Рыцарь Храма Соломона

      Люсиан, вжавшись в угол, смотрел на поднявшуюся суету. Суета, правда, была тихой, организованной и деловитой: де Вилье позволил себе только мгновение слабости, когда сначала сгрëб Люсиана за грудки, тряхнул и велел повторить сказанное. Смачно припечатал бранным словом, откинул чёрного вестника в сторону, постоял несколько мгновений, закрыв лицо рукой, и рявкнул оруженосцу:       — Общий сбор!       Через час кавалькада была готова. В последнюю секунду де Вилье натянул поводья и нашёл глазами Люсиана.        — Ты с нами сейчас или к Жослену? Если назад, то это, скорее всего, опасно. Конных начнут проверять на дорогах уже утром.       — Брат Жослен сказал остаться с вами, я не знаю, где его искать. Но мне надо в Тампль! Там брат Робер.       — Жослен, вероятно, уже далеко. А твоего брата Робера или след простыл, или к нему уже тоже не стоит рваться. Тебя схватят. Поехали, мне некогда тебя уговаривать.       Люсиан, поражённый внезапным прозрением, побелел. Ему наврали? Почему Жослен спрашивал, как он прошёл и не останавливали ли его солдаты? Он солгал? Да, конечно, солгал! Солдаты были рядом с кварталом храмовников. Окружали… А Жослен походя поклялся, что предупредит братьев, лишь бы Люсиан быстрее успел сюда. И никого предупреждать не стал… И брат Робер сейчас спит и не знает… Люсиан, получается, бросил своего рыцаря? Предал?!       Дальнейшее Люсиан помнил плохо, только как выдрался из рук кого-то, кто пытался удержать, и как был, бросив коня, метнулся назад — в Париж. Соображать начал уже за несколько миль от Шартра, когда во рту появился металлический привкус крови и от усталости начали подкашиваться ноги. Куда он рванул? Пешком? Куда ж он успеет? А когда над лесом, по которому он то шёл, то бежал, нежные блики восходящего солнца превратились в уверенные прямые лучи, Люсиан бессильно опустился на придорожный камень и застонал сквозь зубы. Всё. Опоздал. Да и на коне… Конь был добрый, но он не выдержал бы обратной гонки. Да даже если бы свежего дали. Как бы он ни спешил, время обогнало его. Люсиан, почти плача, заставил себя подняться и прибавил шаг.       Утром субботы, полумертвый от усталости, Люсиан понял, что надо что-нибудь съесть и дать хоть немного отдыха сбитым ногам. Он подремал пару самых тёмных ночных часов, забравшись на толстую ветку придорожного дуба, с едой всё было сложнее. Впереди лежал Абли. Церковь там небольшая, но справная. По утрам наверняка кормят нищих. Подойти?       На главной городской площади было странно многолюдно. Люсиан осторожно подошёл ближе, но никто не обернулся на него — всеобщее внимание привлекали солдаты в королевских цветах и мужчина, развернувший свиток.        — …Неслыханные преступления, которые жутко не только вообразить, но о которых страшно даже слушать… О столь мерзких и отвратительно позорных делах, которые выходят за пределы человеческих понятий… Не без горечи, тревоги и сердечного трепета, заручившись поддержкой Святейшего отца всех христиан, папы Римского, принял на себя тяжкий крест искоренить чудовищную заразу, опутавшую сетями греха и порока весь христианский мир и поразившую сердце Франции…       Люсиан слушал и чувствовал, как смерзается в животе комок льда, а руки и ноги становятся ватными. Он попятился из толпы, вышел и медленно побрёл прочь. Торопиться уже было некуда. В голове тонко и противно что-то звенело.       Как трудился его святой покровитель эти двое суток, мог поведать только он, потому что решительно никто — ни лихие люди на дорогах, ни брехливые собаки, ни патрули — не тронул спотыкающегося, едва не рыдающего парня ни на лесной дороге, ни во встречающихся по пути деревнях и городках, которые сутки назад он пролетел верхом, даже не заметив.       Почти у самых городских стен его всё же остановил патруль, спросили, кто таков и куда идёт.       — Люсиан я. У меня брат в Париже, — хлюпнул носом Люсиан. Последними проблесками разума он всё же сообразил, чего говорить нельзя ни в коем случае. — Заболел шибко. Мне надо к нему. Пустите!       Его отпустили, дав по шее за непочтительный ответ. После он думал, что не осознавал происходящего в полной мере, поэтому не боялся. Ведь стоило слететь шапке, обнажив выбритую тонзуру, — и его участь была бы решена. Ну и к тому же пристрастно проверяли тех, кто шёл из города, а не рвался в него. И это отсутствие страха перед рыскающими по дорогам королевскими солдатами и совершенно жалкий, обтрëпанный вид каким-то чудом провели его прямиком до Тампля к вечеру субботы.       