Госпожа Элегия

Я толкнул дверь в комнату для персонала, и тут же запахло густым ароматом супа, который поедала Лена с особым аппетитом. — Костя, хочешь посмеяться? — спросила она, запихивая в рот очередную ложку. Я хотел ответить, но в горле запершило. Резкий спазм сдавил грудь, я наклонился, закашлявшись с неимоверной силой. Лена мгновенно вскочила, опрокинув ложку в тарелку. — Ты чего?! Я махнул рукой, пытаясь отдышаться, и через пару секунд меня отпустило. Осталось только жжение в груди и привкус железа. — Ничего страшного, — прохрипел я, вытирая пот тыльной стороной кисти. — Просто вдохнул не туда. — Всё нормально у тебя? — Лена слегка побелела. Она слишком хорошо знала, на что способен мой организм в бесконечных попытках меня прикончить с особой мрачноватой находчивостью. Я вздохнул и опустился на стул рядом. — Есть подозрения на рецидив, но, если ты сейчас не расскажешь мне свою шутку, то я буду злиться. Она сделала паузу, потом медленно уселась обратно, но суп уже не трогала. — Ладно, слушай. Ира у Николая Иваныча тырила конфеты, а тот их все надгрыз, — Лена была довольна своей сплетней. — Теперь конфеты защищены не только от Иры. Если честно, они настолько вкусные, что я их тоже у него иногда брала, — Лена хихикнула. Я усмехнулся в ответ. Николай Иванович, наш седой врач с вечно недовольным лицом, был легендой. Он охранял свой стол, как дракон сокровища, а конфеты в его ящике были такими привлекательными… А ещё он сам вечно что-то тырил. Однажды он даже спёр то ли у Иры, то ли у Лены цветок в горшке. Не понятно, правда, зачем. — Николай Иваныч всегда был тёмной лошадкой, — сказал я. Лена снова рассмеялась, но смех был расстроенным, для приличия. Она крутанула ложку в супе, будто пыталась там что-то выловить — лавровый лист или морковь. Тишина повисла между нами, но Лена быстро её прервала: — Если что, ты знаешь, что я буду рядом. Всегда. — Я знаю, Лен. И я благодарен тебе за то, что ты радовала меня, когда было… непросто. — Ты уже купил Сонечке инструмент? — спросила Лена, переводя тему. — Завтра еду на другой конец Москвы. Это сюрприз. Соня хотела бордовую виолончель, и я её нашёл, но владелец далеко живёт. — Молодечек, заботишься о мечте ребёнка. Лере с тобой повезло, — она закрыла контейнер с недоеденным супом и засунула его в холодильник. — Нет, ей не повезло. Наша любовь — не чувство. Это выстраданный подвиг. Я не могу сделать её настолько счастливой, насколько мог бы здоровый мужчина, — вздохнул я. — Не хочу быть бременем для неё, поэтому многое терплю. Я терплю боль, чтобы быть хорошим отцом. Я терплю боль ради будущего, которого, возможно, уже нет. — Отставить порыв пессимизма! — Лена прозвучала строже. — Я бы хотел увидеть хотя бы одно выступление Сони. Я хочу хоть что-то оставить после себя, кроме боли. — Так! Ну-ка цыц! — она пришлёпнула по столу. — Я тебе запрещаю себя хоронить. И вообще. Твой кашель никуда не пропадал. С чего ты решил, что это снова рак? — Кровь, — я закрыл глаза. — Опять. Лена побелела ещё сильнее, сливаясь с цветом халата. — Ну что ж такое… Всё же так хорошо было, — она закрыла лицо руками. — Костя, я тебе это уже говорила, но, если ты умрёшь, то я лично тебя из могилы вытащу. Не смей, понял? Срочно иди делай КТ. — Почему вы с Лерой на меня вечно давите? — усмехнулся я. — Потому что, если не давить, то ты скажешь: «Позже». Махнёшь рукой, как обычно, а потом нам всем тебя оплакивать долго и мучительно. Нам это надо? — Лена протёрла губы салфеткой. — Мне бы Соню вырастить. Потом уже ладно. Если мой рак решит, что мне всё-таки стоит мучительно умереть, то я бы хотел только после её совершеннолетия. Хотя болезнь обычно ни у кого не спрашивает. — Всё, хватит. Ты доживёшь до Сониной старости. Ясно тебе? — Лена превратилась из лучшей подруги в строгую заведующую в один миг. — Какая там у тебя тема кандидатской? Маркеры суицидального поведения? Транскраниальная магнитная стимуляция, как потенциальный протокол лечения? Вот и простимулируй себя. Транскраниально. Я засмеялся. — Ладно, пойду дальше работать, — сказал я. — Прорвёмся. Лена сжала кулак, демонстрируя мне biceps brachii.

