Цветущие ветки миндаля

      В последующие дни его пребывания я понимала, что мне следует вести себя так же, как ведёт себя он по отношению ко мне. Я почти не бывала в комнате — днём уезжала в центр города, чтобы посидеть в читальном зале городской библиотеки на Surrey Street, листая старые издания The Times и подборки британской поэзии. Иногда заходила в тихое кафе у вокзала, где всегда пахло подгоревшими тостами и свежезаваренным «Yorkshire Tea». Я нарочно возвращалась домой позже обычного — после девяти, когда ужин уже подходил к концу и разговоры утихали. Иногда говорила, что задержалась у знакомой, иногда вовсе ничего не объясняла, чем, конечно же, выводила маму из себя.       После всего, что случилось, мне не хотелось видеть ни Марка, ни Шарлотт. Да и, признаться, ни одного из этих раздражающих постояльцев, каждый из которых будто нарочно будоражил моё сознание, шумел в коридоре и подолгу занимал ванную. Я старалась исчезать, словно быть в этом доме стало слишком тесно.       Я мечтала сбежать отсюда как можно раньше. Хотелось, чтобы скорее пришла осень, и я смогла уехать в Лондон — к учёбе, к друзьям… к своему лабрадору Бену, который, казалось, скучал по мне больше, чем кто-либо. Я жаждала оставить этот забытый Богом город, с его облупленными вывесками, вечно серыми улицами и местной молодёжью, с которой никто в здравом уме не стал бы связываться. Всё здесь казалось чужим — даже воздух. Я только и думала о том, чтобы уехать и больше никогда не возвращаться.       Мне было необходимо научиться избегать Марка, перестать следить за ним, слушать топот его шагов каждый день и каждый вечер, перестать смотреть ему в глаза и думать о нём каждую секунду, минуту, час, день. Я знала, что могла это сделать. Будущего у нас быть не должно.

***

      Прошла неделя. Ранним утром мне захотелось вкусить гранатовый плод, являющийся весьма редкостным деликатесом у нас и в общей части Великобритании, поскольку являлся южным эндемиком. Обнаружив же в вазе с фруктами красный, сочный, упругий и округлой формы гранат, я полностью обхватила плод рукой. В руках он казался идеальным — довольно плотный, тяжелый и сухой без всяких пятен, вмятин и углублений.       На деревянной доске из граната начал сочится темно-красного цвета сок, который стекал по моим пальцам. Мелкие крупинки гранатовых косточек стали постепенно выпрыгивать из мякоти, которую я не спеша раскрывала своими ладонями. Увидев сочные, благоухающие свежестью, камеры с крупинками, расположенных вдоль и поперек, словно сетка, невольно захотелось тут же запихнуть их в рот и почувствовать терпкий вкус плёнчатых перегородок и сладкую мякоть зернышек.       Спокойно положив гранат на тарелку, я поспешила на террасу. Затем, пройдя пару метров с тарелкой в руках, на краю я обнаружила лежащего Марка, который наслаждался единственным теплым деньком, наконец наступившим за последние семь дней. Лицо его закрывала соломенная шляпа, руки покрывали веснушки.       Присев рядом с ним на соседнем шезлонге, я аккуратно поставила тарелку на кофейный столик и взяла пару горстей граната себе в ладонь. Из-за невозможности увидеть его лицо, будь он спит или бодрствует, мне все же хотелось наблюдать за этой картиной всю вечность. Жуя зёрна граната и ощущая, как сладкая мякоть лопается во рту, я поняла: продолжать смотреть на него — значит выдать себя. Поэтому, почти судорожно, я склонилась под журнальный столик, вытащила наугад одну из стопок книг и сделала вид, будто целиком погружена в чтение.       Я положила глянцевый журнал перед собой. На страницах — привычные, выверенные образы: красота, элегантность, модная отстранённость. Всё это казалось таким знакомым и одновременно пустым. Ничего нового. Ничего настоящего.       