Где небо горит

Когда сумерки сгустились окончательно, и больше двух сотен воинов расселись кучками у костров, Люк выбрал себе место рядом с отрядом Тайго. Причина проста — они его уважали. Ну, по крайней мере, он сам так считал. Хотя на самом деле, уважение выглядело как коллективное любовное помешательство. Эти здоровенные альфы смотрели на него так, будто он — последний ломтик жареного мяса в осаждённой крепости. Глупо, с обожанием, почти щенячьим. — Люк, а споёшь что-нибудь? — раздался голос из полумрака, откуда-то из круга света у костра. Один из воинов протянул ему шайпуш — местный струнный инструмент, напоминающий гибрид лютни и гитары. Люк щурится от дыма, вытаскивает сигарету изо рта и, словно лениво, кивает: — Ну давай, — отвечает он, протягивая руку. Инструмент тут же передали из рук в руки, с торопливостью, будто каждый считал за честь передать его омеге. Альфы суетились так, что в какой-то момент шайпуш чуть не выронили. Люк поймал его в воздухе без лишних усилий, как автомат в бою — с той же выученной привычкой. Он устроился поудобнее, как в том своём мире — на каком-нибудь привале, под дождём, среди грязи и миномётного лязга. Пальцы привычно легли на струны. — Что бы вам сыграть… — задумчиво проговорил он, облизывая губы, прежде чем протянуть тлеющую сигарету Тайго, который тут же поднёс её к своим губам, будто дотронулся до самого Люка. Жест выдался на редкость неосторожным. Несколько альф в кругу замерли, жадно следя за его языком, прошедшим по розоватым губам. Один даже непроизвольно сглотнул. Но Люк их взглядов не замечал. Он снова стал тем, кем и был в окопах старого мира — лейтенантом Лековским. Он не пел красиво. Он пел, как солдат. Он знал, что это значит. Что значит путь. Потери. Команда. И приказ, который не обсуждается. Он ударил по струнам. Из инструмента вылилась грубая, простая мелодия — не про любовь, не про подвиги, а про то, каково это — идти на смерть. И он запел, не открывая глаз: — Третьи сутки в пути, Ветер, камни, дожди, Всё вперёд и вперёд Рота прёт наша, прёт. Третьи сутки в пути, Слышь, браток, не грусти, Ведь приказ есть приказ — Знает каждый из нас. Напишите письмецо, Нет его дороже для бойцов, Напишите пару слов Вы, девчата, для своих пацанов… Воины стихли. Совсем. Даже те, кто минуту назад гоготал, вспоминая вчерашние пьяные драки, теперь слушали, будто им зачитывали завещание брата. Их молчание было пронзительнее любых слов. А потом в темноте появился Дэйт. Он услышал знакомый голос ещё от своего шатра. Голос, будто вырезанный из стали и боли. Голос, который цеплял его. Который пробуждал в нем все что только можно. Люк всё так же сидел с закрытыми глазами, а на его лице плясали тени костра. Голос его звучал просто, без жеманства, но от этого только сильнее. — И на рассвете вперёд Уходит рота солдат, Уходит, чтоб победить И чтобы не умирать. Ты дай им там прикурить, Товарищ старший сержант, Я верю в душу твою — Солдат, солдат, солдат. Со всех сторон начали подходить воины. Кто-то встал, кто-то присел поближе, переглядываясь. Даже те, кто не слышал как Люк поет до этого, теперь были прикованы к каждому слову. Он был солдат. Он был один из них. — И на рассвете вперёд Уходит рота солдат, Уходит, чтоб победить И чтобы не умирать. Ты дай им там прикурить, Товарищ старший сержант, Я верю в душу твою — Солдат, солдат, солдат. Солдат, солдат, солдат. Солдат, солдат… Дэйт не сводил взгляда. Его лицо — всегда холодное, отточенное — теперь будто застывало в какой-то непривычной эмоции. Он хотел схватить омегу, утащить в шатёр и держать при себе, как реликвию. Как оружие. Или как слабость, как то что больно отзывалось в сердце, но тут же грело. Генерал сам от себя не ожидал. Он был готов встать на колени. Только бы Люк открыл глаза и посмотрел прямо на него — когда взгляд любимого, дороже всего золота на свете. А Люк всё пел: — Третьи сутки в пути, Ветер, камни, дожди. На рассвете нам в бой, День начнётся стрельбой. Третьи сутки в пути, Кто бы знал, что нас ждёт, Третьи сутки в пути, И рассвет настаёт. Напишите письмецо, Как живёт там наш родимый дом, Из далёка-далека Принесут его мне облака… И снова припев: — И на рассвете вперёд Уходит рота солдат, Уходит, чтоб победить И чтобы не умирать. Ты дай им там прикурить, Товарищ старший сержант, Я верю в душу твою — Солдат, солдат, солдат. Когда последние аккорды затихли в воздухе, Люк открыл глаза. И только тогда заметил, что вокруг — не десять, не двадцать, а вся рота. Двести пятьдесят человек. Все молчали. Все смотрели на него. В каждом взгляде — то, что он спел. Понимание. Память. Боль. Люк нервно усмехнулся. Легко дернул плечом, будто стряхивая это напряжение. Но всё равно — чувствовал. Он был Лейтенант Лековский. Он знал, что значит война. И тут молчание лопнуло — как плотная ткань. Раздались громкие аплодисменты, одобрительные выкрики, кто-то хлопнул его по плечу, кто-то просто кивнул с уважением. Но взгляд Люка уже поймал один — чёрный, хищный, в упор. Генерал. Дэйт не двигался. Как будто заколдованный. А Люк, чёрт бы его побрал, не мог отвести глаз. Как будто кто-то нажал в голове выключатель — и