Лепестки роз у твоих ног

Почти сразу появился Зидан, который вырядился в костюм Бетмена. Дешёвая, несуразная маска и плащ — парень, похоже, вообще не парился по выбору костюма. Всё это выглядело одновременно угрожающе и нелепо, словно комический герой, пытающийся быть серьёзным, но совершенно не понимающий, как выглядит со стороны. Антон невольно улыбнулся, наблюдая, как каждый элемент костюма Зидана — слишком длинный плащ, криво надетая маска — создавал эффект театральной карикатуры, чего-то среднего между эпическим героем и подростковым утренником в школе. — О, Антоха, привет, — воскликнул Ромка, пожимая руку однокласснику и перевёл заинтересованный взгляд на Наташу, оценивая её взглядом. Было понятно — увиденное ему очень даже нравилось. Ещё бы. В этом его взгляде Антон ощутил всю неустойчивость подросткового мира: Ромка оценивал её с той подростковой непосредственностью, которая смешивается с восхищением и лёгким опасением. В этом взгляде читалась жажда признания и поверхностной взрослости, столь свойственная юности — желание казаться умнее, сильнее, значимее. Наташа же оставалась совершенно равнодушной к происходящему. Её взгляд скользил по толпе, отсекая ненужное и фиксируя только то, что имело ценность: не эмоции, не внимание мальчиков, не пьяные угарные выкрики, а потенциал заработка. Антон наблюдал за ней с растущим внутренним противоречием: с одной стороны он гордился, что она рядом, что её внимание хоть сколько-то уделено ему; с другой — ощущал лёгкое унижение, потому что понимал, как она использует эту игру взрослых правил на своей, совершенно иной, волне. — Вау, а кто эта прекрасная девушка? — спросил Зиданов, улыбаясь Наташе. — А я с ним, — бросила она равнодушно. — Ладно, я пойду. Сердце Антона слегка сжалось и разом облегчилось. Это был тот странный момент — одновременно комический и нервный, — когда взрослая, независимая девушка даёт понять: «я с тобой, но я и не твоя». Подростковая психика особенно восприимчива к таким противоречиям: нужно мгновенно интерпретировать взгляд, жест, тон, чтобы не упасть в ловушку социального смущения. — Подожди, — Вицин взял её за локоть и наклонился к уху, — походи тут со мной и пойдёшь потом. Питрачук перевела на него усталый взгляд и, вздохнув, кивнула. Этот маленький жест, едва заметный, будто знак согласия, вызывал в парне смешение облегчения и тихой тревоги. — Пойдемте выпьем, — предложил Зидан и повёл парочку в глубь зала, где стояли два дивана напротив друг друга, а посередине журнальный столик. Антон ощущал себя внутри вихря эмоций: музыка гремела, свет мигал, смех и крики заполняли пространство. Каждое движение, каждый жест, каждая фраза — испытание для его самоощущения. Он шёл, пытаясь выглядеть уверенным, но внутренний монолог взрывался противоречиями: тревога, радость, страх показаться смешным, и одновременно желание быть крутым. Когда они с Зиданом продвигались к дивану, где сидела Вероника, волнение Антона сменялось почти физическим ощущением диссонанса. Ламасова, в костюме ведьмы с коротким платьем, открывающим ноги, была как светлый маяк в этом сумасшедшем хаосе, притягивающий взгляд. В то же время рядом с ней сидел Абрамов, с маской на затылке, беззаботно попивавший пиво и создававший вокруг себя ауру недосягаемой крутости. Вицин ощутил мгновенный прилив неловкости, будто тело само пыталось найти укрытие, спрятаться от чужих оценочных взглядов. — Это та самая? — спросила тихо Наташа у Антона. Он сглотнул и нервно кивнул. Он уже просветил Питрачук в такси о Веронике. Девушка дала ему пару советов — делать вид, что ему всё равно. Как объяснила Наташа, девушки любят плохих парней. А именно девочки-подростки. У каждой в голове есть образ принца на белом коне, который придет и заберет её. Но больше всего девочки любят плохих парней. А Вицин не был таким, но мог хотя бы притвориться. Заметив подходящую парочку, Енисей удивлённо вскинул брови, а потом лицо его похмурело. Антон почувствовал смешанную радость и гордость, подумав, что одноклассник завидует. — Ну, давайте выпьем, — предложил Зидан, разливая по стаканам пиво. — Тебе штрафной за опоздание. Он протянул стаканчик Антону, второй — Наташе. Девушка отказалась. — Нет, — сказала она, садясь на диван и закидывая ногу на ногу, демонстрируя свои