Горизонт-В

30 августа 2015 года

      Третья декада августа выдалась самой холодной: без проливных дождей, зато с колючими ветрами и неизменным ощущением приближающейся осени. Пока в центральной части России ныли из-за +21° по Цельсию, на Урале ртутные столбцы в градусниках даже в полдень едва доползали до отметки в +10°.       Межевск ничуть не изменился за те четыре года, что Даня Жаров провёл в Магнитогорске. Разве что оброс колхозным лоском: унылые фасады и спальные районы с топорной инфраструктурой коряво перетекали во всё разрастающиеся современные улицы. Вычурно смотрелись зеркальные витрины явно новой торговой зоны на стыке с обшарпанными многоэтажками старой части города – будто две детали от разного конструктора соединили. А следом выбросили на тротуары игрушечных человечков из несовпадающих наборов. Та самая пресловутая разница поколений. Вот идёт компания школьников. Все яркие, в принтованных толстовках и узких рваных джинсах. А им навстречу два мужика в штанах со стрелками и клетчатых рубашках, у одного даже авоська с овощами в руках.       Маршрутка № 5 – потрёпанная жизнью и обстоятельства белая газель, натужно дёрнулась, вцепившись колёсами в яму у бордюра возле остановки. Даня дёрнулся вместе с ней, едва не навалившись на стоявшую сбоку девушку. Сзади тут же послышались шевеления. Расталкивая локтями людской маринад в консервной банке, к выходу просачивалась дородная дама. Пришлось вжаться тушкой в стекло, обтирая всю пыль и грязь с уплотнителя. А ведь ехать ему практически до конечной. Хорошо ещё к тому моменту общественный транспорт успеет практически полностью опустеть.       — Эй, можешь сумку убрать? Она мне все ноги отдавила уже, – послышался сдавленный голос, полный нескрываемого отчаянья.       — А? Да, извини, сейчас, – кивнул парень.       Просьба девушки вывела его из размышлений и утопила в обыденности вечернего часа-пик. Просунув руку вниз, Жаров подхватил увесистую спортивку и приподнял над полом, согнувшись при этом не в самой естественной позе. К тому моменту женщина с галёрки добралась до выхода и так ощутимо двинуло ему под рёбра, что его сдавленный стон расползся по салону финальным аккомпанементом этой жизненной мизансцены.       Пиздец.       — Что, сильно прилетело? – всё тот же голос сбоку, но уже на тон повеселее, пусть и с толикой сочувствия.       Говорившую Данил не видел: просто физически не мог развернуть голову под нужным углом, ничего себе при этом не сломав. С другой стороны, пару трещин в рёбрах он себе уже явно заработал. Как будто бы терять было практически нечего.       — Жить буду, – уткнувшись в холодное стекло лбом, проговорил Даня.       — Терпи, сейчас до Чайковской доедем через остановку и тут сразу как в пустыне станет, – прилетел ободряющий ответ.       — Знаю, осталось дожить.       — Местный, что ли?       — Типа того.       Их сиплый переброс фразами утонул в рёве заведённого мотора – скрипнули двери, снова отчётливо потянуло бензином. Маршрутка двинулась с места. Две остановки пришлось действительно выживать на лимитах: не шевелится и даже не дышать временами. А после Чайковской салон буквально вымер. Не считая Дани и соседствующей с ним девчонки, только на одном из задних сидений виднелась старушка в цветастом платке.       Почти без сил рухнув на опустевшее место и вытянув уставшие ноги, парень протяжно вздохнул, выпуская из рук увесистую сумку. Он с самого утра на ногах: сборы, поездка в больницу к матери, покупки перед новым учебным годом, потом в банк и ещё пять часов в автобусе. Всё это буквально высушило остатки не только физических, но и моральных сил Жарова. Может это даже хорошо. Меньше рефлексии, больше штиля в мыслях. За последние недели эти самые мысли Данила успели сожрать и почти переварить.       — Эй, парень, ты свою остановку не проспи, почти конечная.       Он даже не понял, как успел провалиться в подобие дремоты. Из приятного «нигде» в реальность вытолкнул уже знакомый девичий голос.       — Блин, спасибо. Пришлось бы потом тащиться пешком через Южный-2, – с этими словами Даня выбрался из маршрутки следом за девчонкой.       