весь мир сузился до одного-единственного взгляда. Тайго сидел, не сводя взгляда с Люка, будто тот был не человеком, а каким-то идолом из забытых храмов. И пусть омега уже закончил петь, его голос всё ещё отдавался где-то в груди, как гул после выстрела. Альфа смотрел с восхищением, с трепетом… а потом — заметил, куда смотрит сам Люк. И всё внутри сжалось. Люк смотрел на генерала. В упор. Спокойно, внимательно — словно под гипнозом. Для Тайго это прозвучало как удар в глухую броню. Как сигнал тревоги. Холодный, мерзкий, личный. Ревность, тугая и тяжёлая, сдавила грудь. И не придумав ничего лучше, Тайго просто протянул руку и накрыл ладонь Люка своей. Омега, словно выходя из транса, моргнул, повернул голову, встретился взглядом с Тайго. — Ты молодец, — выдавив из себя улыбку сказал альфа. В лице Люка не было ничего — ни раздражения, ни интереса. Просто удивление. И неуверенное: — А? Да… спасибо, — пробормотал Люк, еле заметно дёрнув уголками губ. Тайго, приняв это за знак, расслабился. Его пальцы мягко, с наигранной нежностью, провели большим по ладони Люка. Он медленно потянулся, намереваясь коснуться его губ… Но в этот момент взгляд Дэйта стал откровенно хищным. Генерал смотрел на Люка с тем голодом, с которым волк смотрит на мясо, оставшееся без присмотра. Не просто хотел — нуждался. Мечтал подойти, впиться губами в эти дьявольски розовые губы, затянуть его к себе, держать, не отпускать, вцепиться, как умирающий — в жизнь. И когда он увидел, что Тайго тянется к его омеге — в глазах потемнело. А дальше — всё случилось почти само собой. Он очнулся, когда уже стоял рядом. Его рука мягко, но уверенно легла на плечо Люка — достаточно ощутимо, чтобы тот поднял глаза. Люк даже не сразу понял, что происходит. Мысли были затянуты туманом — черные, почти непроницаемые глаза генерала забрали всё внимание. Когда он вскинул взгляд и увидел перед собой лицо Дэйта, то и вовсе решил, что у него галлюцинации. — Э? — только и выдал он, на рефлексах. Люк неожиданно для себя, внимательно рассматривал каждый миллиметр лица Дэйта. Как напряжённые скулы дрожат от сдержанности. Как вот уже нервно облизывает нижнюю губу. Как уголки губ подрагивают, будто он вот-вот сорвётся… и говорит что-то. Только вот что? — …Рано вставать, — наконец доносится до Люка. — Чего? — моргнув, переспросил тот, нахмурив брови. Генерал заметил, как взгляд омеги задержался на его губах. И это было опасно. Очень опасно. Только одно обещание, данное Кигу, удерживало его от того, чтобы прямо сейчас схватить этого мальчишку, поднять на руки и утащить в шатёр, чтобы не выпускать оттуда никогда. И не рота, стоящая вокруг — двести пятьдесят солдат, — не остановила бы. Только слово. Только память. Он хотел Люка. Не только в сексуальном плане, но и то чтобы тот просыпался рядом. Хотел, чёрт побери, детей от него. Хотел свернуть все миры, включая тот странный мир этого солдата, и положить их к его ногам. Он вдохнул, и на удивление самому себе, сказал так мягко: — Я сказал, тебе лучше спать в моём шатре. Тебе нужно выспаться. Завтра рано вставать. Слова, вроде бы простые. Но произнесены с такой интонацией, что воины рядом притихли. Тишина натянулась. И не успел Люк даже рта раскрыть, как второе плечо оккупировал Тайго. — Не беспокойтесь, генерал, — произнёс он с показным дружелюбием, в котором звенела змеиная насмешка, — мы тут охраняем его сон. Будем охранять его… От всего. Дэйт медленно повернул голову. — Лейтенант Тайго, вы действительно сейчас… оспариваете приказ главнокомандующего? — в голосе его была спокойная, ледяная угроза. — А это был приказ? — приподняв бровь, переспросил Тайго. — Или всё-таки Люк сам решит? Два альфы смотрели друг на друга с той сосредоточенной вежливостью, за которой обычно прячется желание вцепиться в горло. А потом переведи синхронно взгляд на омегу. А Люк — Люк только сейчас понял, что оба смотрят на него. И не просто так. Его анализаторская часть, та, что привыкла разбираться в обстановке под пулями, наконец включилась. Он перевёл взгляд с одного на другого. И только сейчас заметил, что у Дэйта глаза, вовсе не чёрные, а тёмно-карие с золотым ободком у зрачков. У Тайго же синие, но с тем же золотым ободком у зрачков. — Аэээ… — выдавил он, перегруженный, — я… я пожалуй… останусь тут. Улыбка Тайго вспыхнула сразу. Глаза заискрились. Дэйт же, наоборот, стал похож на каменную статую. На ту, что вот-вот оживёт, только чтобы убивать. — Но не тут, — поправил Люк и ткнул пальцем в сторону соседнего костра. — Лягу там. — Но как же… — начал было Тайго. — А если что случится? — Да, для твоей же безопасности, тебе лучше спать со мной в шатре,— сказал строго генерал. — Да я за себя уж точно постоять смогу, — устало ответил Люк, поднимаясь. Он начал собирать свои вещи, всё ещё бросая на обоих альф подозрительные и слегка офигевшие взгляды. — Что это, блин, было… — пробормотал он себе под нос, схватил спальные принадлежности и с твёрдой походкой ушёл к другому костру. Генерал и лейтенант стояли в молчании, глядя ему вслед. Оба напряжённые, как струны. Только у одного — кулаки были сжаты, а у другого — клыки прижаты к губам.