Проект 3/0

      Руки дрожали так сильно, что даже уничтожение документов превратилось в пытку. Шредер, словно издеваясь, слишком медленно заглатывал бумагу. Капли пота катились по вискам, пропитывая ворот рубашки.       — В двадцать один у проходной, — звенел в голове приказ Иларии. А уже без одной минуты.       Кипа отчётов, неотформатированный компьютер и зловеще ускользающее время. По всем законам здравого смысла следовало бежать, бросив всё. Но… Дамиан не мог. Не мог оставить Совету свои наработки. Да и, по правде сказать, страх сковывал его, заставляя неосознанно оттягивать неизбежное. А бояться было чего. И он уже не раз проклял тот роковой миг, когда согласился на это безумие. Как он мог быть таким наивным?! То, во что он ввязался, было не чем иным, как предательством. А за такое платят только одним — жизнью. Умирать же не хотелось. Да и кто, будучи молодым, полным сил и надежд, захочет добровольно проститься с жизнью в двадцать семь? Но выбор сделан. И хотя призрачный шанс отступить ещё маячил вдали, Дамиан гнал его прочь.       Берри украдкой взглянул на часы: двадцать один пятнадцать. Чёрт! Поняв, что не успеет даже за полчаса, он в отчаянии сгрёб бумаги со стола в кучу, чиркнул зажигалкой и, на мгновение замерев, бросил её в бумажный хаос. Тонкие листы отчётов поддались огню, медленно превращаясь в пепел. Минута — и скрупулёзно заполненные бланки стали пылающим костром. Дамиан инстинктивно отпрянул — в воздухе повис удушливый запах гари. Страх, который он так долго глушил, теперь выжигал на сердце отпечаток ужаса. Ирония: сжигать всё в собственном кабинете, превращая рабочее пространство в личную арену пытки. Треск пламени отзывался первобытным криком, пляшущие тени — предвестием гибели. Он не видел в огне ни тепла, ни света — только хищную пасть, пожирающую остатки жизни. Пламя выжигало не бумагу — его прошлое, настоящее… будущее. Всё, чем он был. Дыхание сбилось. Пот струился по вискам. Он стоял, парализованный, не в силах отвести взгляд. Языки пламени кормились обрывками прошлого, оставляя лишь пепел и отголоски кошмара. Рука машинально коснулась обожжённого двадцать лет назад предплечья. Шрам отозвался фантомной болью. Это и вернуло его в реальность. Сработало не хуже удара резинкой по запястью.       Пусть всё горит к чёрту! Он толкнул дверь, не оборачиваясь, шагнул за порог, и она с лязгом захлопнулась за спиной. Но едва он вышел из кабинета, как коридор, и без того плывущий перед глазами, взорвался короткими автоматными очередями, вспышками, криками. Всё слилось в оглушающий рёв. Паника, вязкая, липкая, въедающаяся в лёгкие, затмила разум, оглушила инстинкты, превратив мысли в тяжёлую, вязкую кашу. Он прижался к стене, сердце билось где-то в горле. Опоздал. Он опоздал. Не вышел вовремя. Из груди вырвался всхлип. Его здесь не должно было быть. Он должен уже был быть с Корвином и Иларией. В безопасности. Всё было рассчитано до секунды — но он замешкался. Пара минут, и вот он в самом пекле. Солдаты с неизвестной ему символикой — оппозиция — громили лабораторию. Он был на их стороне, но в этом хаосе он для них никто: чужой, цель, мясо. Коридор дрожал от взрывов. Дымовые шашки превратили всё в едкую молочную пелену. Каждая вспышка слепила, оставляя пляшущие белые пятна, каждый выстрел отдавался глухим эхом в черепе. Вонь пороха и крови скручивала желудок. Где-то рядом кто-то истошно орал, кто-то матерился. Дамиан чувствовал, как его тщательно выстроенный мир рассыпается в пыль. Животный страх сковал горло. Дышать стало тяжело. Он никогда не думал, что окажется в подобной ситуации. В аду на земле, где грань между жизнью и смертью тоньше лезвия. Он знал, что должен двигаться, должен бороться за свою жизнь. Но тело не слушалось. Ноги налились свинцом, руки дрожали, как в лихорадке. Он боялся. До тошноты, до помутнения рассудка. Это конец? — пронеслось в голове. Неужели всё закончится здесь? В этой проклятой лаборатории?       