Госпожа Элегия

Лена уже натягивала куртку в прихожей, когда Соня уцепилась в мою руку. — Пап, ты же обещал шахмурты! Я устало улыбнулся, гладя её по голове. Морфин уже притупил боль, но в глазах ещё стояла тягучая мутная дымка. — Обещал — значит, обещал. — Держитесь, котики, — Лена подмигнула нам, прикрывая дверь. Мы попрощались. Я повёл Соню к шкафу, который стоял в спальне на верхней полке. Между альбомами и коробкой с ёлочными игрушками пылилась шахматная доска. — Ой, паучок! — Соня отпрыгнула, но тут же засмеялась. — Он тоже хочет играть? — Нет, он уже проиграл, потому что убежал, — я расстелил доску на кровати, а Соня тут же уселась напротив, поджав под себя ноги. — Вот это — пешки, — я начал расставлять фигуры, попутно объясняя правила дочери. — Они ходят прямо, но бьют наискосок. А это — кони. Они скачут буквой «Г». — Настоящие лошадки? — Соня схватила коня и заставила его «проскакать» через всю доску. — Почти, — я улыбнулся и продолжил. — Слон и конь стоят три пешки. Ладья — пять. Ферзь — целых восемь! — А вот эта? — Соня потрогала Короля. — Это Король. Он бесценный, — ответил я. — Как это? — встряла Сонька. — Ну… — задумался я. — Как ты. Или как мама. Или как тётя Лена. Их нельзя просто так «обменять». Игра сразу закончится. Соня серьёзно кивнула, будто это было самое логичное объяснение в мире. Мы начали играть. Вернее, я начал, а Соня увлечённо трогала фигуры, то и дело путая правила. — А пешкой можно назад ходить? — Нет. — А ладьёй можно наискосок? — Только прямо. — А зигзагом? Через несколько ходов её лицо нахмурилось. Она поняла, что проигрывает. — Нечестно! Ты же взрослый! И ты умеешь, — надулась Соня. Я улыбнулся и пересел на её сторону доски. — Смотри, — я указал пальцем на своего коня. — Папа сходил сюда, но ты можешь его съесть. Пожертвуешь пешку? Конь стоит три таких же. — Да! — Соня тут же сгребла мою фигуру. Я снова пересел на свою сторону, нарочно сделал несколько слабых ходов — оставил ферзя под удар, «не заметил» угрозу для ладьи. — Шах! — вдруг закричала Соня, водружая свою ладью рядом с моим Королём. — Ой, — я сделал испуганное лицо. — А это мат? — Мат! — она вскочила с кровати, топая ногами. — Я победила! Я всех победю! Я рассмеялся, а потом зашипел от внезапного укола в боку, прикрываясь шуткой: — Да… ты меня совсем разгромила. Надо срочно лечиться… от твоих «шахмуртов». — Ты опять морщишься… — Соня уставилась на меня, присаживаясь а кровать. — Тебе больно? Я хотел отмахнуться, но её взгляд был слишком взрослым для шести лет. — Немножко, — признался я. — Тогда давай играть в доктора! — она тут же соскочила с кровати, забыв про шахматы. — Я тебя вылечу! Я усмехнулся, с трудом поднимаясь с места. В шкафу, за коробкой с документами, лежал мой старый фонендоскоп и сложенный запасной белый халат. Я достал их и торжественно накинул на плечи Сони. Халат на ней выглядел огромным — рукава свисали ниже колен. — Теперь ты доктор, Сонечка, — я уложил на её плечи фонендоскоп. Она завизжала от восторга, сняла фонендоскоп и сунула его в уши. Я повернул мембрану, чтобы «включить» звук. — Я ничего не слышу! — сказала Соня, когда я поправил оливы. — Это потому что ты не приложила мембрану к телу, доктор, — объяснил я. — Меня можешь послушать. Она прижала фонендоскоп к моей груди, высунув от старания язык. Я глубоко вдохнул, но тут же закашлялся. — Трещит! — испуганно сказала Соня, отдёрнув руку. — Как у Фени, когда он кормом давится. — Это хрипы называется, — усмехнулся я, направляя её руку по всем точкам аускультации. — Это значит, что лёгкие недовольны. — Я слышу, как ты говоришь, — хихикнула Соня, помогая себе второй ручкой. Я взял мембрану и приложил к левой стороне груди, где должна находиться верхняя доля. — А тут ничего не слышно, — задумчиво сказала Соня. — Почему? — Это потому что тут нет одного кусочка. Его у меня забрали, когда я болел. Соня задумалась, потом сползла с кровати и помчалась на кухню. Через минуту раздался возмущённый голос Леры: — Соня, ты что делаешь? — Я доктор! — взвизгнула дочь. Вернулась она с важным видом и конфетой в руке. — На, — она сунула мне лимонный леденец. — Это лекарство от трещания. Я взял у неё конфету, театрально подыгрывая: «М-м-м, какое вкусное лечение!». — Я хороший доктор. Ты скоро выздоровеешь? — Соня обняла меня за шею, а я прижал её к себе, пряча лицо в её волосах. — С таким доктором — обязательно. Лера за дверью притихла, прислушиваясь к нашему разговору. Я видел её тень в щели. Но Соня ничего не заметила, она уже снова надела фонендоскоп в уши и побежала слушать своего плюшевого зайца, строго приговаривая: «Дыши глубже! Нет, не так!». Я смеялся над ней. Через боль.