Из кухни доносился лёгкий звон посуды, поскрипывали старые половицы под чьими-то осторожными шагами, вероятно, это была Полли. Окинув взглядом террасу и убедившись, что, кроме Марка и меня, здесь нет никого нет, я позволила себе расслабиться. Сделала широкий надкус — сладкий сок граната снова потёк по пальцам, несколько капель упали прямо на разворот с рекламой дорогих духов. Одно зёрнышко с глухим звуком упало на пол. Шорох был едва уловим, но рука спящего вздрогнула.       Будучи совсем сонным, он слегка приподнялся с шезлонга и не заметил шляпу на своем лице, отчего она упала на траву. Палящие лучи солнца стали бить ему в глаза, когда он вопрошающе взглянул на меня. Его взгляд ясно дал понять: мой рот и пальцы были забрызганы алым гранатовым соком. Я почувствовала, как щеки слегка запылали. Не говоря ни слова, я тут же потянулась за бумажным полотенцем, лежавшим на столике.       — Приятного аппетита! — Сказал он мне, а затем поднял с травы упавшую шляпу.       — Спасибо, — ответила я. — Извините, что разбудила вас.       — Ничего страшного, — он вытряхнул с шляпы пыль. — Сегодняшняя погода создана для того, чтобы ей наслаждаться, а не спать.       Мы рассмеялись.       — Да… — Я посмотрела на лучезарно голубое небо и спросила, — Как ваше впечатление после недели пребывания здесь?              — Прекрасно. Не ожидал, что центр города такой оживленный, а парки там великолепные. Хоть, садись и рисуй прямо здесь… Чего мне и хотелось сделать.       — А вы были уже в церкви Святой Марии или соборе, ради которых приехали?       — Да, был, — ответил он и задумался. — Сделал пару набросков, но нужно сделать их ещё.       Между нами возникла неловкая тишина, продолжавшаяся минут пять. В тот момент я и не знала о чем можно спросить Марка ещё.       Какая красивая рубашка на вас!.. Нет. Попробуйте этот гранат! Тоже не то. Какая ваша любимая еда? Позорище. Откуда вы родом, и были ли вы когда-нибудь женаты?.. Ты совсем уже?!       Тысячи мыслей в секунду проносились о том, что можно сказать рыжеволосому гостю, чтобы прервать эти неудобные минуты молчания. Однако, Марк сам решил продолжить разговор, наблюдая за тем, как я ем гранатовые зернышки, капли которых стекали по моим ладоням и падали на траву.       — Вы же сейчас отдыхаете от учёбы, верно? — Он поднял брови и стал наливать апельсиновый сок себе в стакан.       — Да, это так. Мы сейчас отдыхаем, и снова в сентябре я поеду в Лондон. Я поступаю в университет.       — Вот как! — Он удивился. — А почему вы приезжаете сюда, в такое скучное место, а не остаетесь на лето в Лондоне? Думаю, молодежи неинтересно здесь.       Молодёжи… Он произнёс это слово так, будто я одна из них — тех, кто жаждет бесконечного движения, вечеринок, глупых разговоров и свободы любой ценой. Но ведь он не знает. Не знает, что я выросла здесь, в этих переулках, под этим серым небом. Что я знаю Шеффилд не как турист или временный житель, а как часть себя. И всё же он говорит так, будто я случайный прохожий, как будто моё присутствие здесь — ошибка или бегство. Может, в каком-то смысле так и есть… но всё же это место — моё, и я вовсе не ищу здесь развлечений.       — Не знаю насчет молодежи, но их мало здесь, и все в основном уезжают поступать или работать в соседние Манчестер, Ливерпуль или Бирмингем. Я же приезжаю каждое лето сюда, чтобы начать собирать яблоки в саду, видеться с мамой и навестить этот заброшенный особняк.       — А вы не с матерью живете в Лондоне?       — Все произошло таким образом, что мои родители расстались, и поэтому на данный момент я живу отдельно в Лондоне, в Уэст-Энде.       — Уэст-Энд? — с интересом отозвался он. — Место с особой атмосферой, да и не из дешёвых. Видимо, вам повезло с возможностями… А школа, полагаю, тоже весьма выдающаяся?       — Эм, — я немного смутилась. — Я учусь в обычной католической школе.       — Это прекрасно, — добавил он. — Стоит вам только постараться в этом году и вам уже открыта дорога в Кембридж, либо Оксфорд. Или же попасть в знаменитую Лигу плюща.       — Правда, я ещё не задумывалась о том, куда буду планировать поступать в этом году.       — А что вас больше всего интересует?       Услышав вопрос собеседника, я призадумалась.       — Пожалуй, рисование. Хотя я думаю, что на этом невозможно заработать большое количество денег.              — Да, капиталистический уклад весьма проникает в сознание многих людей, — он печально вздохнул. — В этой жизни нужно заниматься тем, что тебе нравится, и оно обязательно принесет тебе доход. Например, я поступил учиться искусству цвета в Кембриджский университет после того, как осознал, что жить с родителями в Девоне весьма сложновато. Но и я не мог представить свою жизнь, будучи врачом, какими были они.       — Ваша семья состоит из врачей? — спросила я и поняла, что плавно перехожу к теме его происхождения.       Далее он рассказал о том, что всё свое детство провёл в небольшой деревне на юге Англии. Его отец был учителем музыки в местной школе, а мать врачом. С детства Марк много времени проводил среди французов, поскольку его мать принадлежала к ним. Она пела старые шансоны и рассказывала про Париж. В подростковом возрасте он увлекся живописью и философией, вдохновляясь работами Канта, Моне и Ван Гога, что впоследствии и привело его в художественный университет.       Увлеченно слушая рассказ рыжеволосого гостя о себе, я и не заметила, как быстро гранат исчез в моей руке, а на тарелке оказалась красная кожура. Марк невольно проронил предложение:       — Я слышал, что вы слушали «Please» на днях…       От его слов мне стало немного не по себе. Неужели он все ещё помнит тот момент? Неужели всё, что происходит в моей комнате, так слышно ему?       — Да, — сказала я и решительно добавила: — По вечерам я включаю проигрыватель и ставлю виниловую пластинку на любимые моменты из своих песен, а затем слушаю.       — Надеюсь, вас не смутит моя небольшая просьба?       — Да, какая именно?       — Могу ли я как-нибудь зайти к вам и послушать их? — Он рассмеялся.       — Конечно, г-н Блэйр. Можете сегодня же зайти ко мне и послушать их.       Сделав последний глоток апельсинового сока, он резко поднялся с шезлонга и надел соломенную шляпу на голову.       — Тогда встретимся сегодня вечером, Элеанор. А сейчас нужно забежать на почту — хочу отправить пару писем и открыток.       — О, это так приятно, — улыбнулась я. — Кому Вы их отправляете?       — Да, ничего особенного. Просто некоторым друзьям и… — он задумался. — своей маме во Францию. Я стараюсь поддерживать с ней связь, хоть и редко вижусь. Радую её разными открытками и посылками из городов.       Я кивнула, понимая, что очень важно поддерживать эту связь.       — Поэтому, — добавил он, — вынужден вас покинуть. Спасибо за интересную дискуссию и не отчаивайтесь, у вас всё ещё впереди. Встретимся на ужине.       С такими словами Марк улыбнулся, легонько тронул меня за плечо и пошел своей радостной походкой в сторону дома.       Поняв, что сегодня я снова встречусь с ним, в моей душе загорелось пламя огня, и стало невыносимо тепло. После того как он зашел домой, я начала прыгать и кричать от счастья прямо на террасе, веря, что вероятнее всего никто не видит и не слышит меня. Я соприкоснулась с ним два раза. Невероятно.              Мне не терпелось дождаться сегодняшнего вечера, но день тянулся медленнее обычного. Около двух часов дня, лёжа на кровати и рисуя в черновике для эскизов руки Давида, я включила кассетный плеер. Вместо музыки решила послушать аудиокнигу — радиопостановку «Гордости и предубеждения» Джейн Остин. Голос актрисы нежно лился в комнате, создавая уют и спокойствие. Вдруг мне резко захотелось мороженого — именно ледяного и сладкого. Я отложила черновик и отправилась на поиски этой радости.       