чулки. — Я не пью. Вероника завистливо окинула девушку взглядом и даже задрала платье, пытаясь привлечь внимание парней. Но было бесполезно: все трое, включая Антона, уставились на Наташу, не в силах оторвать взгляд от её ног. — Тю, — пришёл в себя Рома, встряхнув головой. — А чего это? — С детками пить не хочу, — хмыкнула Наташа, откинув руки на спинку дивана. — С детками? — удивленно протянул вдруг Енисей, смотря на девушку. — И сколько же лет тебе? Антон встрепенулся, сел рядом с Наташей, закинув руку на её плечо. Это был одновременно жест защиты и попытка казаться взрослым, умение сыграть роль, которой он на самом деле не обладал. — Ей 22! — гордо заявил он. Для подростка это был триумф: взрослая, красивая девушка рядом, а он — в роли защитника, спутника, почти взрослого. — И чего такая красивая девушка нашла в нашем Антоне? — игриво спросил Зидан, садясь сбоку. — Антоша красивый очень, — ласково сказала Наташа, переведя взгляд на своего спутника. Вицин гордо выпятил грудь, от игры Питрачук, но она вдруг добавила: — на девочку похож. Все замолчали, потом прыснули от смеха. Енисей, смеясь в кулак, даже прикрыл глаза. — Ну спасибо, — буркнул Антон, убирая руку с плеча Наташи. — Я же в хорошем смысле, — хохотнула блондинка. — Ты абсолютно права, — усмехнулся Абрамов, переводя взгляд на Антона. — И вправду на девочку похож. Антон скривился и показал фак парню. Попытка выглядеть крутым и плохим парнем провалилась с треском, но Наташа была рядом, и это давало надежду. — И давно вы вместе? — спросила надменно Вероника, отпивая из красного стаканчика. Антон переглянулся с Питрачук, которая вообще никак не отреагировала. — Ага, уже 5 лет, — безразлично сказала она, отчего Антон подавился пивом, которое отхлебнул. — Ты чего? Она тут же начала хлопать по спине парня так сильно, что он готов был выплюнуть позвоночник. — Она шутит, — выдохнул наконец Вицин, — недолго… недавно вот. — Мм, — протянула Вероника, поджав губы и отведя взгляд. В душе у Антона приятно потеплело, понимая, что Вероника, возможно, ревнует. Маленькая надежда грела его, но одновременно нервозность и тревога оставались. Вечеринка шла полным ходом: музыка гремела, алкоголь лился рекой. Антон старался не напиваться и пропускал несколько бокалов, стараясь оставаться трезвым и сосредоточенным. Наташа уже ушла по дому, искать потенциальных клиентов. Пашка появился ненадолго, потом ушёл танцевать с Машей. На диване остались только Зиданов, Антон, Енисей и Вероника. — И кем же является твоя Наташа? — насмешливо спросил Енисей, перекрикивая музыку. — Она вообще в Москве учится, — пожал плечами Антон, придумывая на ходу. — И что она тут забыла? — хмыкнул Абрамов в горлышко бутылки пива; в глазах его, словно, играли чёртики. — Приехала ко мне, мы вообще часто с ней созваниваемся, вот и я поеду к ней в Москву, — задрав подбородок, соврал Антон. — Ууу, — протянул Ромка, — ну Антоха красава, такую девочку подцепил. — Обычная она, — недовольно буркнула Вероника, — ничего в ней особенного не вижу. И тут же прижалась к Енисею, привлекая его внимание к себе. От этого зрелища Антон хотел провалиться сквозь диван. До него начало доходить: Ламасова ревнует, но не его, а Абрамова. Спектакль Антона продлился недолго, медленно скользя по зыбкой грани иллюзии и реальности. Он пытался держать лицо, притворяться уверенным, выглядеть так, будто его жизнь — это просто игра, и каждое слово, каждое движение — тщательно выстроенная сцена. Но с каждой минутой его внутреннее напряжение росло, будто воздух вокруг сгущался, сжимая грудь, и дыхание становилось прерывистым. Он следил за дверью, надеясь на появление Наташи, ожидая мгновенного спасения из этой странной социальной ловушки, и каждый её отсутствующий шаг разжигал в нём холодный страх и тревогу. А потом кто-то подошёл к Абрамову и что-то сказал ему на ухо. Антон почувствовал странную дрожь, внутреннюю вибрацию, будто воздух вокруг стал плотнее, а музыка, гремевшая в ушах, превратилась в гул, давящий на грудь. Абрамов хищно улыбнулся, и взгляд его устремился на Антона — точка фокусировки, где весь мир сжимался до одной секунды, одного взгляда, одного слова. — Говоришь, твоя девушка в Москве учится? — спросил он, перекрикивая музыку. Антон нахмурился, закусив губу. В груди