Госпожа Элегия

Гул мотора сливался с гулом в висках. Я сжимал руль слишком сильно, пытаясь справиться с самим собой, пытаясь сосредоточиться на дороге, а не на боли. Нимесил оказался бесполезен — моё страдание не поддавалось слабым НПВС. Мне нужен был морфин. Или хотя бы трамадол. Но сейчас было не до больницы. МКАД мелькал за окном, машины проносились мимо. Я ехал медленно, прижимаясь к правому ряду, но даже это давалось с трудом. Каждый вдох был похож на удар ножом под ребро. В глазах то и дело темнело, и я щупал себя за запястье, проверяя пульс — он был неровный и сбивчивый, будто сердце вот-вот сорвётся в фибрилляцию желудочков. — Сука! — выругался я. Внезапный спазм заставил меня снова согнуться. Машина дёрнулась влево, колёса чиркнули по отбойнику. Я едва успел ударить по тормозам, прежде чем врезаться в столб. Глухой удар, ремень безопасности впился в плечо, за спиной раздались гудки, кто-то прокричал в окно: — Ты охренел, мудак? Я не ответил, просто опустил голову на руль, чтобы не закричать. «Доехать. Просто хотя бы доехать». Минуту я просто сидел, дыша короткими, прерывистыми глотками, а потом снова тронулся. Практически тронулся умом.

***

Посёлок, в котором жил продавец, встретил меня запахом сосен. Я припарковался у указанного адреса — небольшого дома с палисадником. Из-за двери выглянул мужчина лет пятидесяти в очках и клетчатой рубашке. — Константин? — спросил он. — Да, — кивнул я, еле вылезая из машины. — Я за виолончелью. Он окинул меня взглядом, заметил, как я держусь за бок, но ничего не сказал. Просто махнул рукой: — Заходите. В гостиной на столе лежал чехол. Красивый, глянцевый. Я открыл его, внутри лежала восьмушка, маленькая, почти игрушечная. — Я могу проверить? — спросил я. — Да, конечно, — сказал мужчина. Я взял виолончель, провёл пальцами по грифу, а потом продавец протянул мне смычок, и я провёл по струнам. Звук был мягким и тёплым, очень густым. Идеально для Сонечки. — Беру, — сказал я, доставая конверт с деньгами. — Для ребёнка? — спросил продавец, улыбнувшись. — Для дочки, да. — Она будет счастлива. Я уложил виолончель в чехол, стараясь делать это аккуратно, но пальцы предательски дрогнули снова. Острая волна боли прокатилась по рёбрам, и я согнулся, ухватившись за край стола. — Эй, с Вами всё в порядке? — продавец шагнул навстречу. — Аппендицит? Я усмехнулся, сжав зубы. — Хуже. Рак, — ответил я. Его лицо изменилось, в глазах мелькнула смесь жалости, растерянности и страха. — Скорую вызвать? — Нет. Дома вызову, — я выпрямился, стараясь дышать ровно. Но тут же передумал. Дома? При Соне? Нет, уж лучше здесь. — Хотя… — я провёл ладонью по лицу, чувствуя, как пот стекает по виску. — Мне бы… морфин какой-нибудь или ещё что-то… Но надо как-то доехать, чтобы меня гаишники не остановили с болтами. Продавец замер, потом резко развернулся и вышел в соседнюю комнату. Через минуту вернулся с блистером в руке. — У меня только парацетамол… Я горько рассмеялся. — Мне кажется, что у меня скоро от такого количества НПВС язва откроется. — От количества чего? — нахмурился продавец. — Группа препаратов. Я врач, — я взял таблетку. Надежда умирает последней. Даже, если это надежда на то, что глупый парацетамол хоть на минуту приглушит ад в груди. — Спасибо. Продавец молчал. В его взгляде читалась беспомощность. Я поднялся со стула, взял чехол с виолончелью и пошёл к двери. «Ещё немного. Осталось только доехать обратно». А там… там будет счастливая Соня. И ради этого можно потерпеть, даже, если терпеть… невыносимо.

