АРВИ

Адреналин выжегся дотла. Артем, с ощущением, будто вырвал из груди собственное сердце и оставил его на пороге Виктора, запрыгнул в черный Mercedes. Машина рванула с места, увозя его прочь от дома, место где он был так счастлив и где теперь стал изгоем. Больше он не приходил. Не стоял в тени, следя за светом в окне Виктора, не смел даже думать об этом. Он чувствовал себя омерзительным преступником, лишенным всякого права на эту близость. Особняк встретил его ледяным молчанием. Артем ворвался внутрь, ноги подкашивались, едва не сбивая с ног. Камин. Нужен был камин. Дрожащими руками он щелкнул зажигалкой, поджег растопку. Яркое пламя взметнулось вверх, и в его жадные языки Артем швырнул мятый кусок ткани – эту проклятую балаклаву . Он смотрел, как огонь пожирал символ его двойной жизни, его обмана, его единственной возможности быть близко к Виктору. Впервые в жизни его накрыла волна такого отчаяния. Теперь он был абсолютно один. Ни семьи. Ни друзей. Ни Виктора. Слова «уходи» и особенно это страшное «я не хочу тебя видеть НИКОГДА» звенели в висках, сливаясь с треском горящей маски. Зайчик умер. Навсегда. И смысла в вечеринках, в этом бессмысленном шуме, больше не было. К черту все. Он рухнул на огромную, холодную постель, свернувшись калачиком. Тело сотрясала мелкая дрожь. В памяти всплыл тихий голос: «Мой маленький Тёмочка… когда вырастешь, будешь у меня самым счастливым мальчиком…» Голос мамы, такой далекий и такой нужный сейчас. «Счастлив?» – хрипло выдохнул Артем в подушку. – «Все, что я делаю… полнейшее дерьмо». И тогда потекли слезы. Не скупые мужские капли, а настоящий поток, который он уже не мог сдержать. Он плакал не о родителях. Он плакал о нем. О потерянном счастье. О своей же глупости. О душераздирающей пустоте, которую оставил Виктор. Несколько дней слились в серую, тягучую муть. Артем проваливался в короткие, тревожные сны, просыпаясь от эха слов: «Уходи. Не хочу тебя видеть». Они сверлили мозг, не давая покоя. «Да как я могу уйти навсегда, если я ЛЮБЛЮ тебя, тупой! Тупая, жестокая тварь!» – его стон, полный боли и злости на самого себя, эхом разносился по пустым залам особняка. Пустые бутылки валялись на полу – жалкая попытка заглушить невыносимое. Но похмелье душевное было сильнее физического. Хватит. Нужно встать. Идти. Действовать. Хотя бы просто явиться в школу. Понедельник встретил его хмурым небом. Каждый шаг давался с трудом. Страх увидеть Виктора, его ненависть, парализовал. Но одновременно – дикая, неистовая жажда увидеть. Увидеть эти глаза, пусть и полные гнева. Соскучился. Безумно. Артем глубоко вздохнул, откинул прядь черных волос со лба и толкнул дверь класса. И сразу наткнулся на них. На Варю и Виктора. Их лица были омрачены, губы шевелились в тихом, напряженном разговоре. В голове Артема молнией сверкнуло: «Наверное он рассказал ей ». Он опустил взгляд, стараясь быть невидимкой, и прошел к своей парте. Спокойно? Нет. Механически. Он рухнул на стул, закрыл лицо ладонями. Глубокий, сдавленный вздох вырвался наружу. Выдержать. Просто выдержать. Виктор почувствовал, как что-то остро сжалось у него внутри, едва он увидел Артема. Не тот наглый, самоуверенный задира. А этот – поникший, безжизненный, с тенью отчаяния на лице. Виктор отвел взгляд, но образ врезался в память. Варя внезапно встала. «Мне надо…» – бросила она невнятно Виктору выбежала из класса. «Сучка, – мелькнула мысль у Виктора, оставшегося один на один с источником своего смятения. – Бросила меня с ним». И тут же, коварно и ярко, вспыхнуло воспоминание: жаркая темнота, скользкий поцелуй, чужие губы, слившиеся с его губами в порыве, который он приписывал Зайчику… а это был он. Артем. Блять. Жар волной хлынул к лицу. Виктор почувствовал, как уши и щеки пылают. Он ненавидел это предательское покраснение. «Вечно из-за него… вечно краснею из-за него», – подумал он с яростью, ощущая, как класс внезапно стал тесным, душным. Не в силах удержаться, Виктор чуть повернул голову. Взгляд скользнул по сидящему справа Артему. Задержался на его руках. Те самые руки, что держали его так крепко тогда… Сейчас они лежали на парте, пальцы нервно сжимались в кулаки и разжимались, выдавая внутреннюю бурю, которую Артем пытался скрыть за маской апатии. Артем чувствовал этот взгляд. Тяжелый, изучающий. Как прикосновение раскаленного металла. Он не мог больше. Не мог сидеть, отвернувшись. Ему нужно было увидеть. Хотя бы на секунду. Он медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление, перекрестил руки на парте, закрыв щеки. Создал этот жалкий «заборчик» из собственных рук. Набрался духу. И – повернул голову. Их взгляды встретились. Время остановилось. Шум класса, скрип мела, собственное дыхание – все исчезло. Остались только они двое и эта невидимая, натянутая до предела нить между ними. В глазах Артема не было ни былой дерзости, ни даже привычной маски холодности. Была голая, бездонная боль. И в этой боли – такая яростная, беззащитная, отчаянная любовь, что она ударила Виктора прямо в сердце, заставив его сжаться и забиться с бешеной силой. Эти глаза, чуть влажные, широко распахнутые, кричали без слов: «Прости. Пожалуйста, прости. Я не могу без тебя.». Виктор замер. Вся его злость, все обиды, желание мстить – на миг испарились под этим немым воплем. Глубины его души, где тлела его собственная, неистребимая любовь к этому парню, к его карим глазам, к его сумасшедшей, опасной сути, вдруг вспыхнули ярким пламенем. Он узнал этот взгляд. Это был взгляд Зайчика. Настоящего. Без маски. Тот самый, что околдовал его тогда. Но разум, гордость, страх снова быть обманутым – все это вцепилось в него. Нет. Он не может сдаться так легко. Не может позволить, чтобы Артем подумал, что все прощено. Пусть почувствует. Пусть узнает, каково это – быть отринутым. Пусть поймет цену своей лжи. С титаническим усилием, сжимая зубы до хруста, Виктор отвернулся. Он уставился в пыльное школьное окно, на серые облака, на ветки деревьев – куда угодно, только не на этот взгляд, который тянул его как магнит. Грудь вздымалась от учащенного дыхания. Это было невероятно тяжело. Больно. Как будто он отрывал от себя что-то живое. Но он сделал это. Он отомстил. Мелко, жестоко, по-детски. Отвернулся. А Артем, так и не сдвинувшись с места, продолжал смотреть ему в профиль. И в его глазах, следящих за резкой линией скулы Виктора, за его упрямо сжатыми губами, отчаяние смешалось с новой, горькой понимающей тоской. Игнор. Это было хуже криков. Хуже ненависти.