Взяв с собой пару центов, я выбежала во двор и, дальше следуя по тропинке через яблоневый сад, ловила ладонями падающие лепестки деревьев. Стремительно убегая, я внимательно наблюдала за яблоками, которые были разной спелости — одни уже румяные и красные, другие же — пока жесткие и зеленоватые; некоторые упавшие из них уже виднелись на траве. Возможно всего через пару недель мама начнет собирать нас всех, в том числе и Марка, и соседей, и своих подруг, и всех, кому ни лень, на собирание урожая с этих обширных садов.       Скорее всего я сразу же заберу Марка в пару за собой, и мы вдвоем с корзинками устремимся в глубь сада на границе с Шеффилдским лесом, где нас никто не найдет…       Выйдя на проезжую часть окраины города, где мы жили, я увидела небольшой фургончик мороженщика, который приезжал к нашему дому из центра Шеффилда лишь по воскресеньям в час дня. За кассой сегодня сидела приятная девушка азиатской внешности, которую нечасто встретишь в северной части Англии.       На стендах сегодня были — мороженое пломбир, вкусы ванили, шоколада, фисташек и прочего, брикеты, корзинки и мой любимый лёд. Увидев его на стенде, я сразу же обратилась к кассирше:       — Здравствуйте, можно пожалуйста арбузный лёд.       — Да, конечно, — промолвила она и улыбнулась. — С вас двадцать четыре цента.       Достав из кармана пару запасенных монет с изображением Её Величества королевы Елизаветы II, я поспешно положила их в лоток, но не успела я сделать это, как мою руку с монетками кто-то крепко схватил сзади.       Кто это? Я не на шутку испугалась. Когда я обернулась, моему взору показался высокий молодой парень с блондинистыми, почти платинового цвета волосами с темно-каштановым корнями на них. Он был одет в легкую хлопковую белую рубашку, штаны были цвета охры и немного потрепаны, но, несмотря на весь его классический образ, на ногах виднелись грубые, кожаные, армейские ботинки. Армейские ботинки? Это же…       — Держите двадцать четыре цента, — протянул он кассирше, и та послушно приняла их. Затем юноша посмотрел на меня и улыбнулся. — Разве ты не помнишь меня, Элли?       Парень ухмыльнулся и оперся локтем на стенд с мороженым, смотря на меня сверху вниз. В ожидании моего ответа, он печально вздохнул.       Помнится мне, это был мальчик, живущий как раз на соседней ферме семьи О’Коннеллов, с которым я часто играла в детстве. Семья фермеров была очень большой и состояла из родителей, бабушки и их шестерых детей. Я помнила его. Он был на год старше меня, и мы часто пропадали на качелях, бегали по деревенскому району Шеффилда, гладили лошадей, кушали свежевыпеченные пироги его бабушки, издевались над его младшими сестрами-близняшками. Ф. Феликс. Феликс О’Коннелл! Третий ребенок в семье. Я вспомнила его. Но где он пропадал всё эти последние года с тех пор, как мы играли с ним во дворе?       — О, Феликс! Я помню тебя. — Стоя с мороженым в руках, я попыталась обнять его.       Казалось, что мальчик был совсем маленьким и одного роста со мной в детстве, а сейчас он выше меня, пожалуй, аж на сантиметров пятнадцать.       Он также приобнял меня. От него пахло свежестью ромашковых полей и цитрусовых долек апельсина. Руки его были необычайно теплы. Кожа была молочного цвета, а на локтях и пальцах виднелся красный оттенок из-за небольших ссадин на них.       — Как тебе мороженое?       — Ой, я его даже и не попробовала, но должно быть вкусно! — ответила я. — Зачем ты заплатил за него? Это же всего лишь двадцать четыре цента. Мне это мороженое купить ни почем.       — Я лишь хотел сделать тебе приятно, Элли, — по его тону было понятно, что мои сказанные слова обидели его.       — Но, спасибо большое! Оно будет вкуснее от тебя… — я неловко улыбнулась в надежде на то, что смягчу разговор.       Услышав мои нелепые слова, Феликс улыбнулся.       — Пожалуй, я тоже возьму один стаканчик, — сказал он и обратился к кассирше. — Мне нравится вот этот пломбир.       