***

Дом. Почти дом. Я видел уже его сквозь пелену — серый подъезд, облупившаяся краска, скамейка у входа, где днём сидят бабушки и сплетничают. Ещё несколько метров — и можно упасть. Но машина вдруг дёрнулась, мотор захлебнулся. Я резко нажал на тормоз, едва не вылетев в клумбу. В глазах снова потемнело так, что я не мог вынуть ключ из замка зажигания. Я бил кулаком по рулю, пока в висках не застучало, пока сознание не вернулось обжигающим глотком воздуха. — Помоги… — прошептал я в пустоту. — Если ты есть… если кто-то есть… помоги мне, прошу… Я не верил в Бога. Но сейчас молился ему, звёздам, вселенной — кому угодно. Я завёл машину снова и доехал. Я вылез из машины, схватил чехол с виолончелью — и тут же понял, что не донесу. В глазах плясала темнота. Я опустился на скамейку, прижимая чехол к груди, как раненый полумёртвый солдат прижимает знамя. — О, Костян! — раздался надо мной хриплый голос. Я поднял голову и увидел Вовку. Мой одноклассник, спившийся ещё в классе девятом. Он стоял передо мной с бутылкой в руке в рваной куртке. — Помоги… донести, — выдавил я, не имея сил даже поздороваться. Он ошарашенно взял чехол, взвесил в руках. — Да оно же лёгкое! — засмеялся Вовка. — Да я знаю, что лёгкое! — мой отчаянный крик разорвал тишину двора. — Мне больно! Больно настолько, что я сейчас сознание потеряю! Я согнулся, вцепившись в бок, и завыл. Не стон — именно вой, животный, нечеловеческий. — Бля… Костян, ты чего? — Отведи меня, пожалуйста… — я схватил его за рукав. Он не стал спрашивать больше, подхватил под руку, взвалил чехол на плечо и поволок к подъезду. — Что с тобой, мужик? — он дышал перегаром, но говорил твёрдо. — Ничего. Пройдёт. — Да хер там! Ты как зомби. Я шагал, считая ступеньки до лифта. Мы зашли внутрь и доехали до двери. Я вырвал чехол у Вовки и сунул руку в карман за ключами. — Спасибо… — Да ладно. Может, скорую? — Нет. Дома уже. Спасибо ещё раз. Дверь захлопнулась за мной. Я рухнул на деревянный шкафчик для обуви, чувствуя, как его острый угол впивается в бедро, но даже эта боль казалась ничтожной по сравнению с тем, что творилось в груди. Чехол соскользнул из рук с глухим стуком. — Пупусик? — из коридора вылетела Соня. Босиком, в розовой пижаме с единорогами. Её глаза моментально нашли чехол. — Виолончель! Она завизжала так, что у меня заложило уши, бросилась к нему, но тут Соня увидела моё лицо. — Пап… Ты белый. Я попытался улыбнуться, но тут мой взгляд встретился со взглядом Леры. Она стояла в дверном проёме кухни. Всё стало ясно без слов. — Морфин, — прошептал я. — Срочно. Лера бросила половник, и он со звоном ударился об пол. — Соня, — сказала Лера, — иди в комнату. — Но виолончель… — Соня потянулась к чехлу. — Сейчас же! Лера никогда не кричала на Соню. Дочь испуганно отпрянула, схватила чехол и побежала к себе. — Спасибо… — сказала она мне на пороге, но я не смог ответить. Лера уже набирала номер скорой, говорила быстро и чётко: — У нас тут онкологический больной, неотложное состояние. Нужен морфин. А я сидел на этом чёртовом шкафчике, и каждое движение — как падение в пропасть. — Держись, — Лера присела передо мной, вцепляясь в плечи. — Держись, слышишь меня? Где-то за стеной Соня осторожно открыла чехол. Я слышал её шёпот: «Какая красивая…». Я закрыл глаза. Пусть она будет счастлива хотя бы сегодня.

***

Когда раздалось дребезжание дверного звонка, Лера бросилась открывать. На пороге стоял фельдшер. — Что случилось? — спросил он, окидывая взглядом прихожую. — У мужа рецидив онкологии, — сказала Лера уже без сомнений. — Он сегодня ездил за виолончелью для дочери, а вернулся вот… в таком состоянии. Фельдшер нахмурился и подошёл ко мне. Я сидел на шкафчике, согнувшись в три погибели. — Будете госпитализироваться? — Нет, — я снова с трудом разжал зубы. — У меня завтра ординаторы. И приём у онколога. Нужно просто… протянуть до утра. — Доктор? — грустно вздохнул фельдшер. Я кивнул. — Как до этого дошло? — пробормотал он, открывая укладку. — Нимесил. Парацетамол. Будто это что-то изменит… — я усмехнулся через кашель. Он достал ампулу и наполнил шприц. — В мышцу? — Да. Я не мог даже помочь ему — руки дрожали, тело было сковано цепями боли. Фельдшер сам закатал мне рукав, протёр кожу спиртом. — Сейчас будет больно, — предупредил он. — Смешно, — хрипло сказал я. Инъекция. Острая жгучая волна, а потом медленное-медленное облегчение. Лера молча стояла рядом, слёзы катились по лицу, но она их не вытирала. Фельдшер заполнял документы, что-то писал, спрашивал Леру про мой анамнез. Я почти не слушал, концентрируясь только на том, стало ли легче. — Полностью подействует через полчаса примерно, — он закрыл укладку. — Если станет хуже — повторно вызывайте. Лера кивнула, и дверь закрылась. Я облокотился на стену. Впервые за всё это время я мог думать не только о боли. — Пойдём, — Лера взяла меня за руку, и я позволил ей отвести меня в комнату. Я лёг и провалился в сон — без мыслей, буквально сразу же. Последнее, что я услышал — тихий скрип виолончели из комнаты Сони.