Цветущие ветки миндаля

      Ближе к обеду я проснулась от звука того, что постригают газон шумным триммером. Окно было открыто с этой ночи, и даже, несмотря на мое очень высокое расположение, шум достигал так, словно я живу на первом этаже. Этот звук напоминал о том, что уже близится середина июля, а значит сбор яблок, а значит старый добрый дедушка Джо — муж Полли у нас дома, и работы дома хоть отбавляй.       Сегодня было пасмурно и довольно дождливо по сравнению с прошлыми днями, собирался идти дождь, густели тучи на небе, словно говоря о сегодняшнем разговоре Марка и матери о браслете. Около сада пусто и никого нет, лишь кое-где упавшие яблоки на земле ждали своего часа быть собранными и наконец съеденными. Быть может, какая-нибудь красивая лошадь О’Коннеллов навестит нас на днях и отведает корма, кто знает. А может, она уже была здесь.       Мне захотелось спуститься и посмотреть как обстановка дома, вдруг он уже поговорил с матерью, где гости сейчас, Шарлотт, Полли. Что делают они все? Но сначала душ. Чистка зубов и уход за собой, чтобы выглядеть более-менее опрятной. И смыть все то, что было этой ночью.       Спустя полчаса я была у кухни — свежая и чистая, словно ничего, что было этой ночью уже больше не напоминало. В холодильнике лежали пару сэндвичей, некий остаток вчерашней запеканки, йогуртов, яйца, бейглы, сока и много чего, что глаза довольно разбегались. Я взяла один сэндвич и решила разогреть его в микроволновке, слава богу, что он был с ветчиной, а иначе, вспоминая вкусовые особенности Марка. Шлепнув по микроволновке, я включила её на минуту. Да, я любила делать так, чтобы все вокруг узнали о том, что кто-то греет еду. Хотела напомнить о себе. Вдруг возле меня появилась седовласая Полли.       — Доброго дня, Элеанор!       — Доброго.       Она была сегодня довольно воодушевленной, мы давно не разговаривали, я явно знала о том, что она передает все моей матери о наших встречах с Марком, однако этот факт нисколько не направлял против нее, а наоборот мне было приятно. Микроволновка издавала писк о готовности уже на всю комнату.       — Я видела, что Ваш муж приехал навестить нас. Эх… — вздохнула я. — Звук газонокосилки весьма удручает.       — Да, Джо сегодня там. Кэтрин поручила нам заняться садом. Мы обошли пару лужаек, полили цветы. Скоро приступим к благородству яблонь. Купили мясо и достаточно овощей на рынке. Все это сегодня уже за полдня.       — Ох, так во сколько же вы сегодня проснулись, мадам?       — В пять часов утра, Нора.       Так было удивительно понимать, что люди, хозяева которыми они не являются, ведут быт нашего дома лучше, чем мы сами. В то время как мы просто занимаемся своими делами — работой, учебой, отношениями, нам не нужно заботиться о том, есть ли еда на столе, убрана ли комната, постирано ли белье, вычищена ли ванна, готовы ли продукты, пострижен ли газон и политы ли все клумбы на лужайках. Все это было сделано Полли. Эх, если бы не она, кто бы сделал все это. А мы все также довольно отстраненно ведем себя с ней. Ведь, по сути хозяйкой дома является она.       — А вы видели г-на Блэйра?       Я знала, что она видит его чаще всего, ведь именно ему подаются все вегетарианские блюда, и они часто договаривались о будущем меню именно вместе. Марк умел договариваться и находить компромиссы с кем угодно. Она любила его и крайне симпатизировала, заботясь как о своем новом сыне, как в принципе и все жильцы этого дома.       — Да. — Она затихла, поникнув. — Марки поел два хэшбрауна утром и двинулся в город.       — Ого, он теперь уже для вас стал Марки… — я фыркнула и рассмеялась, но тут же прищурилась. — В город, значит… В Шеффилд?       Полли сдержанно кивнула, поправив на голове косынку.       — А как же иначе? Не стану же я каждое утро выкатывать «Мистер Блэйр». Длинно, сухо… А так, Марки. Словно родной.       — Но он ведь не ребёнок, — я покачала головой.       — Все мужчины для кого-то дети, мисс Элли, — ответила она мягко. — Кто-то должен подсовывать им горячие хэшбрауны и напоминать надеть шарф. Вот я и называю его по-домашнему. И ещё, могу я спросить?       — Конечно.       — Я вижу очень часто Вас двоих. Он тебе нравится?       Полли задала мне тот же вопрос, что и мама неделю назад. Они обе явно о чем-то знали и понимали, наши встречи не остались незамеченными. Прятаться было бесполезно.       — Честно говоря, — сказала я. — Нет.       Пожилая женщина рассмеялась. Мне нравилась её мягкая улыбка, отчего словно морщинки и тяготы бремени на ней исчезали.       — Я знаю, что ты любишь его, Нора. Нет причины этого скрывать. Я уже много лет прожила в этом свете.       Я не знала в самом деле, как ответить ей, и спешно сказала, как и всем в этом доме:       — Мне надо идти, госпожа. Приятного Вам дня!       Забрав сэндвич с микроволновки я мигом растворилась перед глазами у пожилой женщины и убежала в сад — отдыхать и смотреть за тем, как наши гости играют в крокет, а быть может найти компанию своей матери там. У меня была надежда, что она забыла об этом разговоре, либо нашла кого-то другого подозреваемого. По моим стойким ощущениям это был приезжий немец, бог его знает, или француз. Ведь, происходящее было очевидным именно с их приездом. В саду было оживленно и шумно.       Крона деревьев чуть приоткрыла мне вид, и мне показались Пауль, Адриан, мать и Шарлотт. Они были весьма воодушевлены игрой в крокет — смешнее всего казался Пауль, явно учившись играть в него впервые. Смех разливался по воздуху, как и сладкий дым от сигарет, которые курила матушка. Толпа и не заметила моего присутствия, а я лишь смеялась и ела сэндвич, наблюдая за ними. Мне показалось, что будь вор Адриан или Пауль, они бы не смогли так открыто и радостно играть в крокет и общаться с матерью, так что все подозрения явно отпали. Тогда кто же это может быть?       Пауль пытался несколько раз попасть в заветные ворота, но никаким образом не мог сделать это. Он потел несколько раз, но пробовал всеми силами. Его упорство воодушевляло.       На землю падали несколько крошек, а сэндвич казался таким сочным и свежим — это было просто превосходно. В этом наслаждении я почувствовала, что кто-то тронул меня по голове.       — Привет!       Марк слегка провел рукой по моим волосам и сказал:       — Дай откусить, я слегка голоден.       Я была так растеряна, подав ему кусочек тоста. Рыжеволосый сделал небольшой кус.       — Мм… — вкушая, воскликнул он так, будто мы ничего не делали этой ночью. — Так вкусно. Я так голоден после пробежки по городу и хэшбраунов утром.       — Подожди, а ты не помнишь, что здесь ветчина?       Марк покраснел после слова ветчина и громко поперхнулся. Он забыл буквально обо всем рядом со мной, даже о своих вкусах. Мужчина долго кашлял, запивая еду моей колой, и мы привлекли внимание крокетчиков. Нашу интимность вновь побеспокоили, и толпа спешно подбежала к нам, желая помочь Марку. Наша картина выглядела весьма интересной — мы сидим как пара, едим один сэндвич и пьем колу на одного. Много вопросов, но так мало ответов.       — Ах, мистер Блэйр. С вами все хорошо? — спросил Адриан.       — Tout va bien, très bien. Je suis malade!       Лицо матери явно показывало недовольство того, что мы ели вдвоем. Рыжеволосый допивал мой стаканчик с колой.       — Ох, ну где же вы так простыли, Маркус, — заволновался Пауль. — Мадам Сеймур, принесите, быть может, ему больше воды?       — Всё хорошо, Пауль, кха-кха, — отмахнулся Марк, попивая.       — Ну, конечно же, почему бы и не допить за моей дочерью! — воскликнула матушка, разводя руками. — Семейная близость с первого глотка.       