Только теперь получилось её рассмотреть, не рискуя при этом собственными костями: чёрные волосы до лопаток, выразительные карие глаза с явно восточным разрезом, блестящие такие, словно утянуть могут на самое дно.       — И правда местный, – улыбнулась случайная спутница, идя с Даней вровень и едва доставая подбородком тому до плеча, – хотя там сейчас не всё так плохо. Облагородили район под эгидой борьбы за благополучие молодежи.       — Прям реально что-то сильно изменилось? Никаких тебе ночных рэйвов в заброшках и массовых сходов бомжей на трубы под эстакадой ближе к октябрю?       При этом Даня так иронично нахмурил густые брови, что девушка не выдержала – рассмеялась. Смех у нее тоже оказался приятным: как будто певчим, заливистым и совсем не раздражающим.       — Ну, это ты загнул, конечно, или переоценил процентное соотношение распиленных бюджетных средств от государства, как и добропорядочность местной мэрии.       — Я Ася, кстати, – добавила девчонка и снова прыснула с того, как лицо у Дани при этом вытянулось удивлённо, – принимаю твои ставки.       — Удмуртка? – с сомнением протянул тот, поправляя на ходу лямку оттягивающего плечо рюкзака.       — Мимо. Башкирка, но только наполовину, а мама – русская, – горделиво задрала голову Ася, при этом смотря на парня выжидающе.       — Даня, в смысле, Данил. Ты, получается, тоже тут живешь где-то рядом?       — Ага, на Заречной, вон в той девятиэтажке, – проговорила девушка, коротко кивая на возвышающуюся впереди панельку.       Такая тут была всего одна – будто центральный шпиль с россыпью дополнительных элементов вокруг. Как-то в детстве Даня выпросил у отца карту их района и долго изучал, соединяя окружающее их девятиэтажку пространство в подобие лабиринт маркером. Ох и досталось ему потом за испорченный план. Но оно того стоило: на листочек через кальку Даня перерисовал получившуюся форму и вместе с друзьями они неделю потом изучали лабиринт. Даже умудрились найти странную дверь в подвале одного из соседних домов.       — Эй, приём, Земля вызывает Даню, ты чего завис?       Перед глазами замелькала чужая пятерня. Плавно из фокуса исчезло очертание девятиэтажного здания впереди, подсвеченного алыми и рыжими оттенками закатного солнца. Сглотнув образовавшийся в горле ком, Даня непроизвольно потёр тыльной стороной ладони глаза и чуть прищурился.       — Тебе никогда не казалось странным, что эта девятиэтажка тут одна такая? Разве так обычно проектируют спальные районы?       Спросил он, возобновляя движение. Ася посеменила рядом, задумчиво изучая Заречную 14.       — Вот ты сказал, и теперь это действительно странно выглядит. С другой стороны, весь Межевск такой вот неровный весь, будто наспех собранный.       — Ты недавно переехала? Не помню тебя, – резко перескочил Жаров на интересующую тему, поспешно оправдываясь, – я тут с самого рождения жил, четыре года назад уехал. Сейчас вот вернулся.       — Да, в прошлом году переехали. Квартира от бабушки осталась. А мы в Челябинске на съёмной жили. Вот родители и решили, что лучше своё, хоть и захолустье, чем вечно аренду платить.       — Не обидно, что переехать пришлось? Школа, друзья, крупный город – всё лучше, чем эта дыра, – сочувствующе поинтересовался парень, печально улыбнувшись.       — Обидно, конечно. Но меня никто не спрашивал и выбора особого не давал. А потом привыкла, друзей нашла. Ты на студента не тянешь, в нашу школу пойдёшь?       — Ага, в СОШ №10, ничего же за четыре года радикально не поменялось?       — Не-а, – теперь уже Ася печально улыбнулась, уловив в голосе нового знакомого нотки обречённости.       Негромко переговариваясь, минуя небольшую парковую зону – на деле широкий тротуар протяжённостью в пятьсот метров с лавочками и куцым пролеском, а также продуктовый с оригинальным названием «Продукты 24», ребята добрались до точки назначения. Даня даже замер снова, проходя через небольшую арку.       Тут тоже совершенно ничего не поменялось. Всё тот же двор, скрытый с четырёх сторон разными по уровню многоквартирными домами: девять, пять, четыре и два этажа. Не считая арки двухэтажной раритетной постройки, во двор вели и другие проходы.  