Невероятным усилием воли он заставил себя двигаться. Шаг за шагом, на ощупь, вдоль стены — ища хоть какое-то укрытие. Вдруг что-то обожгло бедро, будто туда вонзили раскалённый прут. Пуля вошла в ногу, разорвав кожу и мышцы. Не было никакого героического рыка, ни драматичного стона — только короткий выдох сквозь стиснутые зубы. Мир на мгновение померк, окрасившись в багровый. Первая реакция — не боль, а шок. Оцепенение, будто землю выдернули из-под ног. Он схватился за ногу — кровь, тёплая и липкая, тут же залила пальцы. Рухнул. Перед глазами — чёрные точки, в голове — гул. А потом накатила боль. Тупая, пульсирующая, раздирающая изнутри. Она нарастала с каждой секундой, заполняя собой всё. Корчась, он пытался подняться, но нога подогнулась, как сломанная ветка. Зажал рану крепче, чувствуя, как под ним растекается тёплая лужа. Закричал, не от боли — от ужаса. От осознания: он уязвим, он смертен. Боль нарастала, превращаясь во всепоглощающую, рвущую волю на клочки. Он больше не чувствовал ничего — только её, в этом мрачном, пропитанном порохом мире. Сквозь затуманенный взгляд он различил тени — силуэты в форме Совета отступали, стреляя на ходу. Оппозиционеры наступали. Лаборатория ещё держалась, но это была уже её агония.       Он снова попытался подняться. Бесполезно. Тогда он пополз, волоча за собой раненую ногу, прячась за перевёрнутым столом. Глубоко вдохнул пропитанный гарью и страхом воздух. Каждое движение — вспышка боли. Он зажал рот рукой, чтобы не закричать. Надо перевязать. Надо выжить. Не стать ничьей жертвой посреди огня и воплей. Он не хотел умирать. Не здесь. Не так.

***

      Вернер поправил галстук и стряхнул с безупречного костюма несуществующие пылинки. Сегодня он должен был выглядеть как воплощённая власть и успех — ведь предстоял разговор с Берри. Эдвард питал болезненную надежду выторговать больше времени, больше близости. Два жалких часа в неделю уже не утоляли его голод. Да, для примитивного секса этого вполне хватало, но Эдвард жаждал от Дамиана чего-то неизмеримо большего, чего-то, что он сам пока не мог облечь в слова. Его одержимость росла, как злокачественная опухоль. И он позволял ей расти.       Генетик, как назло, задерживался. Солдат доложил, что тот всё ещё в своём кабинете. «Прекрасно, — подумал Вернер, — я сам потороплю эту гениальную задницу».       Внезапно дверь в лабораторию содрогнулась от чудовищной взрывной волны. Вернер, чертыхнувшись, вжался в стену, словно прилип. Едкий дым резал глаза и отзывался горечью на языке. Где-то впереди громыхнуло снова, и потолок опасно затрещал. Воздух вибрировал от диких криков и коротких автоматных очередей, словно сама лаборатория стонала в предсмертной агонии. Инстинктивно он метнулся к рабочему столу, выхватил пистолет — жалкое подобие оружия против атакующих, вооружённых до зубов. Но не для него. Он не понимал слова «сдаться». Вернер был тем, кто хладнокровно, методично, год за годом ковал будущее Единой Страны Совета Семерых. А точнее — свой успех на их