Призрак Пустыни

— Мы спускались и поднимались, несколько раз заходили в тупики. Я ставил маркером отметки на развилках, несколько раз ловил течение воздуха, но оно заводило нас к щелям, где мы бы и голыми не пролезли, а бросать скаф — дурная идея. Мы болтали по дороге. Познакомились. Решили называть друг друга просто Мартин и Пауль, — продолжал рассказ бывший десантник. — Мне понравилась выносливость этого парнишки. Видно было, что ему непривычно, тяжко, но Март не жаловался, — Пауль взъерошил шевелюру Мартина и чуть улыбнулся уголком губ. Вокруг нас царила тишина, лишь ветерок гулял и чем-то громыхал внизу — то ли ржавые миски катал, то ли трепал лист железа. — В конце концов я тоже устал, ведь мы шарили по этим туннелям несколько часов кряду. Впереди было два прохода — пошире и поуже. Уж не знаю что именно толкнуло меня, но я решил идти по узкому пути. Нарисовал маркером отметочек типа как мы пришли и повернул направо. Шли недолго, от силы минут двадцать. Ход изогнулся и вывел нас в длинный грот. Поначалу я даже не понял что там за тёмная масса. Думал — камни или ещё чего. Но тут Марти врубил дальний свет и мы с ним потеряли дар речи, буквально. Мартин резко сел, чуть повернулся ко мне. Глаза его горели: — Я в жизни не видел таких кораблей, Альберт! — воскликнул он, — Представь себе яйцо с узкой юбкой! Оно стояло на четырёх опорах с колёсными шасси. Только шасси были странные, вроде и колесо, вроде и гусеница. Или они так сплющились за много лет? Обшивка пыльная, серый металл исцарапался, а в боку прямо над юбкой зиял открытый овальный люк. Его дверь куда-то делась, но — честно — в тот момент нам было не до того. Представляю себе! Я бы тоже охренел. Бродишь по каким-то природным пещерам, тыкаешься в тупики, тут бац — и корабль. Теперь ясно откуда в пещере взялись досочки и банки. — Слушай, — сказал я, — Парни, я вот тоже как-то не упомню такого типа кораблей. Всякие видал, но чтобы прямо яйцо — нет. Юбка была широкая? — В том и дело, что нет! — отозвался Мартин, — Метра два, не больше. Я перевернулся и сел на песок по-турецки. Вот так мы с Марти и оказались сидящими по обе стороны от Пауля. Тот улыбался, поглядывая на нас обоих. Я вытянул элрету — мозги нуждались в стимуляции: — А диаметр этой штуки большой? — Метров сорок или чуть больше, в длину — ну так метров шестьдесят. Наверное, — беззаботно отозвался Пауль. Первый дым потёк в лёгкие. Действительно, какая-то нескладная штука. Сорок метров — это мелочь для спейса. Палубные истребители крейсеров примерно такой длины или чуть больше. Но размеры — второй вопрос. Куда интереснее как такая кракозябра взлетает и садится. В спейсе — ясен пень — полетишь и на булыжнике с коровой сбоку. Безвоздушное пространство, сопротивления ноль. Баланс массы играет только при манёврах. Одного импульса достаточно для начала движения, дальше разгонные или маневровые, тормозные. А вот в литторали всё куда сложней. И входить в неё с ходу нельзя — перекалишь обшивку — беда будет. Не зря керамикой обклеиваемся и регулярно её латаем. И сопротивление воздуха с движением вниз нарастает. А отрыв? Стартовать как древние «Челленджеры» — это дикий расход топлива. Поэтому-то и строят аэродинамичные корабли либо с плоскостями, либо флайвинг. У меня выдвижные стреловидные плоскости, я их каждый раз юзаю на посадке и взлёте. Набегающий поток воздуха, вот что поднимает «Рысь» при отрыве от земли. Ещё я выдвигаю хвостовые плоскости — горизонтальные и вертикальные. Это рули высоты и направления. Разбег у «Рыси», конечно, куда длинней, чем у лайнеров прошлых веков. Километра четыре, а то и шесть — смотря какая плотность воздуха и масса груза. Лучше взлетать с воды, с моря. Качка для огромной массы не фатальна, а запас пробега — да хоть усрись, целый океан. Теперь вернёмся к «яичку». Два метра юбочки по краю, это в сумме четыре метра плоскостей. Для сорока метров надстройки этого недостаточно. Я вызвал на наруч калькулятор и живенько прикинул по средней плотности атмосферы и удельной массе стали марки SRTQ, которая самая массовая в спейсконструкциях, из расчёта три метра толщина бортов — юбка получалась намного меньше, чем надо. — Инженер! — одобрил Пауль, — Вот видишь, Март, что значит штурман и механик! Сейчас Альбертик скажет, что он там вывел. — А вывел, — я выпустил клуб дыма в сторону от Пауля. Он не курит, вообще-то, — То, что для такой дурынды надо минимум двадцать один метр ширины плоскости в сумме, а не четыре. Низ плоский был? — Нет, — мотнул башкой Мартин, — тоже брюхо, таким же диаметром. Сзади внизу из него торчали четыре сопла посерёдке, а в самые края вставлены маневровые, поменьше. Ещё за соплами перо руля висело. Одно, слева. А правое обломилось, только шток от него остался. — Мы там побродили вокруг, поудивлялись, — Пауль изобразил руками хват винтовки стрелком, — Я, понятно, всё обшарил, но никто на нас с воплем «Мя-я-ясо!» не выскочил. Зато я обнаружил груду таких же банок, как в той пещерке у источника. Они были вскрыты и брошены у стены, совсем заржавели. Там же