Соседствующие строения скалили друг на друга потёртые грани, в попытке дотянуться и наконец-то сожрать оппонента: словно змейки в тривиальной пиксельной игре в жанре pvp. Эти зазоры, раньше покрытые газонами, местные давно облюбовали для срезов, протоптав тропинки.       В центре дворового пространства подобие лужайки, тут и там редкие деревья, зато высокие и с пышными лиственными кронами. Ближе к арке детская площадка со старыми каруселями – Даня мог бы поклясться, что при одном взгляде на них в ушах раздался неприятный скрип и скрежет поржавевших соединений. А ещё никуда не делась беседка шестигранной формы – та самая, с разноцветными, выцветшими боками и покатой крышей.       Внутри у Данила что-то предательски сжалось, потянуло за нити вниз, в желудок, там перевернулось и обратно не встало – замерло в напряжении. Засосало под ложечкой, жаром прокатилось по шее давно утерянное ощущение причастности. Сколько вечеров он в компании соседских ребят тут провёл – не счесть. Сколько прожил историй, прошёл игр и событий, сколько пережил ссор и радостных криков, сколько выдержал брошенных в спину тяжёлых взглядов.       — Дань, ты это, сделай что-то с этой своей маничкой зависать на ровном месте. Ладно во дворе не так страшно, а если на пешеходе?       Парень ощутил, как на локте участливо сжались чужие пальцы. Голос у Аси был совсем уж обеспокоенный, а взгляд проникновенный.       — Ладно, увидимся ещё, – ободряюще улыбнувшись, новая знакомая устремилась ко второму подъезду панельки.       Первый шаг дался Данилу сложнее всего – словно сквозь толщею воды в зимней одежде. Потом попроще: вдыхая сырой вечерний воздух, смешивающийся внутри с совершенно другим ароматом – из далёкого, как будто нереального прошлого. А может, наоборот. Может, он вернулся в это самое прошлое. Прошёл через мятый целлофан пространства и времени, ныряя в самые счастливые, и в тоже время самые ужасные воспоминания.       — Эй, Жаров, ты, что ли? Даня?!       Данил уже прошёл беседку, на периферии ловя сознанием небольшую компанию собравшихся там ребят, когда его окликнул голос. Парень замер, даже вдох проглотил неудачно, ощущая теперь щекотку в горле. Острое чувство паники и напряжения сдавило мышцы, не давая и шанса пошевелиться.       — Ну точно, Жаров. Офигеть, ты чё, вернулся, получается?       Не унимался голос из беседки. А Даня в самом прямом смысле ощущал, каково это – без страховки и с обрыва, в свободное падение. Когда в груди заходится нарастающее чувство паники от неумолимо приближающейся неизбежности. Ну, он знал, что рано или поздно это бы случилось. Жаль – он бы предпочёл «поздно».       — Ага, вернулся.       Только на такой ответ Жаров в себе силы и нашёл. А потом ещё на сдачу хватило заставить коленные суставы подчиняться – ноги понесли его к подъезду резко. Он всё ещё чувствовал затылком прилипшие к нему взгляды. Оборачиваться категорически не хотелось. Нет, Даня не был трусом. Ни тогда, ни теперь. Просто острый привкус разочарования, который, как ему казалось, давно смылся и растворился в памяти, возник на языке слишком отчётливо.       Всего один шаг – и он в условной безопасности, скрытый от глаз, прожигающих в его чёрном худаке дыры. Дане едва хватило реакции, чтобы в последнюю секунду отпрянуть. Металлическая дверь распахнулась резко, выпуская из внутрянки дома десятки разнообразных запахов: сырость, жаренная картошка, тонкий флёр алкоголя и, конечно, кошачья моча вперемешку с хлоркой. Там ещё много всего было, любознательность просила разобрать на составляющие, но мозг отказался мыслить трезво.       Перед самым носом у Данила было его лицо. Нет, не так. ЕГО лицо. Прошло четыре года, ОН изменился – вытянулся, как и сам Жаров, уступающий парню напротив всего в паре сантиметров. Кожа с остатками летнего загара, а в угасающем закате дня – будто медная на акцентных, угловатых скулах и острой линии челюсти. Тонкие губы сейчас были сжаты в бледную линию. Копна светло-русых вихрей на макушке и почти радикально выбритые виски – а раньше вся голова была покрыта будто круглый год выгоревшими на солнце кудрями. И только глаза, Даня даже в тени козырька подъезда смог различить это так отчётливо, оставались непозволительно синими – всегда штормовой, бушующий океан. Саша Грачёв – когда-то лучший друг, когда-то ненавистный враг, теперь же просто знакомый со сноской: в его сторону не смотреть, обходить стороной и даже виду не подавать, что всё ещё не всё равно.       