больном грунте. Но сейчас, когда всё летело в тартарары, единственное, что он отчаянно хотел спасти, — не система, по правде, на неё Вернеру было плевать. А один-единственный человек. Один. Которым он хотел обладать. Над которым грезил иметь власть. Его мысли захлестнула паника, ледяной ужас сковал сердце. Но страх — это лишь катализатор, адреналин, безумной волной прокатывающийся по венам. Вернер криво усмехнулся. Неужели эти глупцы всерьёз думают, что смогут остановить его? Что посмеют отнять у него то, что принадлежит только ему, и никому больше?       Сквозь клубящуюся завесу дыма и огня он пробирался вперёд — короткими, змеиными перебежками, от одного хрупкого укрытия к другому. Прополз через заваленный обломками коридор, представляя, что пробирается сквозь кишки раненого зверя. В ушах звенело, в глазах плясали зловещие чёрные точки. Впереди, за искорёженной дверью, слышались приглушённые голоса. Вернер прижался спиной к обжигающе холодной стене, судорожно хватая воздух. Страх? Нет, не страх. Зверское предвкушение. Охота.       Он вспомнил, как Берри однажды неловко рассмеялся, случайно уронив пробирку в чашку с кофе. Неуместно, нелепо. Тогда он и представить не мог, что этот звук станет его навязчивой мелодией, преследующей его в ночных кошмарах. Он медленно, осторожно открыл очередную дверь, впуская внутрь узкую полоску света. Двое солдат в чёрной униформе, как стервятники, склонились над терминалом, яростно вбивая какие-то команды. Они не заметили его. Прекрасно. Вернер плавно поднял пистолет, с наслаждением целясь в затылок ближайшего. Лёгкое нажатие на курок, глухой хлопок, и солдат обмяк, словно марионетка с перерезанными нитями, рухнув на пол. Второй обернулся, его глаза расширились от первобытного ужаса. Но было уже непоправимо поздно. Пуля вошла точно между глаз, оставив аккуратную дырочку. Вернер презрительно перешагнул через бездыханные тела, одержимо направляясь к своей главной цели. Ярость и пугающее безумие плясали в его глазах, словно отблески адского пламени. Вот она — дверь в сектор генетики. Он вбил код дрожащими от возбуждения пальцами. Панель вспыхнула обнадёживающим зелёным светом, замок щёлкнул, словно открывая врата в преисподнюю. Вернер шагнул внутрь, улыбаясь, как умалишённый. Коридор встретил его зловещей тишиной. Мигающие аварийные лампы заливали стены призрачным, неживым светом, словно в морге. Сотни пустых гильз устилали пол, точно красная дорожка самой Смерти, а мёртвые тела застыли в неестественных, гротескных позах.       — Дамиан! — отчаянно выкрикнул он. Голос сорвался, превратившись в хриплый, надрывный вопль.       Молчание. Давящее, гнетущее молчание. Он рванул вперёд, к кабинету Берри. Бежал, не чувствуя под собой ног, сжимая пистолет до побелевших костяшек. Только бы успеть. Только бы Дамиан был жив. Его гордый гений. Его. Его личный наркотик. Дым сгущался, обволакивая коридор, тошнотворной пеленой дурного предчувствия. Видимо, где-то рядом бушевал пожар.       — Дамиан!       Тишина. И лишь спустя бесконечные секунды — едва слышный голос.       — Эдвард?..       Вернер замер, как громом поражённый, услышав этот слабый, словно из последних сил вырвавшийся стон, медленно опустил взгляд… Дамиан сидел, прислонившись спиной к стене, и смотрел на него… Снизу вверх, такой восхитительно тихий и уязвимый. На одно мучительно-прекрасное мгновение весь мир исчез. Остались только двое — раненый, измождённый Дамиан и он, Эдвард Вернер. Всё: кровь, дым, мёртвые тела, автоматные очереди — стало фоном, как бы специально выстроенными декорациями для кульминации давно назревавшей сцены.       — Дамиан, — прошептал он, почти благоговейно. Медленно опустился на колени перед ним, как перед святым образом, но с хищной, опасной грацией зверя, готового вцепиться в глотку. Он скользнул взглядом по телу своей одержимости: разодранные брюки, всё ещё кровоточащая рана в бедре. Дрожащие пальцы, прижатые к ней в жалкой попытке остановить кровотечение. Эдвард почувствовал, как в груди нарастает странное тепло. Оно леденило и обжигало одновременно. Влажная вспышка возбуждения от того, как Дамиан корчится от боли, как его глаза затуманены от шока и страха, как он беспомощен. Гордый бог науки, сокрушённый и хрупкий, — только его.       — Ты весь дрожишь, — выдохнул Вернер, и в его голосе звучало что-то болезненно-сладостное. — Ты такой… беспомощный сейчас. — Он провёл пальцами по щеке Дамиана — медленно, с нажимом. Большой палец чуть мазнул уголок губ.       — Не надо… — хрипло, почти беззвучно вырвалось у парня. Вздрогнул, дёрнулся, будто от удара. Но не смог даже оттолкнуть руку.       — У тебя пульс скачет, — продолжал Эдвард, теперь уже вполголоса, почти интимно, с благоговейной жестокостью. — Сердце бьётся так быстро… я это чувствую. Ты боишься? — Он наклонился ближе. Нос к носу, в миллиметре от губ. Их дыхание смешалось. — Хорошо.       Дамиан вздрогнул, как от удара током. Пальцы Вернера, холодные, цепкие, скользнули слишком близко к шее. Мягкое касание не сулило заботы, как не сулят её когти хищника, с нежностью глядящего на свою жертву перед тем, как вонзить клыки. Вернер прикрыл глаза, вдыхая запах крови, гари и Дамиана. Этот коктейль доводил его до исступления. Он никогда не признавался себе, насколько глубока его зависимость. Не от тела. От ощущения власти. От того, что Дамиан — гений, надменный гордец, сильный и всегда отстранённо-холодный — сейчас целиком в его руках. Он не может убежать. Не может отвернуться. Всё, что у него есть, — это он, Эдвард.       — Ты знаешь, что я тебя спасу, — прошептал он, облизав губы. — Но сперва… я хочу, чтобы ты почувствовал, как сильно ты мне нужен. — Он резко схватил Дамиана за лицо, заставляя смотреть прямо в глаза. — Никто. Никогда. Не будет смотреть на тебя так, как я. Никто не даст тебе того, что даю я. Даже когда ты умираешь — ты принадлежишь мне. Понимаешь?       Дамиан попытался отвести взгляд, но Вернер не позволил. Он сжал пальцы сильнее, почти до боли. Его глаза сверкнули — одержимостью, болезненным восторгом. Он наслаждался каждой секундой страха, каждым рывком дыхания, каждым подёргиванием мышц лица.       — Прости, — прошептал он, и в голосе звучала странная, искренняя нежность, от которой становилось ещё страшнее. — Просто ты… такой красивый, когда тебе больно.       Он быстро развязал свой галстук, аккуратно, почти заботливо, пережал ногу чуть выше ранения, действуя быстро, с военной точностью. Он был профи.       — Я знал, что найду тебя. Потому что если бы тебя убили… — его голос дрогнул, и это была не игра. — Я бы вырезал их всех. Всех до единого.       — Не прикасайся ко мне, — голос Дамиана сорвался, предательски дрогнув.       Вернер не убрал руку. Напротив — чуть сильнее сжал пальцы на его затылке. От этого лёгкого давления мурашки ужаса покрыли кожу Дамиана. Как животное, которое понимает: следующим будет удар. Он чувствовал себя опущенным до состояния вещи. Раздетым не буквально, а хуже — раздетым до души. И тот, кто смотрел на него сейчас, наслаждался этим зрелищем. Вернер не ответил. Просто уткнулся лбом в плечо Дамиана. Глубоко вдохнул. Задержал дыхание, как будто пытался впитать его запах в лёгкие.       — …моё, — прошептал он. — Моё. Моё. Моё. — И в этом повторении было не утешение — а приговор. Безумие. И извращённое, поглощающее обожание.       Дамиан закрыл глаза. Он больше не мог. Воздуха не хватало, то ли от боли, то ли от ужаса. Его тошнило. Всё тело дрожало — то ли от потери крови, стекающей по бедру, то ли от того, как этот монстр касался его, гладил, словно куклу. Как будто хотел не спасти, а разобрать на части.              — Пожалуйста… — хриплый, отчаянный шёпот.       Вернер резко отстранился и замер. Лицо его перекосилось в странной, почти экстатической гримасе. Как будто этот один-единственный звук, этот сломанный шёпот принёс ему больше удовлетворения, чем всё, что было между ними раньше.       — Да, — выдохнул он. — Вот это. Вот это мне и нужно было. — Он прижал руку к своему паху. Сжал пальцы, словно пытаясь унять возбуждение. Но оно лишь нарастало. Горело внутри, несло. Уже совсем потеряв контроль над своими действиями, он достал пистолет. Медленно, почти нежно.       — Открой рот, Дамиан, — хриплый, низкий голос. Почти интимный.       — Что?.. — глаза Дамиана распахнулись в панике. Он попробовал отодвинуться, но не смог — нога болела так, что звёзды плясали перед глазами.       — Рот, Дамиан. Открой. — Тот же голос. Тихий. Уверенный. Безумный.       Дамиан замотал головой. Губы задрожали. Взгляд метался, как у животного, загнанного в угол.       — Не вынуждай меня повторять, — шепнул Вернер, и в следующую секунду схватил его за челюсть, стиснув так сильно, что кости хрустнули. — Или я сделаю это за тебя.       Он медленно, с наслаждением просунул дуло пистолета в его рот. Холодный металл, вкус стали — как плевок в самое сердце. Губы болезненно растянулись. Слёзы брызнули из глаз. Дамиан не мог ни просить, ни кричать.       — Вот так, — выдохнул Вернер, глядя прямо в глаза. Его зрачки расширились, лицо горело неистовством. — Вот оно. Полное доверие. Или страх? Какая, в сущности, разница. Я хочу, чтобы ты всегда смотрел на меня так, Дамиан.       Слёзы сорвались с длинных ресниц Берри, скатились вниз по бледным щекам. Он всхлипнул, и Вернер, словно опомнившись, резко вынул пистолет из его рта, ещё сильнее изранив губы. Губы, что он тут же принялся целовать, облизывая.       — Не бойся! Я ведь только играю с тобой! Ты в безопасности. Видишь, как хорошо, — прошептал Вернер. — Когда ты молчишь. Поцелуй меня. Целуй меня, Дамиан. Покажи, как сильно ты любишь меня.       Дамиан не знал, как это случилось. Он просто поддался — как поддаются, чтобы выжить. Губы горели от боли, от чужого языка, от вкуса железа, всё ещё оставшегося на них. Дамиан чувствовал, как дрожат его руки. Он застонал, глухо, непроизвольно, не от желания — от отвращения. И сильнее подался вперёд. Сдавленно всхлипнул, чувствуя, как желудок скручивает. Он подавил рвоту. Подавил себя. Целовал, как в бреду. Обнял. Словно узник, обнимающий палача. Он хотел отвернуться, его рвало внутри. Но он продолжал целовать. Принял в себя дыхание этого человека. Позволил себе быть втянутым в объятие. Обнял в ответ.       — Хорошо, малыш… — выдохнул Вернер. — Вот так. Вот так. Теперь ты мой.       И в этот момент, в самой глубине груди, что-то в Дамиане с хрустом переломилось. Он больше не знал, кто он.