Ворота были распахнуты настежь, во дворе горели костры, раздавались пьяные вопли. Люсиан замер, а потом медленно пошёл вперёд, оглядываясь по сторонам. Двор был полон какими-то оборванцами, горластыми разбитными бабëнками и случайно затесавшимися в поисках дармовой выпивки и жратвы приличными горожанами, тоже уже мало что соображающими. Судя по всему, гульба шла давно: из погребов были вытащены и лежали горой прямо на плитах двора круги сыра, копчёные окорока и хлеба; по углам примостились перепившие, а те, кто был на ногах, судя по пьяным воплям, пошли на второй круг. Прямо посреди всегда чисто выметенного каменного двора горел костёр. Рядом стояло несколько выкаченных из подвалов бочек с орденским вином. Из вновь вскрытой как раз разливали вино под хохот и улюлюканье, а уже опорожнëнные бочки валялись по всему двору. На одну взобралась пьяная шлюха и горланила песню, кутаясь в чем-то заляпанный белый плащ с алыми крестами. Люсиана затрясло. Он отступил в тень, сжимая кулаки. Дым факелов соединялся с вонью немытых тел, смешиваясь с нотками дорогого выдержанного вина и нарезаемого прямо на бочках копчёного мяса. В желудке даже не заурчало — завыло.       — Да ты, милок, никак голодный? — захохотала проходившая мимо шлюха. — Держи. Да за мясом и вином подойди.       И она сунула ему в руки криво разломленный полукруг пышного орденского хлеба. Люсиан, как во сне, поднёс его ко рту и вцепился зубами в ароматную корочку со всей жадностью двое суток не евшего человека. Прожевал, проглотил огромный отхваченный кусок и впился в хлеб снова. Он жевал и чувствовал, как по лицу катятся слëзы. И не мог ни перестать есть, ни перестать плакать.       Он успел и наесться мясом и хлебом вдоволь, и вдоволь наплакаться — благо темнота и одурманенное состояние толпы прятали его слëзы, когда солдаты погнали их прочь со двора и заперли ворота. Чуть недовольно ворча, дно Парижа стало расползаться по своим привычным местам обитания, довольное и небывалым происшествием, и дармовой кормёжкой.       Люсиан тоже попятился от солдат и вместе с отхлынувшей толпой оказался за воротами. Постоял немного, развернулся и медленно побрёл, не понимая, что делать дальше. В голове было пусто.       Толпа быстро рассосалась, словно её и не было: ночи были по-октябрьски холодные, осенние, никому не улыбалось мёрзнуть. Ну и Люсиану надо было что-то решать. Он с досадой глянул на недогулявшего нищего, который тащился за ним вот уже пару улиц, решив, что нашёл себе компанию, обсуждал арест храмовников и никак не отставал.       — Эх, хорошо гульнули. Да и развлеклись на славу, — хихикал он. — Ловко это король придумал спозаранку напасть. Говорят, самого Магистра из койки вытащили. Некоторые-то, слышь, бежать пытались. Прямо в подштанниках и рубахах. Их всей толпой ловили и назад волокли, солдатам сдавали. Вот умора-то была! Эй, я тебе рассказываю, рассказываю, а ты даже не смотришь на меня и не слушаешь! Тебе не смешно?       Внезапно перешедший от веселья к злобе нищий вцепился Люсиану в плечо. Люсиан нехотя глянул на него.       — А я ведь узнал тебя, щенок, — вдруг вглядевшись в лицо Люсиана, медленно проговорил нищий. — Это ж ты вместе с остальными выносил нам жратву по воскресеньям. Ты, точно ты! Чистенький весь, сытенький такой, сволочь. Милостыню они подавали. Сначала с Сатаной сношались, а потом добрым христианам объедки со своих столов бросали! А как это? Все в кандалах, а ты тут разгуливаешь? А вот я тебя сейчас сдам! Сдам! Э…       Ненависть — лютая, непередаваемая, густо замешанная на страхе, наконец прорвалась, раздвинув когтями грудную клетку. Люсиан выхватил из-за пазухи кинжал и по самую рукоять всадил в грудь бродяге, разевающему рот для крика. Сбоку, между рёбер, как Робер учил. И ещё раз. И ещё. И ещё.       Отрезвление упало на него вместе с первым ударом. И было оно холодным, как эта октябрьская ночь, и таким же кристально ясным. Быстро оглянувшись и порадовавшись, что они с выпивохой оказались в малоосвещенном безлюдном переулке, Люсиан быстро вытер кинжал о тряпьё убитого, спрятал его за пазуху и быстрым шагом покинул место преступления. Через пару десятков шагов услышал позади истошный женский визг, но даже не оглянулся. Он знал, что делать. Для начала надо было добраться домой. Тут недалеко, успеет затемно. Тихо-тихо поскрестись в двери и нырнуть под защиту родных стен. Выспаться, наесться, переодеться. Попросить мать послушать сплетни на воскресной мессе. Потом… Потом видно будет. Но в первую очередь он найдёт Жослена. И убьёт.