Все рассмеялись, только мне и Марку было не очень смешно.       — Идеальная реклама кока-колы, не правда ли? — Мать обратилась к компании.       — Так уж и быть, запишем, — ответил Адриан. — Ха-ха!       Блэйру стало явно неловко. Смех лишь начал усиливаться.       — Я очень извиняюсь, мадам! Я не хотел этого, но мне очень хотелось пить…       Мать улыбнулась, похлопав его по плечу.       — Да, не беспокойтесь Вы, мистер Блэйр. Я много раз вам говорила чувствуйте себя, как дома! Это просто шутка. Правда очень забавно получилось.       — С-спасибо.       «Какое же лицемерие» — подумала я.       — Я бы хотела Вас пригласить поговорить об одном предложении… — она плавно увела его собой в дом, и он последовал за ней. — Помните о галерее в Ноттингеме. Там требуется помощь в благотворительности. Пойдемте-пойдемте…       Они последовали вдвоем, матушка попрощалась с компанией, оставив их наедине. А те в свою очередь отзывчиво ей помахали в ответ, будто знак им отправила сама принцесса Диана.       — Ноттингем? Помню, Вы упоминали в одном из наших разговоров.       Я не знала, могу ли я пойти за ними, ведь их разговор предвкушал меня больше, чем сэндвич. Однако, я понимала, что мать не даст мне быть рядом с ними. Выждав несколько секунд, чтобы никто не заметил меня, я тихо пошла за ними на цыпочках. Их шаги слышались из террасы, мне хватило пары шагов, чтобы встать у огромного кипариса и спрятаться среди деревьев. Отсюда было слышно почти каждое слово. Ветви кипариса дарили ощущение вечерней прохлады, что чувствовалось по всей спине.       — Так вот, — она налила ему стакан воды из графина. — Возьмите, г-н Блэйр. Что касается галереи в Ноттингеме. Сейчас на июль и август требуется помощь, там есть мои знакомые.              Пауза, затем бренчание стекла.       — Не хотели бы поучаствовать? — продолжила она. — Это, конечно, не Лондон, но… смена обстановки может быть к лучшему. Они очень нуждаются в Вас.       — Ох, я бы с радостью, но по моим планам я планирую остаться в августе здесь. Быть может, в сентябре отправлюсь в Ноттингем.       — Конечно-конечно, вы вовсе не обязаны. — Её голос будто стал мягче и почти шелковым. — Просто иногда лучше не затягивать, особенно когда речь идёт о… перемещениях.       Последовало небольшое молчание.       — Леди Сеймур, не могу. Мне нужно завершить этюд картин Шеффилда.       Происходящее явно не нравилось матери, а я лишь держала кулачки и молилась за Блэйра.       — Ну что же вы, — женщина вздохнула. — Отдохните там, подальше от этой суеты, что происходит здесь. Особенно сейчас.       Оперевшись обоими локтями о стул, он отодвинулся, оставил стакан воды на столе, а затем посмотрел в сторону сада и большого окна, где пряталась я. Этот жест испугал меня, но мне показалось, что он и вовсе не заметил меня. Между ними возникла тишина. На мгновение такая, что я услышала, как где-то щелкнула старая батарея. Марк кашлянул и сказал:       — Леди Сеймур, за все время это поместье и город одни из самых спокойных мест, которые я встречал. Эта деревенская глушь, потрясающий сад и дом. Ваше гостеприимство и всегда хорошие компании. Мне бы, честно говоря, никогда не хотелось покидать это чудесное место. А ваша английская внешняя красота это доказывает. Каков прекрасный дом, такова и хозяйка. Думаю, я напишу большую рецензию о вашем месте, — замурчал Блэйр. — А это, в свою очередь, даст Вам новый поток клиентов, а то и более… Не думали расшириться и открыть подобное в Бирмингеме?       — Я-я, — смутилась мать. — К сожалению, я не обладаю сейчас подобной суммой денег, г-н Блэйр. Лучше продолжим разговор о Ноттингеме.       — Думаю, в будущем у вас будет больше, и Вы сможете расшириться. Поэтому давайте я останусь лучше. Ведь, понимаете. Я не смогу написать должное ревью об этом месте, будучи проведя здесь всего месяц.       Он игриво улыбнулся, женщина же, в свою очередь, не знала и чего добавить. Слова «предложение» и «деньги» играли главную роль в её жизни.       — Так расскажите мне, что за суета, о которой вы упоминали? Быть может, я о чем-то не знаю.       Мать отвернулась, посмотрев на стол.       — Дело в том, — печально вздохнув, сказала она. — Наш реликвенный браслет, которому более ста лет, пропал.       — Ах, Mon Dieu! Как это случилось?       — Об этом нас вчера уведомила Полли во время очередной уборки, г-н Блэйр. В кабинете отца на третьем этаже, прямо из антикварного комода. Шкатулка была закрыта на ключ, который имеет только Элеанор…       — Элеанор? — удивился Марк, будто проглотив некий комок в горле.       — Да.       — Примите мои соболезнования. Я понятия не имею, кто это мог быть. Пробовали написать заявление в полицию?       — Пока еще нет. Я не уверена в том, что они расследуют такое мелкое дело.       — Мелкое? Скажите, сколько оно стоит?       — 11 тысяч фунтов стерлингов.       — Mon Dieu ami, вам точно стоит обратиться в полицию либо нанять частного детектива.       Женщина поджала губы.       — Мы попробуем сделать это сами, но ваше предложение также учтем, г-н Блэйр. Так вот, помните, я упоминала, что именно Элеанор имеет ключ. Я видела вас очень часто в компании двоих. Не упоминала ли она каких-нибудь третьих лиц с кем общается? Просто. Как я вижу, Вы стали ближе с моей дочерью, чем даже я, либо её отец.       Марк сменил позу и занервничал. Упоминания меня постоянно выводили его из колеи, и он терялся, не зная, что ответить.       — Мы хорошо подружились, как вы упоминали из нашего последнего диалога, — сказал Марк спокойно, почти официальным тоном. — Она не упоминала никаких третьих лиц. Я не знаю никого. Так что я вряд ли уверен, что она может иметь с этим дело.       Мать чуть приподняла бровь, словно уловив в его ответе оговорку.       — Вряд ли?       — Да, — ответил он. — Да и тем более, я не имею никаких целей на неё, мадам Сеймур.       В его голосе будто звучала усталость.       — Я, конечно, не могу судить за воспитание тех или иных детей… — продолжил он, отводя взгляд. — но я думаю, она постоянно в одиночестве здесь. Поэтому я ей исключительно как группа поддержки. Она потянулась ко мне, и я… В наших отношениях нет ничего плохого.       — Потянулась к вам… и что? — переспросила она с легкой натяжкой в голосе. Её брови все ещё оставались приподнятыми.       — Элеанор испытывает грусть и ищет утоления. Она прекрасна, у вас родился просто вундеркинд, который не по годам развит, и я просто до сих пор изумлен от того, что она говорит. Я вижу, что она не вписывается в общество своих ровесников. Не замечали ли Вы этого в своей дочери?       — Да, я знаю о том, что она интроверт. Всегда была особенной, с самого детства. Но особенность — это и бремя. Её сложнее устроить в жизнь, чем обычную девочку.       — Вы правы, — кивнул он. — Поэтому я лишь желаю ей помочь.       Рыжеволосый сделал паузу, его взгляд опустился на край стекла, в котором ещё оставалась вода.       — Мне больно в самом деле отвергать её. Я будто приношу боль самому себе в молодости… Это очень трудная тема для меня.       Он покачал головой.       — Трудная тема?       — Я… Я бы не хотел говорить об этом. Поэтому я прекрасно её понимаю.       — Хорошо, я не буду настаивать. Но вы знаете, г-н Блэйр, о границах?       Марк поднял взгляд — легкая улыбка тронула его губы.       — Конечно, я взрослый человек… — сделав глоток воды, дрожаще ответил он. — Вы можете доверять мне, я держу в контроле абсолютно любую ситуацию. Однако, во всем, кроме кусочка вишневого пирога. Здесь я не смогу устоять, ха-ха.       