стояла такая тренога с плоским верхом и тоже ржавая, дно вывалилось. То ли сковородка, то ли жаровня. А потом я сообразил: если в эту гору запихали корабль, то должен быть шлюз. — Нам это практически одновременно в башку пришло, — сообщил Мартин, — Посмотрели друг на друга и как разом рявкнем: «Ворота»! И заржали, как кони. Как же это нам сразу-то в голову не стукнуло?! — продолжал он, белозубо улыбаясь, — Но снаружи откровенно выл ветер, мы очень устали и решили залезть в этот чёртов корабль, лечь там и поочерёдно поспать. Всё-таки железо, укрытие, одна дверь. Снизу донёсся свист, я оглянулся. Вдоль путей вилось быстро налетающее марево пыли. Через несколько секунд мимо пронёсся уже грузовой состав, не сильно отличающийся от пассажирского. Разве что вагоны выше, с округлыми торцами и без окон, а локомотив прямо копия того, только тот был в одну секцию, а этот в четыре. Поезд промчался секунд за сорок и лихо завалился в кривой, уходя за те самые скалы, где, небось, до сих пор стоит и тихо ржавеет загадочный спейсшип. — Да, так вот мы хоть и не сразу, но нашли трапы — скобы привареные к шасси и обшивке, — продолжил рассказ Мартин, — Пауль полез первым, за свой рейг держался, как за бусинку. Ругался, что всё тут на слове держится, насквозь лживом, но залез. Встал на этом ободе, ноги раздвинул, рейг наизготовку: прямо памятник себе любимому и всему десанту. Покоритель! Пауль ухмыльнулся, а Мартин меж тем продолжал: — Я забрался туда совсем измотаным, Альби. Ноги — как полена. Этот пояс был рифлёнчатым, по такому ходят. Наверное, должны были быть ограждения, но куда-то делись. Только поручень по борту корабля. Вот так мы дошли до люка и залезли внутрь. Я всего ждал: чудищ, киберов, груды костей. Сжимал свой пистоль так, что пальцы свело. Шли мы медленно, там же темно, каждую комнатку осматривали. И что самое обидное — пусто, доннерветтер! Ни покойников, ни сокровищ, ни артефактов или старинного оружия. Ничего от слова совсем! Пролезли на борт древней тайны, называется. На палубах меж дверями стояли мощные, окованые полосами по углам, железные рундуки. Мы сумели открыть несколько, но там была только труха. В каютах сохранилась пластмассовая мебель, откидные койки, старинные настольные компьютеры — ноутбуки. Но всё это было в трещинах или поломано. От органики и тканей — только пыль и несколько обрывков. Когда мы нашли кожаные сапоги с петельками под шнуровку, я даже испугался. А вдруг загляну и увижу белую кость? Но они были пусты и пахли лишь пылью. Единственное, что более-менее уцелело, так это фарфоровая и железная посуда на большом камбузе. Пауль прошёлся по нему и говорит: «Знаешь, парень, тут, похоже был большой экипаж. Человек пятьдесят, если не больше». «С чего ты взял»? — спрашиваю. «Видишь, на столе у них по три ячейки на каждое место? Две тарелки и кружка. Стандартный обед. Так вот, их двадцать. Экипаж же никогда не собирается вместе»? «Ага». — говорю, а сам думаю — молодец десман, верно сообразил. Вахта максимум часов восемь, а то и шесть. Даже если двенадцать, то всё равно две вахты выходит. Одна по местам, вторая отдыхает. Там ещё один столик был, отдельно, на восемь ячеек. Я прикинул, что это может быть офицерский. Шестнадцать офицеров на сорок матросов это вряд ли, скорее всего столы просто стандартные. Но вот восемь на сорок — это уже нормально. Да, выходит человек пятьдесят — семьдесят. Такие экипажи закончились с развитием искинов. Выходит, что яичку нашему лет сто — сто пятьдесят. Делюсь этой мудростью с Пау. Он пожал плечами, показал зубки свои белые и говорит: «А пойдём в рубку! Она там, в конце коридора. Кресло в ней, вроде, целое. С этих коек ещё грохнешься на пол». Мы и пошли. Рубка оказалась небольшая, на четыре места. Одно в серёдке, командирское, видать. А три у старинных пультов с клавишами и рычагами. В середине пилот сидел — у него штурвал был, прямо как твой, Альби. Справа от него ещё одно пилотское кресло и тоже со штурвалом. Место второго пилота, корректора, как иногда говорили. Слева пульт был широкий и полно сайдстиков, верньеров, шкал. На переборке перед пультами — огромный весь в трещинах, монитор на текучих кристаллах. Я такие только в старинных лентах видел. Всё пыльное, потускневшее. Пауль покачал командирское кресло и как в него грохнется, я аж от скрежета подскочил. Оборачиваюсь, а эта морда откинулась и лыбится во все тридцать два! Прочные кресла оказались, кожа на металле. «Кто первый сел, тот первый спит»! — заявляет мой красавчик. — «Если что, визжи, как поросёночек под кабаном»! — и закрыл глаза свои бесстыжие. Я аж зубами заскрежетал, ей-богу. Мало того, что у меня глаза слипались, так эта тварь ещё явно намекнула на мои предпочтения. «До чего глазастый», — думаю, — «Ладно, дай только выбраться отсюда, а на борту я тебе устрою скотобойню с шашлыком, скотина ты бессердечная»! Пауль тихо смеялся, слушая рассказ. Он опять обнял Мартина, прижал к себе и осторожно коснулся губами его щеки, кося на меня глазом. Я же курил, откинувшись задом на пятки, и ждал продолжения.