Он взял мороженое и предложил пройтись по улице, а потом заглянуть в небольшой парк. Я согласилась. Мы неспеша шли по асфальтированным дорожкам и медленно ели десерт. Блондинистые волосы О’Коннелла из-за яркого солнца сияли и сверкали как в детстве, от чего блик на его прическе снова падал мне прямо на глаза. Разговор поначалу не клеился, возможно, это было из-за моих сказанных слов возле фургона, но я решила спросить его.       — Где ты был эти три года? — Я взглянула на него.       — Эти три года… — Он посмотрел на небо. — Родители отправили меня учиться в Бирмингем, нежели я бы продолжил наше фермерское хозяйство. И там, в Бирмингеме, я прошёл небольшую военную службу. Наверное, этой осенью снова поеду туда.       — Понятно.       — А ты? Все также летом собираешь яблоки в саду? — Попробовав пломбир, он посмотрел мягким взглядом на меня.       — Да, как обычно. Правда мамин урожай выдался больше, чем обычно в этом году. Нам понадобится помощь.       — Если что, я и моя семья обязательно вам поможем.       — Ой, Феликс! — я воскликнула. — Я вспомнила момент, как мы с тобой играли в ловлю яблок на Хэллоуин. Ты помнишь это?       Его глаза загорелись.       — Да! Мы с тобой ещё обманули их, приняв твои яблоки из сада за пойманные.       Мы громко рассмеялись.       — А ещё, ты съел их столько, что потом тебя тошнило наоборот.       — Эй, я кстати с тех пор яблоки больше не ем, — он по-детски толкнул меня. — А ты была тоже не очень, когда я черничный пирог бабушки вмазал тебе прямо в лицо! Ты весь вечер ходила с розовым лицом. Ха-ха!       — Ха-ха, — я и совсем забыла про этот момент. — А сейчас будет эра отмщения!       Он, вероятно, не ожидал такого дерзкого случая, как я резко выхватила мороженое из его рук и прилепила прямо на нос. Как говорится, око за око…       Однако и он оказался крепким орешком. Сняв с себя ванильный рожок, Феликс сам влепил мне его прямо на лицо. В итоге мы, вроде бы уже взрослые, стояли как последние клоуны, обмазанные мороженым на лице, и смеялись на всю улицу.       — Вкусно?       — Да, очень, — я продолжала смеяться, держа в руке ещё свой немного подтаявший лёд.       — Чёрт, нам надо чем-то протереться, а то будем ходить так! — Он начал оглядываться по пути и искать ближайший продуктовый.       Пройдя пару метров вперёд по улице, мы наконец увидели магазин.       — Подожди меня здесь, хорошо, — промолвил О’Коннелл так, как говорил обычно в детстве, и устремился к лавке.              — Купи мне воды, — попросила я.       На улице я присела на деревянную скамейку. Моё лицо тоже было изрядно испачкано мороженым, и поэтому я спряталась в тени деревьях от толпы прохожих. На ветке вяза прыгала синица, издавая тонкую, пронзительную трель, но вскоре всё вокруг затмил шум листвы.       Спустя пару минут из магазина вышел Феликс и подбежал ко мне со стеклянной бутылкой воды, пачкой салфеток и… Букетом синих ирисов в руках.       Откуда он знал, что это мои любимые цветы?       Он улыбнулся и вручил мне большой букет только распустившихся и благоухающих ирисов. Лепестки были синими, словно небо, а листья плоские и конусообразные. Я была очень рада такому подарку от него, и моя неподдельная радость выражалась на лице, чему Феликс был непременно счастлив. Его локоны волос летали на ветру, а он сам тщательно протирал свое лицо от остатков мороженого, которые уже растаяли на коже.       После того как он передал мне воду, я принялась долго и жадно пить её после мороженого, словно это был последний глоток воды в этой жизни. Она оказалась тёплой и без газа — жажда почти не прошла. Затем я предложила её Феликсу, тот согласился и слегка испил. Парень плеснул немного воды себе на руку, протер лицо и провел мокрыми пальцами по своим волосам.       