Мать не улыбнулась. Она откинулась на спинку стула и, слегка склонив голову, смотрела на него с молчаливым напряжением.       — Хорошо, я поговорю. Однако… — она сделала акцент на слове, — попытайтесь пожалуйста не переходить в грань романтических отношений. Давайте будем, как взрослые люди, Марк. Я прекрасно понимаю, гормоны, флюиды… Мы также с Вами влюблялись лет двадцать назад, но наше время прошло, г-н Блэйр. Ей еще рано об этом думать. Ей надо поступать в университет в этом году. И мы с Артуром уже подобрали ей хорошую кандидатуру.       Блэйр прищурился.       — Кандидатуру? — он чуть склонил голову. — Кого именно?       Мать замялась на секунду, но быстро собралась:              — Молодого человека из хорошей семьи. Образованного, перспективного.       Он приподнял бровь.              — А имя мне услышать можно? Кто это?       — К сожалению, это Вас особо не должно касаться, — холодно произнесла она. — Я уже ранее сказала о границах.              Блэйр кашлянул от напряжения и продолжил, сменив тему:       — Расскажите сколько ей лет?       — Девятнадцать.       — Она вполне самостоятельный и взрослый человек, — сказал он. — Человек, который может принимать решения сам, мисс. Вы таким образом пытаетесь держать её в границах. Но с моей точки зрения — это уже готовая личность. Она должна получать опыт, любить и… так далее.       Последовало долгое молчание. Молчание такое густое, как июльский воздух перед грозой, где-то на кухне щелкнул прибор. Я была поражена его словам, я не думала, что он настолько был тронут нашим общением. Он улыбнулся, небрежно разложив локти на стол, и стал постукивать пальцем по пустому стакану, словно отбивая последние слова.       — Поэтому… позвольте ей принимать решения самой. Ведь, как Вы говорите, будем как взрослые люди.       — Хорошо, — наконец произнесла она, мигом забыв о браслете и этой затеи с Ноттингемом. — Где вы научились такому? У вас очень славно получается убеждать.       — Кембриджский университет, мадам, — ответил он с полуулыбкой. — Но я сказал все это от чистого сердца Вам. Без капли чего-либо.       Он вновь посмотрел в сторону меня и сада — уже заметно темнело.       — Я думаю, что пойду. Меня ждут дела и работа, — сказал гость, вставая из-за стола. — Желаю все же удач в поиске браслета. Если нужна какая-либо помощь — всегда обращайтесь!       — Хорошего вечера, г-н Блэйр, — сказала мать сквозь зубы.       — И вам, госпожа.       Марк легко побежал, будто в припрыжку с стаканом воды в руках. Он не обернулся посмотреть на меня — значит правда не заметил. Мать осталась сидеть. Её лицо было поникшим, как гортензии, что вяли когда-то у нас в саду.       — Вот же ж рыжий лис… — процедила она и, затянувшись сигаретой, откинулась на спинку. — Мне надо было двести раз думать прежде чем одобрять его анкету сюда… Отныне никаких постояльцев из Кембриджа. И никаких этих… умов. Никаких ирландцев!       Она резко встала и стукнула ладонью по столу.       — Да ну его! Себе на голову взвалила… Противный ирландец. Вечно корчит из себя — непонятно что. Госпожа Сеймур, я знаю, как лучше.       Раздосадованная, она резко развернулась и пошла в мою сторону — видимо, к крокетчикам. Увидев её, я едва успела отпрыгнуть и выскользнула из-под ветвей кипариса, а затем убежала на задний двор, в яблоневый сад, прячась между ветвями, что нависали над влажной от вечерней росы травой.       Спустя полчаса я затерялась где-то в саду и решила уединиться сама по себе под старой яблоней. Воздух был едва прохладным и липким — с привкусом зелёных яблок и пыли, которую подняли крокетчики. Свет от дома почти не доставал сюда. Лишь огоньки лампы из террасы мерцали сквозь листву, как далекая сигнальная звезда. Я принесла свою скрипку и начала в одиночестве играть Лебединое озеро.       