Рыцарь Храма Соломона

      Бертран мрачно наблюдал из бойницы за тем, что происходило за пределами квартала храмовников. Людское море бушевало, разбиваясь о неприступные стены. Слышались проклятия. Бертран подавил желание сплюнуть, вздохнул и отступил от стены. В происходящее верилось с трудом, но своим глазам приходилось верить: короля, проезжающего по Парижу, обступил обозлённый люд, и только случайно оказавшийся рядом патруль храмовников не позволил случиться непоправимому.       Теперь король Филипп вынужденно гостил в Тампле, пока его королевские войска наводили в Париже порядок. Королевская свита вольготно расположилась в лучших покоях, кони любовно обихаживались в монастырских конюшнях и жрали дармовой овёс. Свита, впрочем, тоже… жрала. А вставший на дыбы город проклинал рыцарей и Тампль, укрывший в своих недрах ненавистного короля.       — Ваша милость, что делается-то! — горестно воскликнул молоденький монашек, со страхом и любопытством выглядывая на улицу вслед за Бертраном.       Бертран невольно улыбнулся — недавно принятый и приставленный к нему в услужение мальчишка чем-то до боли напоминал Эсташа. Не то наглостью, не то непосредственностью. Бертран, регулярно гоняющий его то за опрокинутый прямо на него кубок, то за порванное сюрко — «Простите, ваша милость! Я нечаянно, Богом клянусь!» — подозревал Гуго в страшной и продуманной мести, но найти в себе силы всерьёз разозлиться на напоминающего мёртвого друга недотёпу не мог.       — Не «ваша милость», а брат Бертран, — поправил он. — Пойдём обедать, Люсиан.       Мальчишка сунулся ближе и страшным шёпотом спросил:       — А правда вы будете сидеть рядом с самим королём? Прямо за одним столом?       — Правда. Королю отведены лучшие гостевые покои и лучшее место за столом, как почётному гостю Храма. А вот ты, Люсиан! Ты! Будешь сидеть в самом углу за столом братьев сервиентов и не шевелиться всё то время, пока король будет трапезничать! Понял? Ничего, издалека на короля посмотришь. Оказаться облитым супом или вином перед королём я точно не хочу.       — А как же…       — Кто-нибудь из братии подаст мне еду, перебьюсь. Но если ты посмеешь приблизиться к столу, клянусь Господом, я тебя задушу собственными руками.       Люсиан горестно сопел всё время, пока они спускались с башни. Надеялся, что от шмыганья носом за плечом в Бертране проснётся сострадание, что ли? Нет, надо сходить как-нибудь к Гуго, покаяться за все нервы, которых ему стоил сам Бертран. Святой человек, оказывается!       Король — действительно красивый и статный молодой мужчина — выглядел усталым и измученным. Он словно и не присутствовал мыслями за столом, лишь механически любезно натягивал губы в улыбке, беседуя с Гуго и Жераром, хвалил пищу и вино. Бертран тоже пригубил свой кубок. Ещё бы не хвалить — лучшие вина Бордо, сто́ящие столько, словно виноград рос на золоте. Только, кажется, удовольствия от прекрасной свежайшей телятины и изысканных вин король не получал. Взгляд короля, не задерживаясь ни на чём особенно, скользил по заставленным снедью столам, трапезничающим рыцарям, сверкающим начищенными боками серебряным кубкам и блюдам, которыми пользовались за столом высших сановников. Бертран едва сдержал страдальческую гримасу: не надо бы… Не надо.       После трапезы настроение Бертрана, и без того дурное, стало откровенно чёрным. Всю молитву он пытался понять, надо ли делиться своими смутными думами с братом Жераром. И, передумав, направился к Гуго. Если он сможет убедить Гуго, то тот как-нибудь сам поговорит со своим приятелем. К тому же Гуго старше по званию.       — Брат Гуго, могу я поговорить с вами?       Бертран хмуро ждал, пока Гуго отложит книгу и кивнëт.       — Мессер… Я осознаю, что это не моё дело, но не могу молчать. Последнее время я всё думаю, что… — Бертран замялся, мотнул головой — нет, не так, это потом — и продолжил: — Я вот что хотел сказать… Мы не слишком ли… хорошо принимаем короля и его свиту?       Гуго моргнул.       — Вы переутомились, брат? Это же король! И принимаем мы его так хорошо, как можем. Слава Господу, мы имеем возможность не ударить в грязь лицом.       — Брат Гуго, выслушайте, молю! Нельзя так. Надо… поскромнее. Поговорите с братом Жераром, пусть поумерит пыл.       — Да почему? Храм может позволить себе принять хоть десять королей! Мы выказываем уважение Филиппу! Мы — его подданные, в конце концов. Мы принимаем в Тампле самого короля! Ты это осознаëшь?!       — Короля, верно. Который обнищал до того, что ему нечем платить жалование чиновникам. Который уже ограбил и евреев, и ломбардцев и заперся в Тампле, спасаясь от собственного народа. Стоимость монеты при нём уменьшилась втрое! А вы ему еду на серебре подаёте! Вы в своём уме — так нелепо хвастаться богатством Храма, брат?!       