***

      Когда командор закончил свою короткую речь, над братией повисло шокированное молчание. Монахи даже не переглядывались, просто молча и тупо смотрели на командора, словно он отрастил себе вторую голову.       — Ты! — Командор ткнул в Бертрана пальцем. — Мы — простые монахи, живём скромно и честно, усердно работаем, ни о чëм не знаем. А верхушка Ордена вечно во что-то вляпается. Что происходит в Париже? Как это возможно? Если это сумасшествие какого-то местного чиновника, то…       Бертран, тоже впавший в оцепенение ужаса, очнулся.       — Нет. Нет, мессер, это не недоразумение. Это точно приказ короля. И это катастрофа. Король Филипп начал войну с Орденом.       — Как такое возможно? Мы столько лет собирали для него налоги и хранили в Тампле казну, мы укрыли его от бунтовщиков. Мы приняли его сторону в противостоянии с Бонифацием. Мы столько раз доказывали свою верность! Это какая-то ошибка.       — Нет, мессер. Клянусь. Я надеялся, что за то время, что я нахожусь здесь, всё изменится и сановники Ордена смогут договориться с королём, но когда я уезжал из Парижа, всё было очень плохо.       Командор, сдвинув брови, задумался.       — Тогда… Ну что, сеньоры, что делать будем? Варианта три: ждём королевского прево и даём себя арестовать, дабы разобраться; не подчиняемся и обороняем командорство; бежим. Что мы решим, сеньоры?       — Бежать, мессер!       — Брат Бертран, я вас более не спрашивал.       Но Бертран решительно вышел из круга и встал в центр лицом к рыцарям.       — А я не просил разрешения, не до того! Да простит меня командор, но времени нет. Король бесчестен. На честное разбирательство, чем бы ни был вызван арест, надеяться нельзя. Давать себя арестовать нельзя. Вступать в открытое противостояние я вам запретить не могу, но не советую — вас мало, а командорство может отразить набег шайки разбойников, но не организованную осаду. Надо уходить. Куда и как — решайте сами, я не местный.       — Я понял, за что тебя лишили плаща, — проворчал Климент. — Так… О, Господи. Так. Уходим на север. Надо успеть до границы, там власть короля теряет силу.       — Мы не успеем. Даже если выедем сейчас, — возразил Вальтен. — Брент сказал, что прево приказал заходить с севера, чтобы на всякий случай перекрыть нам дорогу к границе. Распутица. Мы успеем проскочить развилку на город до того, как к ней подойдут солдаты, но они по следам тут же всё поймут и кинутся в погоню. Мы не успеем.       — А… это… — Один из храмовников, самый тихий и нелепый мужичок, почесал в смущении нос. — А если они увидят следы наоборот?       И смутился ещё больше оттого, как все уставились на него.       — В каком смысле — наоборот?       — Ну… Я подумал… Вот подъезжают солдаты к перекрёстку и видят, что в командорство кто-то недавно проехал большим отрядом. Они удивятся и подумают, что нас кто-то предупредил и мы решили отбиваться. Да подмогу вызвали. Ещё посовещаются… Время потеряют…       — Подковы… — медленно произнёс Климент. — Эскиус, ты гений, а всё дураком прикидывался!       И заорал:       — Бегом! Все кто умеет, помогают кузнецу перековывать коней, подковы ставить задом наперёд! Остальные — собрать походный набор, самое нужное себе и занятым братьям. Быстро! Быстро, сеньоры!       Монахи, как расколдованные, отмерли и кинулись в разные стороны выполнять приказ.       — А ты чего стоишь? — Командор тряхнул Бертрана за плечо.       — Мне надо в Париж, — почти простонал тот. — Я не могу бежать. Все там! Все! Робер… Гуго… Жан… Люсиан… Отец! О Господи, отец!       — Про родственников храмовников речи вроде как не было. Я не думаю, что твоим родителям что-то грозит, — отмахнулся командор, не поняв. — А что касается братии — глупостей не делай. Если попадëшься, никому не поможешь. Едешь со всеми. Уйдём от погони — потом вернёшься во Францию. Да и мы подумаем, как быть. А сейчас собираться. Пошёл!