Саша его тоже узнал. Это было нетрудно: из некогда бледного и тощего пацана Даня в момент просто взял и вымахал в абсолютно такого же подростка. И пусть за мешковатой толстовкой и широкими трениками деталей было не разглядеть, фактура будто проступала через ткань: и острые коленки, и узловатые перемычки кистей, и ровные плечи, и даже напряжённый, чуть впалый живот, стремящийся слиться с позвонками. Грачёв даже глаза умудрился разглядеть под тёмной, спадающей на лоб чёлкой – в отблеске полоски света из щели между домами они были того самого, насыщенно-орехового, почти янтарного цвета. Всего каких-то несколько секунд молчаливой дискуссии взглядами. Ровно столько, чтобы и одному, и второму хватило времени впитать произошедшее.       — Ты нахуя вернулся? – разом охрипшим голосом уронил Саша.       — Свали.       Даня прошёл мимо, скорее случайно, чем действительно намерено толкнув плечом бывшего друга. Позади из беседки послышалось шумное улюлюканье зрителей – и как только они умудрились рассмотреть детали: оттуда до подъезда было метров тридцать и ракурс не самый удобный для обзора.       Тусклый желтоватый свет после темноты тамбура впился в сознание слишком отчётливыми очертаниями прошлого. Всё в этом сраном городе, в этой до тошноты опостылевшей панельке, в этом унылом подъезде напоминало о самых трагичных событиях в жизни Дани. Пожалуй, не только в его – в жизни всей его семьи.       Четыре года назад пропал его отец – Павел Алексеевич Жаров. Уроженец Межевска, тихий, спокойный и закрытый человек во всех смыслах. Большую часть своей жизни, будучи инженером-исследователем, Паша провёл во всевозможных экспедициях, после чего вернулся в родной город и осел на должности энергетика на местной электростанции. Там же встретил будущую жену – Марину Юрьевну Смирнову. Спустя пять лет родился Данил.       Даня не помнил, чтобы папа проявлял эмоции открыто. Его так увлекали исследования и книги, в которых он закапывался на всё свободное время, что не только окружающим, даже семье Павел всегда казался будто «вне времени». Таких еще называют не от мира сего. Только вот Данил знал наверняка – отец его и маму очень любил. Поэтому выдвинутое полицией предположение о том, что мужчина просто решил уйти из семьи, ни слова не сказав, казалось совершенно бессмысленным.       Тогда же с мамой, некогда добродушной и открытой женщиной, начали происходить изменения. Врачи ссылались на психоз и невозможность пережить потерю, но даже маленькому Дане всё это казалось до ужаса странным и бессмысленным. Не могла его любящая и добрая мама измениться по щелчку пальца – словно тумблер переключили. И полгода не выдержав, Марина собрала вещи, сына и уехала из Межевска, оставив квартиру свекрови – матери Павла.       Поймав себя на очередном зависании, Даня помотал головой и болезненно перевёл плечами – вроде бы не много вещей с собой взял, а руки устали до покалывающего ощущения в подушечках пальцев. Выдохнув, парень преодолел небольшое расстояние и остановился напротив широкого лифтового проёма с наглухо закрытыми дверьми. Вжал кнопку вызова и замер. Долго ждать не пришлось – двери разъехались в стороны буквально через секунду. Чего-то подобного Жаров и ожидал, не зря же он встретил на выходе Сашу. Помимо того, что они дружили с самого детства, ещё и жили на одном этаже.       Пасть кабины зияла и пучила на Даню из глубины свои маленькие глазки-лампочки, выложенные не только на потолке, но и вдоль стен. Парень шагнул внутрь, на секунду ловя потерю равновесия. Шурша и скрипя, створки схлопнулись, погружая его в состояние лёгкой дезориентации. Замкнутые пространства Жарову никогда не нравились, а этот лифт и вовсе с самого осознанного возраста пугал до дрожи в коленях. Не только потому, что при движении всякий раз тот издавал массу странных звуков и скрежетов – словно ещё немного, и рухнет. Было в этом лифте что-то отталкивающее. В отличие от своих собратьев из панелек типовой серии II-49, кабина тут не была грязно-жёлтой и совсем уж крохотной. Стены серовато-белые, с ровными рядами круглых лампочек на потолке и вдоль зеркал. По периметру единый металлический поручень, слева от двери номерная панель для выбора этажа или вызова диспетчера. А ещё информационное цифровое табло над створками. Выбрав девятый этаж, Даня привалился лопатками к одной из стен, отчего поручень тут же неприятно впился в поясницу. Кабина дёрнулась и неспешно потащилась наверх, заполняя сознание звуками рокочущих механизмов советской махины. Выдохнуть удалось только когда душная коробка выпустила Жарова на нужном этаже.       