Гуго раздул ноздри.       — Ты говори, да не заговаривайся! Ты на кого голос вздумал повышать?!       Бертран сердито тряхнул головой.       — Сколько король нам должен? Пятьсот тысяч ливров, кажется? Это чудовищная сумма, и Франции неоткуда её взять. А скоро обручение Изабеллы, и ему понадобится ещё!       — Мы не требуем немедленного возврата долга, это раз. Многие знатные люди — наши должники, в том числе и короли. А тебя я сейчас отправлю в камеры охолонуть, чтобы не смел мне зубы показывать, это два.       — Брат, вы совершаете ошибку. Я думаю о благе Ордена, и ваш гнев меня не страшит.       — То есть я о благе Ордена не думаю? Ты представляешь, какое благодеяние мы оказываем сейчас королю? Да мы спасаем его в прямом смысле слова!       — И он никогда нам этого не простит!       — Ты кем себя возомнил, лавочник? В камеру до утра! Скажешь караулу, что я приказал.       Бертран, тяжело дыша, молча смотрел на взбешëнного неповиновением Гуго и сжимал кулаки. Потом кивнул, покривил губы.       — Кстати, о лавке. Был у нас самый лучший покупатель — главный эшевен * Каркассона. Его жена очень любила закупать ткани для своих нарядов у нас. Когда они появлялись на нашей улице и мальчишки прибегали и приносили нам эту новость, моя мать, набожная католичка, бранилась так, что я и в порту некоторых слов не слыхивал. Быстро переодевалась в старое выцветшее платье, покрывала голову ярким, красивым, но пошитым из очень дешёвой ткани чепцом, и сама вставала за прилавок. Она была всегда отменно любезна. Бесконечно кланялась, суетилась, предлагала посмотреть вот тот отрез или вот этот. Обязательно доставала штуку или две отменной материи, сетовала, что не имеет возможности покупать дорогие ткани в изобилии, потому что их трудно продать, но вот этот отрез муж привёз специально для госпожи. Если я попадался знатной покупательнице на глаза, то матушка обязательно между делом жаловалась на моё непослушание и легкомысленность. Госпожа уходила довольная покупкой. Мать вздыхала и кивала мне, чтобы я вернул на прилавки весь остальной дорогой товар.       Гуго хмыкнул.       — Отчего же твоя матушка не продавала дорогие ткани такой богатой покупательнице?       — Всё просто. Брать-то товар она брала. Только её муж не заплатил нам ни разу. Всем остальным торговцам — так же. Бесполезно тягаться с тем, кто сильнее и знатнее тебя. С сильным не борись, с пьяным не сердись, с богатым не судись. Как-то так.       — Нет, ты всё же перепутал орден со своей лавкой! Это мы сильнее! Этот мы богаче! Мы, понимаешь? Храм!       Бертран вздохнул:       — Не понимаю, мессер, простите.       — В камеру.       — Да, мессер.       Весь остаток дня Бертран зло ходил по камере из угла в угол, словно попавший в капкан волк, и мысленно продолжал ругаться с Гуго. Вечером к нему практически с боем прорвался гружёный снедью Люсиан. Бертран удивлённо пожал плечами:       — Да зачем? Помру от голода, что ли, за вечер? Тебя как пропустили-то?       Люсиан простодушно хлопнул глазами:       — Не хотели сначала, ну я и соврал. Сказал — брат досмотрщик велел вам еды принести. А чего голодным-то спать ложиться?       Бертран только всплеснул руками. Но находиться в камере на сытый желудок действительно стало веселее. Бессильная злоба отступила, зато заработала голова. Как там поживает в далеком Венгерском королевстве старый змей? Не пора ли вместо коротких записок писать отчаянное воззвание? Обо всём. О том, как снова принялся давить Рим, понуждая ордены к объединению. О странном послании Филиппа Великому магистру с изъявлением желания вступить в ряды Ордена и удивлëнном, но вежливом отказе Магистра. Хотя желание короля распоряжаться Орденом было более чем прозрачным, что уж. О том, что, как чёрная плесень, откуда-то прорастают грязные и мерзкие сплетни о храмовниках и их нравах. И даже о том, что принимаемые новые члены братства отчего-то через одного кажутся Бертрану отвратительными людьми. В себе носить сомнения становилось уже невозможно. Может, Жослен издалека и с холодной головой увидит и поймёт то, чего сам Бертран внятно описать не может? Может, хоть он услышит?       Утром, освободившись, омылся и переоделся под кудахтанье Люсиана. В голове немного прояснилось.       — Прекрати причитать и приготовь чернила и перо.       — Да, ваша милость, то есть брат Бертран. Сейчас. Что ж это делается! Что делается! Может, поспите? В камере какой сон? Ух, и жутко же там! Брат Бертран, а вы привидения какого там не видели?       — Люсиан!