Синица все ещё пела возле нас, и юноша решил присесть на скамейку. Его лицо было удивительно простым и в то же время красивым — мягкие черты, прямой нос, чуть острые уши. Феликс повернулся ко мне и спросил:       — У вас сейчас кто-то гостит дома?       — Да, — ответила я. — Сейчас у нас как прежде Шарлотт, как была три года назад, так и осталась. И… Кое-кто прибыл буквально неделю назад.       — Ого, так Шарлотт всё ещё у вас, — Феликс удивился. — А что за новый гость?       — Какой-то знаменитый художник из Лондона, — я посмотрела на букет ирисов в руках. — Марк Блэйр, может тебе знаком?       — Ты серьёзно? — Он рассмеялся. — Спроси что-нибудь полегче, я в искусстве не разбираюсь. Так его зовут Марк?       — Да.       — Ясно, — задумавшись, промолвил юноша. — А на сколько он у вас?       — На два месяца. Вроде бы должен написать эти кафедральные соборы, а потом вернётся домой…       — Ха, значит, он ещё и верующий, — усмехнулся Феликс. — Ради этих двух церквушек тащиться в такую глушь… Только художники на такое способны.       Его слова прозвучали как насмешка, и я вдруг увидела в нём что-то новое — горделивое, слегка язвительное. А где же тот добрый, светлый мальчик, которого я помнила?       Позже он решил проводить меня до дома. По дороге мы обсуждали мою жизнь в Лондоне, его жизнь в Бирмингеме. Мы также прошли через яблоневый сад по старой тропинке вдоль леса и остановились у входа в дом.       — Всё, как в былые времена, — он взглянул на наш особняк.       — Да, особо ничего и не изменилось, Феликс, — дополнила я. — Ты, если что, заходи к нам. И, ещё раз, спасибо за цветы, они прекрасны!       Обняв его крепко, с букетом ирисов в руках, я снова уловила тот сладкий запах — как будто от ромашковых полей. Он всё ещё казался мне родным, несмотря на три года молчания.       Феликс тоже обнял меня — тепло, широко. Я подняла взгляд вверх — и вдруг заметила на третьем этаже в окне фигуру Марка. Мужчина стоял, наблюдая за нами.       Неужели он всё видел?       На этом тёплом моменте мы быстро распрощались, и я поспешила к дому.       — Пока, Элли! — подмигнул он.       — Прощай, Фокс! — ответила я и весело помахала ему рукой.       Фокс… Я ведь прекрасно помнила, как он не любит, когда его зовут так.       — Эй! Не называй меня так. Я тебе не Фокс! — крикнул он.       Его детское недовольство вызвало у меня смех. Я шла с широкой улыбкой, в руках букет, а ноги — уставшие, но лёгкие — сами несли меня домой. Только вот мысль о том, что Марк видел нас… не покидала меня ни на секунду.       Зайдя домой, я увидела на пороге свою мать, собиравшуюся куда-то. Мне стало немного неловко на душе, что в моих руках сейчас был огромный букет с ярко-синими ирисами, который она не могла не заметить. Увидев меня, мать задала вполне ожидаемый вопрос:       — А от кого цветы?       Я немного смутилась.       — Мне… Мне подарили, — ответила я и поняла, что нужно быстрее спешить к себе в комнату.       — А кто?       — Это из библиотеки. — Я прекрасно понимала, что упоминать Феликса в разговоре с ней не стоит, ведь он не особо нравился ей. — Там сегодня был день открытых дверей.       — Элли, библиотеки не работает по воскресеньям, — она продолжила поедать меня и цветы своим взглядом.       — А если всё-таки работает? — спросила я, снимая ботинки.       — Кто-то у тебя появился? — чуть улыбнулась она.       — Ну, а если да? — ответила я с лёгкой усмешкой и направилась к лестнице.       Сказав это, я легко и быстро поднялась в свою комнату. Наконец, закрыв дверь на ключ, я осталась одна — наедине с собой. Аккуратно положила букет безупречных синих цветов на кровать и бросила взгляд на проигрыватель с виниловыми пластинками разных групп.       Посмотрела на часы — 7:25. «Довольно поздно, — подумала я, — кажется, ужин у домочадцев задерживается». А взгляд мистера Блэйра, обращённый ко мне и Феликсу всего пару минут назад, всё никак не отпускал меня…