На враз ставших ватными ногах парень подошёл к двери №17 и вжал кнопку звонка –дребезжащий звон просочился даже сквозь плотно закрытую дверь. Та открылась спустя минуту, обдавая Данила чем-то большим, чем просто запахами старой трёшки. Из квартиры №17 пахло детством: отцовскими книгами, чернилами, засушенными травяными сборами, бабушкиным малиновым вареньем, немного пылью и мамиными фиалками с подоконника на кухне. В горле снова поселился ком, и нижняя губа предательски задрожала – пришлось её спешно поджимать.       — Данечка, приехал наконец. А я уже звонить собиралась. Ну проходи-проходи, давай сумку, – будто только запахов было недостаточно, на Даню тут же обрушился поток тёплых, заботливых причитаний бабушки – Антонины Ивановны Жаровой.       — Ба, не нужно, сумка тяжёлая, я сам, – от пронизывающей неловкости на откровенную ласку захотелось сквозь землю провалиться.       Не то чтобы Данилу были совсем уж чужды проявления любви – мама вот в детстве часто его обнимала и гладила по волосам, нашёптывая, что он у неё на свете самый лучший и особенный. Просто характером он пошёл в отца, предпочитая откровенной эмоциональности тихую в своей честности привязанность. Бабушка, к слову, вот такой ласковой раньше тоже не была.       Когда ещё совсем маленьким Даню отправляли погостить в Октябрьский посёлок, где раньше жили ба и деда, строгость отцовских родителей парня даже пугала. Но это первое время. Потом он привык и даже полюбил такую вот скупость на чувства. Вместо сюсюканий дед подарил ему на десятый день рождения старый велосипед «Орлёнок»: раритет они тогда вместе очистили от ржавчины, заменили шины и покрасили в ярко-красный цвет. Ба же баловала любимого внука интересными и редкими печатными изданиями про космос. Работая в библиотеке, труда ей это не составляло.       А космос… его Данил обожал до тех глубин своей души, до которых даже сам порой добраться не мог осознанно. Бесконечная материя с мириадами звёзд, планет, систем и галактик завораживала своей непостижимостью. И даже повзрослев этой своей тяги к чему-то далекому и неизведанному Жаров не утратил: запрятал только ещё немного поглубже, чтобы ни с кем не делить.       — Исхудал то как, ты посмотри только – да на тебе же всё как на палке висит. А щёки-то какие впалые. Ну ничего, мы это обязательно исправим, – хрипловатый голос бабушки, пропитанный едва сдерживаемыми слезами, только добавил моменту трепетности.       К кому в горле и подрагивающей губе присоединилось щекочущее ощущение в носу. Даня им шмыгнул, неловко стягивая с ног кроссы. И когда только баба Тоня из суровой, закалённой советскими госучреждениями железной леди успела превратиться в типичную бабулю из сказок и фильмов всё тех же времён? А может так на ней сказалось одиночество – сначала умер муж, затем пропал сын, а потом ещё и невестка единственного внука увезла.       — Ба, куда мне сумку нести? В мою комнату?       — Ну так, а куда ещё. Там всё готово. Проходи, не топчись на пороге, – а вот и стальные нотки в голосе: никаких тебе просьб, только указания.       — Переодевайся, руки мой, будем ужинать, – добавила Антонина Ивановна, исчезая в желтеющей проёме кухни.       Ещё секунду нерешительно потоптавшись на месте и всматриваясь в темноту родной развилки коридора, Данил затем снова подхватил сумку и двинул в сторону своей старой детской комнаты. А уже спустя десять минут они с ба ужинали за небольшим столом у окна, привычно молча, не нарушая правил дисциплины. Пока я ем – я глух и нем. И только мысли в голове у парня роились, сопротивляясь повисшей тишине. В груди зависло странное предвкушение чего-то надвигающегося, неотвратимого.