что-то сжалось. Сложно было описать это чувство, но оно сочетало тревогу, предчувствие унижения и внутреннее осознание собственной уязвимости. Мир внезапно стал слишком большим, слишком шумным и одновременно слишком узким, сжимаясь до этой секунды, где его ошибку и слабость видели все. — Ну да, — пожал плечами Антон, стараясь, чтобы слова звучали невозмутимо. Но внутренняя дрожь предавала его: каждое слово казалось слишком громким, каждое движение — слишком заметным. Абрамов убрал руку, которой до этого обнимал Веронику, нагнулся вперёд, и его взгляд сжигал Антона. Сердце забилось чаще, а щеки вспыхнули от стыда, как будто кровь сама хотела вырваться наружу, выдать всё, что он так тщательно скрывал. — И на кого же она учится? — спросил он, шатая головой, а ухмылка на лице становилась всё шире. — Да она там… каких-то наук, — растерянно ответил Антон, чувствуя, как слова застревают в горле. Его мозг пытался соорудить защитную конструкцию, что-то вроде социальной маски, но она трещала по швам. — Ага, — хмыкнул Енисей, обнажая белые зубы, — кандидат проститутских наук? Холодный пот проступил на коже. Вицин замер, будто его тело внезапно стало слишком громоздким, а сердце — слишком маленьким, чтобы удерживать всё внутреннее напряжение. Каждый мускул в нём дрожал, а сознание пыталось уйти от стыда, спрятаться в угол, раствориться в музыке, в свете, в людях вокруг. Абрамов откинулся на спинку дивана и залился смехом. Смешок разрезал воздух, точно острый нож, и Антон почувствовал себя голым, уязвимым, малым в мире, где каждое слово — приговор. “Как он узнал? Неужели Питрачук спалилась…” — мысленно пронеслось у него, и одновременно пришло осознание собственной наивности: идея просить проститутку притворяться его девушкой была глупой, необдуманной, и теперь эта глупость обернулась острой социальной болью. — Ну, Вицин, ты превзошел самого себя, — покачивая головой и пытаясь отдышаться от смеха, протянул Енисей. — Да… пошел ты, — буркнул Антон, не найдя ничего умнее. — Ага, — кивнул Абрамов, улыбаясь и подмигнув, — пойдем мы. Он повернулся к Веронике, кивнул ей в сторону какой-то компании, натянул маску, которая до этого была откинута на затылок. Маска была страшной, искажённой: то ли демона, то ли лица, плачущего и улыбающегося одновременно. Антон наблюдал, как они ушли прочь, и ощущение стыда стало почти физической болью, сдавливающей грудь. Было стыдно, очень стыдно. Это чувство смешивалось с обидой на себя и с отчаянной потребностью как-то вернуть лицо, быть сильным в этой странной игре подростковых правил. Плюнув на всё, Вицин выпил залпом пиво из стакана, ощущая, как жидкость обжигает горло, будто пытаясь сжечь тревогу, смущение и страх. Тут же рядом плюхнулся Паша, тяжело дыша, будто только что совершил невозможное. — Пиздец, Тоха, — сказал он суетливо, — Питрачук спалилась… — Знаю, — буркнул Антон, наливая ещё пиво, — Абрамов просветил. — Пииииздееец, — протянул Сорокин, — и чё делать? — Да нихуя, — хмуро ответил Антон, — я уже опозорился… похуй, давай бухать. Сорокин всмотрелся в лицо друга, увидел дрожь в его руках, покрасневшие щеки, напряжённые мышцы, но кивнул, наливая в рюмки водку. Терять Антону было нечего. Социальная маска рухнула, оставив лишь необузданный поток эмоций: стыд, отчаяние, раздражение и некое странное облегчение — ведь признание поражения снимает часть внутреннего напряжения. Он пил, пытаясь заглушить внутренний крик, этот внутренний театр боли, где каждый взгляд и каждое слово становятся орудием пытки. Вечеринка полностью поглотила Антона, втягивая его в медленное и неумолимое море алкоголя, где границы между телом, сознанием и окружающим миром растворялись в теплом и туманном вихре. Всё перестало иметь значение — кто рядом, что пьёт, как выглядят остальные, — всё стало лишь фоном для одного ощущения: покалывания, которое разливалось в груди и постепенно расползалось по всему телу. Он опёрся спиной о холодный металл холодильника, ощущая на коже жёсткую поверхность, и это казалось якорем в хаосе, точкой опоры среди неумолимого движения. Взгляд зацепился за двоих парней, которые на скорость опрокидывали в себя рюмки, в которых горел огонь, и странное чувство восхищения смешалось с тревогой: восхищение — за смелость и дерзость, тревога — за