***

Ночью я проснулся от тихого хныканья. Сначала подумал, что Соне опять приснился кошмар про жутко улыбающегося Феню, но потом до нас донёсся слабый голос из-за двери: — Па-ап… — захныкала она громче. — Мне плохо. Я мгновенно сел, и резкое движение тут же отозвалось тупой болью в груди. Лера включила ночник, встала с кровати и открыла дверь. Я увидел, как волосы Сони, стоявшей на пороге, прилипли ко лбу. — Солнышко, — я подошёл к ней, приложив руку к коже. Она горела, как раскалённая плита. — Лер, принеси градусник, — попросил я. Супруга метнулась к аптечке, а я схватил Соню на руки, стараясь не застонать от того, как ноет под рёбрами. Она была горячая и мокрая, будто её только что вынули из кипятка. Лера всунула градусник под мышку дочери, и после того, как прошло около пяти минут, она сказала: — Тридцать восемь и один. — Всё нормально, — сказал я. Больше себе, чем им. — Надо её раздеть. Лера кивнула, мы положили её на кровать. Супруга принялась стягивать с Сони пижамку. Я шарил по шкафу в поисках своей лёгкой летней майки, которая была тесновата в плечах. Соня хныкала, капризно отталкивая наши руки, когда мы её переодевали. — Не хочу… голова болит… — Я знаю, витаминка, — я погладил её по мокрой голове. — Сейчас мы с мамой тебе поможем. Лера бегала по кухне, ставила чайник и насыпала травяную заварку. Я рылся в аптечке, ища детский нурофен. Однако нашёл только ректальные суппозитории ибупрофена. Соня в последний раз орала так, что соседи стучали по батарее. Это не подходило. — Я в аптеку, — сказал я, натягивая уличные осенние штаны поверх пижамных шортов. Лера уже усаживала Соню на кухонный диван, она одобрительно кивнула и продолжила возиться с ребёнком дальше. Я быстро вышел на улицу, ветер ночью дул ледяной. Круглосуточная аптека была в соседнем дворе, но эти пятьсот метров сейчас почему-то казались марафоном. Действие морфина слабело, и теперь шаги ныли под всеми рёбрами сразу. Я стиснул зубы и пошёл быстрее, чтобы не разворачивать это мучительное путешествие ещё на десять минут дольше. В голове крутились тревожные осложнения: фебрильные судороги, обезвоживание, бред… Но я сразу отгонял их из своей головы. Это не в первый раз, когда Соня приносит вирус из детского сада. Фармацевт, сонный мужчина за стеклом, даже не повёл бровью, когда я, запыхавшийся, просил нурофен в сиропе и пакетики регидрона. — Ещё ромашку, — добавил я, вспомнив, что дома закончилась. — Вам самому-то ничего не надо? — продавец покосился на мои трясущиеся руки. — Арипипразол десять миллиграммов, ламотриджин пятьдесять и трамал в ампулах по пятьдесят миллилитров, — выдохнул я. — Жесть, — сказал фармацевт, протягивая Сонины лекарства. Когда я наконец оторвал взгляд от инструкции к сиропу, я встретился с его шокированными глазами, в них читался целый спектр от «нужно ли Вам скорую?» до «звать ли мне охрану?». — Рецепты есть, — сухо сказал я, доставая из сумки бумаги от Вельнивецкого и своего бывшего преподавателя по психиатрии, Романа Игоревича, который уже на протяжении нескольких лет лечил меня от биполярки. Он взял рецепты двумя пальцами. — Арипипразол… это же?.. — он пробежался ледяным взглядом по строчкам. — Атипичный нейролептик. Я знаю. Он перевёл взгляд на меня, потом на рецепт, потом снова на меня. — Трамадол… — он поперхнулся. — Вы мне лекарственные средства выдадите? Я могу уйти с сиропом, регидроном и ромашкой. У меня ещё есть по две пачки Сейзара и Ралотекса. — Вот… — он протянул мне коробки, избегая зрительного контакта. — Только с трамалом осторожнее, он… — Спасибо, я в курсе. Я врач. Его лицо выдало немой вопрос: «Что вообще с Вами не так?». — Психиатр, — добавил я, чтобы добить его. Аптекарь побелел ещё больше, назвал сумму, и я расплатился. Видимо, новенький. Когда я зашёл домой, Лера уже завернула Соню в плед. Я вывалил покупки на стол, параллельно уже откручивая крышку сиропа. — Дозировка по весу, — пробормотал я, замеряя пять миллилитров мерным шприцем. Соня скривилась, когда я поднёс шприц к её губам. — Фу! Он будет горький! Это не вкусно… — Знаю. Но мы хотим тебе помочь, — ответил я. Соня всё-таки выпила все лекарства. Прошло уже примерно полчаса, когда температура спала, но дочь всё ещё ворочалась и хныкала. Лера хотела накрыть её одеялом, но я ласково остановил её. — Не надо, иначе жар снова поднимется. Должен быть теплообмен. — Но она дрожит! — сказала Лера. — Это озноб, — я провёл рукой по Сониной спине. — Тело отдаёт тепло. Если её укутать, то лекарства не сработают. Лера согласилась. Вместо одеяла она принесла мокрое полотенце и протёрла Сонины щёки. — Пап… почитай, — Соня уткнулась носом мне в бок. Я кивнул, хотя сам очень сильно хотел спать. Я взял её любимую книгу со сборником сказок и принялся хрипло, но выразительно читать. Я растягивал слова, чтобы она быстрее заснула и дала нам с Лерой тоже немного отдохнуть. Лера сидела рядом, приложив голову к моему плечу. Я знал, о чём она думает, пока медленно засыпает. О том, что мне самому в понедельник нужно на консилиум по лучам, о том, что увидела в пакете из аптеки трамал. Но сейчас мы всё равно просто были родителями, которые спасали свою девочку. К утру температура упала до условной нормы. Соня уснула на рассвете, прижав к груди Маргошу. Лера дремала на краю её кровати. И больше ничего сейчас не имело значения.