Казалось, что никто не увидит меня здесь. Но шаги раздались неожиданно, они были легкими и беззвучными. Я знала, что это он. Сердце стукнуло дважды, так будто кто-то постучал изнутри, как это бывает когда стучат тебе в дверь, прежде чем войти.       — Что ты делаешь здесь, Элли? — спросил он негромко. — Тут комары у вас размером с воробья.       — Я просто хотела тишины. А мне в свою очередь хочется спросить. Что ты здесь делаешь?       — А Вы, мисс Элли, думали, что сад — это ваша эксклюзивная территория?       Мы рассмеялись. Он не стал подходить слишком близко, а просто смотрел на меня. Не как взрослый или кто-либо еще. А просто как человек, который хотел меня понять. Как обычно он делал это всегда.       — Мать сказала после тебя, что ты рыжий лис и противный ирландец.       — Ты слушала наш разговор?       — Да, — засмущалась я.       — Это и ожидалось, ха-ха. Сколько раз мне говорили подобное. Знали бы они, что я и вовсе не ирландец.       Он присел рядом — на траву, не боясь испачкать брюки. У него всё получалось как-то легко, небрежно, но так по-настоящему. Абсолютно не в стиле нашего британского общества.       — Так забавно. Когда ты обычно ложишься спать? — спросила я.       — Обычно. Около 11-12.       — А тогда, что это было вчера? — рассмеялась я.       — Я гулял. Много по городу. И сегодня также, — он смутился. — А вчера. Я не знаю.       Мое тело инстинктивно потянулось к нему, ведь я желала где-то внутри повторить это вновь. Однако, протянувшись к Блэйру, тот в свою очередь меня вновь придержал.       — Элли, — спросил Марк. — Ты действительно меня желаешь?       Я отвернулась.       — Да. Я не могу. Это очень сложно…       Блэйр смотрел на меня долго, словно пытался прочесть то, что я скрываю. И в этот миг по коже побежали мурашки, будто тень той ночи снова накрыла меня. Я вспомнила его голос у самого уха, его руки, что почти касались меня во сне. Сон ли это был? Или всё же я ощущала его по-настоящему?       Я вздрогнула, потому что даже сейчас, сидя с ним под яблоней, дыхание сбивалось так же, как тогда ночью. Марк нахмурился, будто почувствовал моё смятение.       — Иногда мне кажется, — тихо произнёс он, — что между нами происходит больше, чем мы позволяем себе признать…

***

      When I look back upon my life, it’s always with the sense of shame.       Тусклый, вишневый запах все еще живет в моей памяти. Она разливала вино по бокалам, добавляя лед, а кто-то услышал слово «мартини». Это был расцвет июня, цвели акации. В самом деле воздух в Париже казался гораздо добрее, чем тот, к которому я привык в Лондоне. Я был рад, что мать отвезла меня сюда. Монмартр, с его запоздалыми тенями и запахом жареного сахара, расплывался за окнами. Однако, вчерашнее признание в том, что я все же её не родной сын волновало меня. Я много думал о своей родной матери и детстве, казалось, будто воспоминание, когда мне было 4 года, растворилось. И вместе с ним — всё между мной и нынешней матерью.       Я сидел у дивана, наблюдая, как официант называет цену вина. Кто-то из нашей компании спорил о счёте. Сейчас уже и не вспомнится, кто был тогда рядом со мной — Колин? Майкл? Даже не мог вспомнить, что это была за дама в тот вечер с вишневым запахом? Она смотрела на меня, словно знала что-то, чего не знал я. Но что она могла найти во мне? Я лишь забрал бокал вина из ее рук и принялся наслаждаться этим моментом, стараясь удержать этот миг.       