***

Бумаги. Их было так много, что к концу дня я уже не различал буквы — только серые пятна текста, расплывающиеся перед глазами. Ординаторская была пуста, только мерцающий экран компьютера сопровождал меня в конце рабочего дня. Сегодня я не заходил к остальным детям, потому что волокита с документами была чересчур объёмной. Я вышел в коридор, прошёл мимо палатных арок, слыша детский смех и возню перед полдником. Я горько улыбнулся, переоделся и вышел из корпуса. На КПП уже ждала Лера. Она стояла у стены, прислонившись спиной к кирпичам, и листала что-то в телефоне. Свет экрана падал на её лицо, подчёркивая усталость под глазами. Она подняла голову и, увидев меня, спрятала гаджет в карман. — Привет, дорогой. Ты позвонил Вельнивецкому? — спросила она без предисловий. — Звонил. — И что он сказал? — Лера поправила сумку и пошла к машине. Я направился за женой. — Не важно. Я иду к нему в пятницу, — я потёр переносицу. Голова гудела, как трансформаторная будка. — Это важно, Костя. Мне кажется, я имею право знать. — Мне нужно побыть одному. Она замолчала. Потом кивнула — коротко, резко. — Поеду на метро, — добавил я. — Мне нужно подумать. Лера вздохнула. — Костя, поехали домой. Я оставлю тебя в покое. Можешь хоть всю ночь выть на лестничной клетке, и я ни слова тебе не скажу. Соне сказку почитаю, чтобы отвлеклась от твоего отсутствия. Но не надо скрываться от меня в метро. Если тебе станет хреново, то прохожие тебя вряд ли откачают. Я хотел возразить, но Лера уже села в машину и завела мотор. Старый двигатель затарахтел, будто нехотя соглашаясь работать ещё один вечер. Я сел на переднее сиденье и снова уставился в окно, где мелькали размытые огни города. Когда мы уже доехали до дома, Лера открыла дверь и подошла к лифту. — Чёрт, — сказала она, нажимая на кнопку несколько раз. — Чёрт, чёрт, чёрт, — заговорила она испуганно. — Что такое? — спросил я, поднимаясь по лестнице. — Лифт ещё не починили, — обречённо выдавила она. — Иди первая, я догоню. — Котёнок, не надо, — сказала Лера. — Я знаю эту твою попытку «уберечь». Мы живём на десятом этаже. — Дорогая, я справлюсь. Мы же не будем вечно тут стоять. И вообще ты слишком много нервничаешь. — По-моему, ты не хочешь видеть правду… — она прислонилась к почтовым ящикам. — Проклятый лифт. Я поцеловал её сердитые губы. Мне не хотелось, чтобы она считала меня инвалидом, который не может подняться по лестнице. — Мы можем расстраиваться долго относительно глупой техники. Но тёща потом будет меня пилить, если не увидит тебя до утра. А с вызовом электромехаников затянется именно до утра. Если не до завтрашнего вечера. У нас нет выбора. Лера вздохнула, пошла к лестнице, стараясь идти рядом, но не показывать страх. Уже на первом дверном пролёте я почувствовал, как мне не хватает воздуха. Я останавливался подышать каждые десять ступенек, а Лера терпеливо ждала, понимая, что я не могу контролировать свои лёгкие. На девятом этаже я сполз по перилам вниз, пытаясь отдышаться. Грудная клетка полыхала в адском пожаре. — Кость… — сказала Лера. — Если хочешь, мы можем не так сильно торопиться. — Давай… я… здесь посижу? — предложил я, прикладывая ладонь к рёбрам и жмуря глаза. — Я всё равно… планировал… побыть один. Лера кивнула. Она поднялась наверх, и дверь на наш этаж захлопнулась. Я застонал от мучительной боли, которая разрывала меня на куски — тихо, чтобы никто не услышал. На лестничной клетке пахло пылью и холодом. Лампа на площадке мигала, как в дешёвом фильме ужасов. Я прилёг на ступеньки, глотая ртом воздух ещё где-то минут пять, прежде чем дверь на девятом этаже распахнулась, и на площадку вышел сосед. — Костя, ты чего тут сидишь? — спросил он, вставляя в зубы сигарету. — Лифт, — прохрипел я. Сосед присел на ступеньки, вместе со мной, закуривая. — Будешь? — спросил он, протягивая мне сигарету. — Ты в своём уме? — улыбнулся я. — Я только что чуть не задохнулся. Но запах сигарет манил. Лера сильно расстроится, если почувствует запах дыма… — Я бросил, — твёрдо сказал я. — Это правильно, — сосед затянулся. — Ладно, я пойду, — я поднялся, чтобы не искушать себя этим запахом. — Нужно бабушке спасибо сказать, что с ребёнком посидела. — Ага, — сказал сосед, стряхивая пепел. И я опёрся на перила, чтобы подняться. С трудом я дошёл до одиннадцатого этажа, а после сел на ступеньки вновь. Я долго смотрел в пустоту, чувствуя, как в груди разливается боль, смешанная с осознанием. Возможно, меня снова ждёт кровопролитная война. Но сейчас было тихо. Только мерцающий свет и шум из-за приоткрытой форточки.