неизбежную участь, которая может настигнуть любого из них, в любой момент. — Вооо, — весело протянул Зидан, поднимая руку победителя, который прикрыв рот ладошкой, уже пошатывался, — звание самого крепкого и выносливого… И тут же этот парень резко вывернулся из рук, подбежал к раковине и извергнул всё, что было в его желудке. Толпа тут же брезгливо завыла, отворачиваясь, а запах и звук стали словно физическим ударом по нервам. — Ну и, видимо, самого пьяного, — закончил Зидан, скривившись, отворачиваясь. — Так, Тоха, давай ка ты теперь. — Не-не, — хмыкнул Антон, выставив ладони вперёд, — я не буду. Слова звучали твёрдо, но внутри него боролись две силы: желание удержать контроль над собой и подчиниться давлению толпы, которое, казалось, пронизывало каждую клетку тела. Его мышцы напряглись, кожа покрылась лёгкой дрожью. — Да ладно тебе, — добродушно хмыкнул Рома. Толпа тут же загалдела, крича «давай», привлекая парня сразиться, и Антон почувствовал, как давление извне давит не на плечи, а прямо в грудь, сжимая сердце, заставляя кровь стучать в висках. — Нет, я сразу в нокаут уйду, — покачал головой Вицин, наотрез отказываясь. — А давай, выпьешь хотя бы бокал, — вдруг подал голос Енисей, лениво отталкиваясь от стола, подходя к парню. Антон нахмурился, смерив одноклассника злым взглядом. Внутри вспыхнуло странное чувство — смесь раздражения и смущения, ощущение, что сейчас на него навалятся не только рюмки, но и чужие ожидания, чужие взгляды, чужая оценка его мужества. — Бокал? — осторожно спросил Антон, не понимая, о чём говорит Енисей. — Ага, — лукаво сказал парень, наливая в свой стаканчик виски, — а то только пиво потягиваешь. — А ты следишь, что я пью? — с насмешкой бросил Антон, пытаясь защитить себя словом. Но дрожь в руках и странное предчувствие опасности выдавали всё, что он пытался скрыть. Абрамов подошел к парню и протянул свой стаканчик, его взгляд, насмешливый, почти хищный, создавал чувство, что каждый момент может превратиться в публичное унижение. — Не то чтобы… — сказал он: — ну давай, смелее. — Давай! Давай! — закричала дружно толпа, их голоса были как ударные волны, обрушивавшиеся на сознание Антона, лишая дыхания и спокойствия. Вицин сверлил злым взглядом насмешливое лицо Енисея, а тот не отрывал своих серых глаз, в которых было что-то странное, пугающее. Антон перевёл взгляд на толпу, на их лица, на хаотичное движение рук и рюмок, и всё же нерешительно принял стаканчик, словно сделав шаг по тонкой грани между смелостью и отчаянием. — Ну, — расплываясь в улыбке, протянул Енисей, не отрывая взгляда от парня. Антон посмотрел на содержимое — виски пузырилось, свет отражался в янтарной жидкости. Он никогда до этого не пил виски, поэтому не знал, нормально ли это, и каждый мускул в его теле дрожал от неизвестности. Сглотнув, он осторожно поднёс стакан к губам и отпил. Пламя алкоголя ударило во роту и на языке, заставляя сжиматься внутренние мышцы, хотелось отстраниться, но Енисей тут же подпер дно пальцем, буквально вливая содержимое в парня. Вицин закашлялся, но глотал, ощущая, как жидкость стекает по подбородку, по шее, забирается под футболку, и это ощущение одновременно пугало и возбуждало чувство полной потери контроля. Он чувствовал, как границы между собой и окружающим миром становятся размытыми, как будто тело превращается в сосуд для чужих ожиданий, для смеха, для давления толпы. — Молодец, — сказал Абрамов и хмыкнул, забирая стаканчик. — Ооооо! — заорала толпа, хлопая в ладоши, и в этот момент Антон почувствовал, как смущение и стыд смешиваются со странным чувством победы: он выдержал, он не сдался, он сделал шаг в странном ритуале взросления, который не выбирал, но который навязали окружающие. Антон лишь откашливался, вытирая рот и подбородок. В голове почти мгновенно стало мутно: опьянение обволокло сознание, но это было странное опьянение, отличающееся от всего, что он испытывал раньше. Казалось, мир вокруг отделился от него, словно картинка на экране — звуки и голоса доносились через вату, движения людей казались не его, а сценой из чужой жизни. Он наблюдал себя со стороны, и в этом наблюдении была и свобода, и тревога одновременно: свобода — потому что больше нет контроля, тревога — потому что эта потеря контроля могла раздавить.