***

      — Мессер! То, что я услышал о новом займе королю, — это правда? — Бертран буквально влетел к Гуго. — Остановите казначея! Он сошёл с ума!       Гуго недовольно уставился на оруженосца.       — Вы, брат, взяли дурную привычку повышать в моём присутствии голос. К тому же я не имею прямого отношения к распоряжению казной — это прерогатива де Вилье.       — Вы выше по должности, отмените решение.       Гуго качнул головой.       — Я вообще не в курсе, я ещё вчера уехал в Папскую курию.       — А… А?       — Брат Бертран, ну что вы как маленький! Я не могу отказать королю. Орден не может.       — Почему?       — Потому что мы и так отказываем ему раз за разом. Сначала Филипп изъявил желание вступить в Орден. Что ему ответили?       — Что среди братьев не может быть венценосных особ, мы отрекаемся от мира и от имени и становимся верными слугами Ордена. А что надо было ответить?       — Да нет, всё верно. Потом король высказал идею об объединении Храма и Госпиталя, а во главе предложил поставить своего сына, дабы не было обиды и соперничества между орденами. И, кстати, заручился поддержкой Рима. А ему вновь ответили отказом, так?       — Разумеется! Как не правит Шампанью его сын, являясь на бумаге королём, так и Орденом управлял бы всё тот же Филипп. И направил бы объединённый орден не в Палестину, а на внутриевропейские дрязги. Рим же после того, что случилось с Бонифацием, рот не откроет без разрешения короля.       — Верно. Только вот со стороны это выглядит так: король раз за разом предлагает варианты для крестового похода, а Храм раз за разом отказывает. Если хотите — мы откупаемся.       — Вы не откупаетесь, вы продаëте Орден! Магистр будет в гневе.       — Ну, Магистр пока на Кипре. И к тому времени, как узнает о займе, что-то менять будет поздно. Или, — Гуго приподнял бровь, — вы поспешите уведомить его об этом?       — Даже не сомневайтесь, — почти прошипел Бертран.       Гуго лениво улыбнулся.       — Должок.       — Что?       — Возможно, я ошибаюсь, но помнится мне, что за своего никчëмного приятеля вы обещались быть мне полезным.       У Бертрана перехватило горло:       — Вы не посмеете! Вы же понимаете!       — Что? Что Магистр разгневается на вас? Разумеется. Но это ваши метания между выгодой и честью. Вы же не думали, что я в счёт долга попрошу у вас кубок вина? Так что?       — Брат Гуго, но это же не только мне вредит! Это повредит Ордену!       — А я считаю, Ордену пойдёт на пользу благоволение короля Франции.       — Ордену или лично вам?       — И Ордену, и лично мне, разумеется. Я на фоне вашего папеньки, носящегося с пустыми мечтами об Иерусалиме, выгляжу для Рима и Парижа разумным и договороспособным.       — Сволочь!       …Ночь Бертран снова провëл в подземельях Тампля. Кажется, это стало входить в дурную привычку. Как и бессильно яриться в каменном мешке и пинать ни в чём не провинившиеся стены.       — Дурак! Дурак! Какой же дурак!       Бертран, устав, бессильно опустился на солому и закрыл лицо руками. Попался! Как распоследний сопливый подмастерье, возомнивший себя взрослым и вздумавший сесть в кабаке играть с шулерами. Нашёл пример для подражания! Восхищался… А Гуго все эти годы терпеливо ждал, чтобы ударить наверняка. Отец не простит. А может, ну его к чёрту, данное слово? Всё равно за спиной бастардом кличут, ну какая у него фамильная честь?