***

Дверь скрипнула, едва я повернул ключ. Первой меня встретила тишина — густая, уставшая, пропитанная запахом ужина. Потом — топот маленьких ног. — Папусик! Соня влетела в прихожую, как ураган, и вцепилась в меня, не дав даже снять пальто. Её тёплые ручонки обвили мою шею, чёрные косички растрепались от быстрого бега. Я прижал её к себе, вдыхая запах детского шампуня и акварельных красок — видимо, рисовали сегодня с бабушкой. — Зайчонок, — прошептал я, целуя её в макушку. Соня засмеялась и тут же начала тараторить: — Мы с бабулей лепили из пластилина, а потом Феня украл мой шарик, и мы гонялись за ним, а он… — Константин, — из кухни появилась Надежда Анатольевна. Прямая, как стена. — Ты поздно. — Работа, — кратко кивнул я, наконец стягивая пальто. Лера, видимо, не сдала меня. Относительно эпизода на лестнице. Она выглянула из-за плеча тёщи, её быстрый и цепкий взгляд скользнул по мне, будто она считывала всё, что я хотел смолчать. — Всё в порядке? — спросила она. Я сделал вид, что поправляю рукав. — Устал очень. Я пойду посплю, ладно? Лера хотела что-то сказать, но Соня уже тащила меня за руку. — Пап, посмотри, что я нарисовала! — Чуть-чуть попозже, витаминка, — я погладил её по волосам. — Папа сейчас немного отдохнёт. Соня надула губки, но тут же переключилась на бабушку: — Бабуль, а давай потом покажем папе, какого мы журавлика сделали? Я не стал дожидаться ответа. Шагнул в спальню, закрыл дверь и — наконец — позволил себе согнуться пополам. Боль. Она раскалённой иглой впивалась под рёбра, выжигая все органы средостения. Я сжал кулаки, стиснул зубы, но тихий-тихий стон всё равно вырвался наружу. «Не сейчас, пожалуйста… не сейчас». Я с трудом добрался до кровати и рухнул на одеяло, не в силах даже раздеться. На тумбочке лежала книга по психофармакологии, перечитанная вдоль и поперёк. Я взял её, открыл на случайной странице… буквы плясали перед глазами, складываясь в бессмысленные символы. «Сосредоточься, Константин. Просто прочти абзац». Но боль была сильнее воли. Она заполняла всё, оставляя место только для одного — для страха. Я швырнул книгу в сторону, и она глухо шлёпнулась о ковёр. В зеркале на шкафу отразилось моё лицо — бледное, с каплями пота на лбу, со сведёнными от боли бровями. Я закрыл глаза. Невыносимо. Я не помнил, сколько я так ёрзал на кровати, стараясь отвлечь себя. Я не помнил как заснул, всё было как будто в бреду. Но, когда я открыл глаза, в комнате уже было темно. Сморщенные брови так и не разжались. Но приступ стал терпимее. Я обнял Леру, стараясь не разбудить её. И снова заснул, тихо дыша в её распущенные волосы.