***

      Виконтесса де Нерак неспешно обедала, перебирая в голове оставшиеся дела на сегодняшний день. Хмарь за стенами поместья не радовала, и Мариз с грустью думала, что в витражи скоро забарабанит дождь, знаменуя приход слякотной зимы. Надо приказать завтра вычистить и приготовить подвалы под новый урожай, со сбором вина разберутся без неё. Посмотреть запасы ткани да не забыть отложить пару штук красивого полотна на отрезы невестам. Как только окончатся хлопоты по сбору урожая, к виконтессе уже почти традиционно потянутся влюблённые, прося принять участие в их судьбе — одарив бедных девушек приданым, а заодно отрезами на яркие свадебные платья. Аннет же — тоже традиционно — примется ворчать, что излишне мягкосердечная донна расповадила дармоедов. Да лишь бы на благо.       Мариз вздохнула, подняла и тут же сдвинула брови, с неодобрением поглядывая на младших детей. Анри слишком баловал погодков, чем те вовсю пользовались. Вот в сидящего у дочкиных ног пса перекочевал справный кусок куропатки, вот второй кусок начал путешествие к краю тарелки сына, чтобы «случайно свалиться» в услужливо приоткрытую пасть. Анри улыбался в тарелку, делая вид, что ничего не замечает, прислуга тоже вовсю попустительствовала негодникам. Мариз открыла было рот, чтобы разоблачить всех преступников разом, как семейная идиллия прервалась: к мужу стремительно подошёл личный слуга и, склонившись, что-то быстро зашептал ему на ухо.       Лицо виконта вытянулось, стало враз серьёзным, и он несколько раз так растерянно глянул на Мариз, что у неё от дурного предчувствия зашлось сердце. Анри кивнул слуге и вполголоса отдал какие-то распоряжения. Посидел немного, глядя перед собой, резко поднялся, вынуждая всех членов семьи завершить трапезу и кивком отослал детей.       — Анри?       — Мариз… Не здесь. Пойдёмте.       Мариз заставила себя молчать, пока они с мужем шли длинными коридорами до личних покоев.       — Лишних ушей уже нет. Анри, не томите, что? Сосед опять захватил тот кусок земли?       — Нет. Не волнуйтесь только… Прибыл доверенный от вашего брата: по всей стране вчера арестованы все храмовники. До нас просто не дошли известия, потому что командорств по близости нет.       — Этого не может быть! Как? А дядя?       — Все, кто был в Сент-Коломб-де-ла-Коммандери, арестованы. Но вашего дяди и ещё двоих монахов там не оказалось. К Этьену уже приезжали, убедительно просили не покрывать преступников. Но любому здравомыслящему человеку понятно, что у вашего брата их будут искать в первую очередь, поэтому…       — Поэтому дядя постарается добраться сюда. Больше ему идти некуда, — медленно произнесла Мариз. И тут же вскинулась: — Анри!       — Не переживайте, донна, в конце концов, мне он тоже родственник, хоть и ужасно дальний. Я предупрежу слуг, которым доверяю.       — Но ведь здесь их тоже могут искать! А если кто донесёт?       Муж усмехнулся.       — Мои беспокойный предок был человеком крайне неприятным и разумно опасался за свою жизнь. Поэтому, когда строил этот замок, такими вещами, как тайный ход и потайные комнаты, обеспокоился. Надо же, не думал, что пригодится. Пойдёмте, Мариз. Замок откроет вам свои последние тайны.