В то время мне было двадцать один, я будто больше не хотел смотреть на женщин. Никса… Она разбила мне сердце, после чего казалось, что будто ничего не будет дальше: я оказался приемным, даже моя родная мать отказалась от меня. Это ощущение того глубокого вечера в Париже все еще помнится во мне — ты никому не нужен. Где-то были порции аплодисментов некому актеру кабаре, вставшему на сцену. Загадочная девушка, разливавшая только что мне вино, убежала за сцену. Наверное, она была из их труппы. От неё остался лишь шлейф сладких духов, а я лишь запомнил то, как плавно летели её шелковые волосы по воздуху. Это было не кабаре в привычном смысле, а клуб с артистической труппой, где всё смешивалось: спектакли, алкоголь, секс и усталость. Заведение называлось «Le Papillion Rouge» — красная бабочка, и, кажется, всё здесь правда трепетало на грани приличия.       Кто-то говорит о том, что мужчины не умеют плакать, но я делал это про себя, не показывая наружу. Я не думал о том, что этот разрыв с Никсой повлияет на долгие годы и даже десятилетия в моей жизни — ведь я будто вложил в неё всю юношескую любовь и мгновенно стал сух. Моя рука тянулась к тому, чтобы позвонить ей тем вечером, ведь я знал, что она здесь в Париже, как и я. Но я понимал, что делать этого не стоит, наверное, она хотела отдохнуть от меня. Парни вокруг меня смеялись и говорили — «сними кого-нибудь», однако я не мог даже думать об этом. После Никсы я видел её буквально во всех.       В тот вечер парни пошли за девушками, я же остался сидеть на кресле, упиваясь вином одним за другим. Мама сама привезла меня сюда в Париж, ведь она знала, в каком я состоянии. Несмотря на свое детство, я всё ещё был одним из золотой лондонской молодежи. Хоть в моих руках и были деньги с солидным состоянием, друзья и родители, я глубоко чувствовал себя в одиночестве. Это сиротское ощущение рождается и остается с тобой на всю жизнь. Я помнил, что завтра мне отправляться в Сорбонн, но в голове вертелось только одно.       Никса. Никса. Никса. Как же я люблю тебя.       Чуть позже я отошел в уборную. Тусклый свет, резкий запах хлорки витал в воздухе вперемешку с чем-то другим — слащавым и липким. В зеркале туалета я посмотрел на себя — небрежные, красные, рыжие волосы, которые были еще густыми, чем сейчас, мое чистое, мягкое лицо без единой волосинки. Я был таким худым, мои руки в мелких веснушках, глаза все того же орехового цвета, что и сейчас. Единственное, что не изменилось во мне с того момента, это мои глаза. На мне какая-то нелепая рубашка в клетку. Смотря на себя, я думал о том, что вероятнее тот, в кого влюбилась Никса лучше, чем я. Ей не нужен рыжий приёмыш с неясным прошлым. Точно не я. Обернувшись, я пошел сушить руки и увидел, как под раковиной кто-то оставил упаковку от презервативов. В мусорке что-то липло к краю, но я не захотел разглядывать. Я вытер руки и просто убежал обратно в зал, искать своих.       — Марк? — тихо сказала Элеанор.       Тогда я моргнул и будто всё исчезло — Париж, вино, зеркало и 1975 год. Моя боль от Никсы моментально растворилась, когда я вернулся сюда. Остался только вечер, сад, шелест ветра. Я смотрел на Элеанор и будто видел себя в ней. Возможно она тоже переживает сейчас такую же боль, и как я, десять лет назад. Теперь, возможно, я и есть Никса, тот, кто причинит боль, даже если не хочет. И осознавать это было невыносимо. Я бы хотел к ней прикоснуться, но наша разница в возрасте слишком крупна. Она слишком мала. Сможет ли она вновь полюбить кого-то другого после меня? Что мне делать с этими отношениями? Если бы она знала, как много я хотел бы, вот так молча сидеть рядом и слушать все её рассказы и переживания, смотреть в её глаза, делить с ней эти моменты и помогать ей. Прикасаться к этим шелковым волосам и целовать её веки. Среди яблонь её образ раскрывался по-другому — в ней было почти нечто эфемерное, как если бы она принадлежала не только этому вечеру, но и моей памяти, и моему будущему.

...Моему будущему?

…И мы с Артуром уже подобрали ей хорошую кандидатуру.

