думал, что смех может быть таким насыщенным. В нём звучала и желчь, и презрение, и откровенная издёвка, и всё это слилось в одном, казалось бы, простом звуке. Я представлял его именно таким, раскатистым и глубоким, как его голос, только не ожидал, что он может быть настолько полон негатива.       Вновь удар, опять грохот, а затем сдавленный стон. Я тут же выскочил из-за стены. Арсений сидел на полу, а Михаил с искажённым ненавистью лицом нависал над ним, пока из носа наследника хлестала кровь. Игнорируя исходившую от старшего брата угрозу, я ринулся к Лебедеву-младшему с целью помочь.       — Зайчик прискакал, учуяв запах крови? — лукаво пробасила тень над нами.       — Проваливай, ублюдок, — вместе со словами Арсений выплюнул сгусток крови.       К моему изумлению, Михаил просто развернулся и ушёл, а я нахмурился, вглядываясь в лицо наследника и пытаясь понять, насколько серьёзна его травма.       — Дело плохо, тебе надо к врачу, — сказал я. По внешнему виду можно было понять, что нос был сломан. — Дышать можешь?       — До больницы дотяну, — Арсений провёл тыльной стороной ладони по лицу и неосознанно размазал кровь по щекам. — Надо позвонить Максу и уйти через чёрный ход, чтобы не привлекать внимания.       — Я сам это сделаю, вряд ли тебе сейчас полезно разговаривать, — мой тон выдал раздражение.       Мужчина уловил перемену в моём голосе и сразу же открыл контакт телохранителя на телефоне, который после передал мне. Мой диалог с немногословным Волковым был кратким, поэтому меньше чем через минуту я вернул средство связи обратно наследнику.       — Он скоро приедет, — я протянул ему руку. — Пойдём.       С моей помощью Лебедев поднялся на ноги, и свежая кровь предательски раскрасила воротник его белоснежной рубашки. Он молчал, даже не выдал ни стона, ни хрипа, что почему-то злило меня ещё больше.       — Почему ты вообще сцепился с ним, хотя прекрасно знал о его вспышках ярости? — проворчал я, придерживая его за талию.       — Наверное потому, что я не люблю, когда со мной разговаривают так, словно я ребёнок. Он должен знать свое место, — Арсений ответил вполне спокойным тоном.       — Будто бы ты знаешь своё, — невольно вырвалось у меня.       Арсений промолчал, но я ощутил, как в нём, как и во мне, нарастало раздражение. Невозможно было сказать, вызвано ли было оно моими словами или болью от травмы, но напряжение в его плечах и брошенные в мою сторону взгляды говорили сами за себя.       — Ты бы лучше не вмешивался в то, что тебя не касается, — наконец процедил он, его голос был ровным, но в нём звенела сталь. — И в следующий раз постарайся воздержаться от подобных комментариев, моё терпение не вечно.       — Я это заметил, — я подавил в себе желание извиниться и слегка задрал голову, упрямо выдерживая его непоколебимый взор. — Но буду иметь в виду, пусть и не привык держать язык за зубами.       Возможно, это было всего лишь игрой воображения, но в тот короткий миг сквозь кровь я заметил, как уголки губ Арсения едва заметно дрогнули, приподнимаясь в слабом подобии улыбки. Я поспешно отбросил эту мысль и сосредоточил всё свое внимание на том, чтобы довести Лебедева до машины целым и невредимым.       Внутри меня всё бурлило, мысли бешено носились, шестерёнки в голове раскрутились до немыслимой скорости, рождая миллионы, если не миллиарды вопросов. Конфликт между братьями, похищение, сам Михаил… Какой кошмарный бардак.       Старший сын Лебедева точно точил на меня зуб. Он чувствовал мой страх, ощущал своё превосходство и понимал, что может легко запугивать меня, издеваться, зная, что даже его собственный брат вряд ли способен его остановить. На душе было неспокойно от мысли, что это противостояние продолжится, что за покушением последует следующее, что он будет выслеживать меня, пока однажды удача не улыбнется ему, и я не окажусь в его лапах. Теперь становилось ясно, почему наследник предложил мне переехать к нему: он сразу понял, кто стоял за этим, и предвидел, какие проблемы возникнут у меня, если за меня будет некому заступиться. Я был ему за это благодарен, хотя вряд ли смог бы когда-либо сказать это вслух.       Арсений шагал рядом, периодически касаясь своего носа рукавом пиджака, чтобы убедиться, что кровь остановилась, а я неотрывно наблюдал за ним. Мальчик, потерявший мать в раннем детстве. Жертва нападок собственного брата. Пешка в игре отца. Дикое животное, загнанное в угол вспышками фотоаппаратов прессы. Если бы у меня была такая жизнь, как у него, я бы давно впал в уныние, тогда не одна сигарета оказалась бы в чьём-то глазу, а целая пачка. Он же просто брал и притворялся безразличным в одном случае, в другом смеялся агрессору в лицо. Мужчина был жесток, он, как никак, действительно позволил себе напасть на человека, но разве не любой бы сорвался?       Была ли в этот самый момент его физическая боль в сломанном носу сильнее, чем та, что была у него на душе? Было ли ему вообще когда-то больно, или для собственного сердца он тоже надевал маску в попытках обмануть собственный организм? Так хотелось провести по его коже, содрать верхнюю оболочку и погрузиться чуть глубже, понять, что крылось под этой прочной стеной. Мне не верилось в то, что тот, кто был сейчас передо мной — настоящий Арсений Лебедев. Истинный был скрыт под толщей кожи, мышц и костей, спрятан за пеленой безразличия и жестокости, и откуда-то издалека смотрел на меня своими маленькими детскими глазами, пока сидел на коленях у собственной матери.       Это лист бумаги был давно надорван.