      Однако, вот так. Всё становится на свои места. Девушка, которая улыбается тебе под яблоней, уже не твоя, и никогда ею не была. Она не для тебя. У неё уже есть путь, проложенный родителями, одобренный кем-то там в Лондоне. А ты — всего лишь летний, рыжий постоялец. Один из сотен в этом доме, как и все.

***

      — Всё хорошо?       — Да… Просто, что-то вспомнилось.       Его взгляд стал рассеянным, словно он смотрел сквозь меня, сквозь яблоневые деревья, куда-то далеко — где меня не было. Это было довольно загадочным, как и его ответ. Он многое скрывал, и лишь в моих руках Марк медленно раскрывался, словно, как кокон гусеницы превращается в бабочку, или скрытые в улье соты, полные золотого меда. И я сейчас являюсь тем, кто осторожно снимает слои, открывая то, что долгое время было спрятано глубоко внутри.       — Элли, — тихо сказал Блэйр. — Я не знаю, что будет дальше. Мне важно быть рядом с тобой сейчас. Это все, что я могу.       Я лишь ничего не ответила, оставив его наедине с самим с собой и просто кивнула, опустив голову ему на плечо. Мы просто сидели тогда в эту ночь молча, без слов — где-то в траве, под деревьями, в самом сердце июля. Ночь опустилась на сад, как акварель на мокрую бумагу, и все происходящее напомнило мне картину Винсента Ван Гога «Звездная ночь», некая звезда в ту ночь была действительно яркой на небе. Казалось, будто это вторая луна.       — Смотри, это луна в небе? — спросила я.       — Луна, — Марк показал на другой горизонт. — Вот там, она сейчас в полумесяце. А это… — Он перевел взгляд чуть выше. — Это, по-моему, Венера.       — Ого.       — Да, этот легкий сияющий огонёк — знак, что всё будет хорошо.       Марк говорил это почти шёпотом, и его слова растворялись в тёплом ночном воздухе. Подняв голову, мне встретился его взгляд, близкий, задумчивый, полный той самой осторожной нежности, что я так долго ждала. Между нами повисла пауза, в которой слышалось только стрекотание кузнечиков, и вдруг показалось: если не сейчас, то когда?              Я склонилась к нему, и он не отстранился. Наши губы встретились робко, осторожно, будто мы оба боялись разрушить хрупкую реальность вокруг, но чем дольше длился этот миг, тем сильнее становилось чувство, что в нём вся истина. Поцелуй оказался мягким и долгим, и в нём не было ни запрета, ни страха, только тихое признание в том, о чём мы молчали столько времени. Затем его ладонь плавно скользнула к моей щеке, и задержалась у края уха. В этот момент он был не загадочным постояльцем и не старше меня на целый мир — он был просто мой Марк, такой живой и близкий, вдыхавший в меня веру в то, что это действительно может быть.       — Элли… — выдохнул он, когда мы отстранились, и я услышала дрожь в его голосе. — Я слишком долго этого ждал.       Наши тела прижалась ближе, и мы снова замолчали от этого прикосновения. Казалось, слова теперь были лишними, всё сказано в этом моменте, в этом дыхании рядом. Его плечо было тёплым, его сердце билось быстро, как и моё. Мы сидели так, не двигаясь, и сад вокруг будто растворился. Листья яблони тихо шелестели над нами, ночной воздух был густым и липким, а звёзды мерцали, словно наблюдали за нами, подмигивая своей вечной тайной.       В этом моменте я улыбнулась сквозь слёзы и положила руку поверх его ладони. Казалось, что мир стал меньше, тише, и существует только этот сад, эта ночь и мы вдвоём. Мой взгляд снова устремился на небо, где Венера горела чуть выше луны — та самая вторая звезда, о которой он сказал. И в этот миг захотелось верить: действительно всё будет хорошо.       Я бы хотела признаться тебе в любви, но сказать это в открытую очень трудно, поэтому я ничего не скажу. Я не останусь в твоей жизни надолго — и я знаю это. Но ты, та жизнь и человек, который был нужен мне все это время. Я думаю о тебе, как о своем лучшем друге, и, да, это звучит глупо. Слова — бесполезные устройства.       «Прошло много-много времени с тех пор, как я запомнил твое лицо».