***

      Тем временем на улице в беседке распалялась дискуссия. За круглым столом сидело пятеро ребят. Ближе всех к выходу устроился Саша Грачёв – он пришёл последним. Рядом с ним Максим Селиванов – крупный для своих семнадцати парень со стрижкой почти под ноль, в извечном спортивном костюме и с зажатой между зубами травинкой. По центру и напротив выхода по совместительству устроилась Таня Астахова – единственная девушка в коллективе, то и дело стреляющая глазками в сторону Сани.       Вообще-то примерно до пятнадцати лет Танька больше напоминала типичную пацанку: с вечно содранными коленями, в синяках, с копной светлого всегда растрёпанного каре. А после поездки прошлым летом к отцу в другой город Астахову как будто подменили. Из угловатого подростка она резко превратилась в самую настоящую девушку с округлыми формами, симпатичной мордашкой и кудрями до плеч, закрученными на плойку. Ребята переменам удивились, но виду не подали. К тому моменту почти все они перемахнули детскую планку и вступили в полноценную подростковую эру: вкусы, стиль в одежде, предпочтения и занятия изменились.       Почти потому, что кое-кто в компании так и завис на стадии между «а давайте наберём воды в презервативы и покидаемся в прохожих» и «я спёр у бати порнушку, го заценим». И этот кто-то – Всеволод Блохин. Для своих просто Блоха – самый мелкий в компании и по росту, и по зрелости. Впрочем, такой расклад Севу совсем не задевал: ребята его из тусовки не прогоняли, терпели – ну а что, дурной, зато свой. Блоха, вопреки прилипшему погонялу, больше напоминал кузнечика – с коротким туловищем, зато несоразмерно длинными, тонкими руками и ногами. Каштановые волосы растрёпаны и только чуб, будто в немом протесте, выкрашен в ярко-зелёный цвет: отчаянная попытка Севы откосить от приближающегося начала учебного семестра. Уши ему отец надрал за эту выходку знатно, но пообещал, что в школу тот всё равно пойдет. И матери запретил помогать чаду решать проблему – ведь волосы тот покрасил не тоником, а зелёнкой.       Напротив Саши сидел последний член их небольшой дворовой компании. Вадим Юдин – черноволосый, смуглый парень с явными восточными чертами лица. Экзотическая внешность принесла Ваде заслуженную популярность у девчонок, стоило тому трансформироваться из тощего пацана во вполне себе статного, высокого юношу. Но тот будто не замечал притязаний на тело и внимание, большую часть времени прибывая в флегматичном, задумчивом состоянии.       — Офигеть, да? Жар вернулся, сколько его не было? Года три? – восторженно напирал Сева, вертя в руках пустую жестянку от энергетика.       — Четыре, – машинально поправил Саша.       — Точно, четыре. Он ведь уехал почти сразу после того, как у него батя пропал, – покивал Блоха.       На месте тому не сиделось, и Всеволод то и дело выглядывал из оконного деревянного проёма беседки чтобы задрать голову к самому верхнему этажу панельки – будто что-то там увидеть сможет.       — Я вот не помню, а чё мы тогда вообще с ним общаться перестали? – задумчиво выдал Макс, блуждая взглядом по собравшимся.       — Так Даня что-то с Саньком тогда не поделил. Грач, так же было? Ты же нас тогда попросил с Жаровым не общаться, – как всегда некстати блеснул отличной памятью Чуд, расползаясь не самой приятной, подленькой лыбой. В сочетании с раскосыми глазами смотрелось до жути коварно.       Саша напрягся. Он и без того после встречи с Даней весь сжался, будто готовый отражать удары, а тут ещё эти тему старую подняли. Ему совсем не хотелось обсуждать прошлое. Нет, ему не хотелось даже просто вспоминать. Неприятный укол раздражения будто в самый висок, а потом резкий выдох и взгляд исподлобья на Юдова.       — Я что-то такое тоже помню. Мутная история, – поддакнул Сева.       — Сань, серьёзно, а чё между вами тогда случилось, напомни, – Максим уложил локти на стол, обтирая рукавами синей спортивки пыль и мелкий сор.       — Данил тогда девчонку у Саши увёл, – сбросила в минуту тишины Таня будто бы настоящую бомбу.       Улыбка на её губах померкла так же быстро, как Грачёв скосил на неё неприкрыто презрительный взгляд. Девушка даже поёжилась, поздно сообразив, что полезла туда, куда совсем не просили.       — То-о-очно, я ещё тогда ржал как ненормальный. Какая такая девчонка, не Танька же, – прыснул Блоха и тут же получил от Астаховой ощутимый тычок в бок.       — И не увёл, а просто поцеловал, – уточнил Чуд, раздражая Сашу теперь больше всех собравшихся вместе взятых.       — Да какая уже разница. Было и было, проехали, – осклабился тот, нервно откидываясь на ребристую спинку лавочки и тут же жмурясь от боли в лопатках.       — Как это какая. Жар – клёвый пацан, ну был, по крайней мере. Он же с нами всё детство тусил, в стольких передрягах участвовал. По всем правилам: и огребал с нами от южан, и от предков получал, и никого никогда не сдавал, – резонно возразил Макс.       Несмотря на свою гоповатую внешность, именно Селиванов был в их коллективе и фактическим, и идейным лидером. За клишированной внешностью пряталась редкая проницательность пополам с непонятно откуда взявшейся рассудительностью. Ну, это раньше Саше было непонятно, откуда в тринадцатилетнем пацане уже тогда было столько трезвого ума и продуманности. Теперь то Грачёв знал – Макс буквально с пелёнок был сам себе предоставлен. Родители в вечных разъездах. Спихнули сына на деда и были таковы. Карьера, перспективы, научные исследования. Если отец Жарова помотался по своим экспедициям и только потом решил семью заводить. Селивановы познакомились в универе и там же завертелся их бурный роман. Дядь Толя – дед Макса, был мужиком суровым и чёрствым. Драл внука как сидорову козу по поводу и без: мол, так мозги на место точно встанут. Парадоксально, но так и случилось. В передряги Максим попадать не перестал, просто научился выходить сухим из воды и не попадаться деду на глаза.       — Четыре года прошло. Может он изменился, – парировал Саша, всей своей сутью сопротивляясь перспективам того, что Данил снова появится в их коллективе. Не после того, что случилось.       — Ну вот и узнаем заодно. Он же всё равно и в класс к нам вернётся.       Макс виду не подал, но находил забавным то, как ерепенится Грачёв. Было до ужаса любопытно, неужели Саня до сих пор такой пустяк Жарову простить не может? Да они же были не разлей вода, ближе всех из компании. Жили на одной лестничной площадке, зависали друг у друга с ночевой чуть ли не через сутки, тайком (так им казалось) от дворовых сбегали на речку Каменку пускать кораблики или купаться.       — Даже если не изменился, думаете он не помнит, как мы ему бойкот устроили? Вы же сами с ним две недели не разговаривали, избегали. Забыли, что ли?       Язвительно выпалил Саша, до боли вжимаясь коленкой в ребро стола и старательно смотря куда угодно, только бы не на ребят. Тошно было от всего этого разговора, от любопытства. Зачем ворошить прошлое? Зачем Даня вернулся? Уехал же, так и свалил бы с концами, и никогда бы не возвращался – предатель чёртов. Злость распаляла и подминала под собой какую-то другую, замещённую правду. Саша сам себе запретил помнить, пользуясь удобным и приевшимся оправданием.       — Мы же мелкими совсем были. Думаешь, он реально ещё помнит? – с сомнением подал голос Сева, резко сплющивая жестянку между ладонями.       От хрустящего, металлического скрежета аж пробрало – по шее пробежали мурашки. В тишине вечернего двора звук показался почти оглушительным. Саня даже голову в шею вжал, предвидя, что вот сейчас баб Нюра со второго высунет свою перламутровую, выкрашенную макушку из окна и начнёт на них орать… снова.       — Да ладно, чего там думать, вот завтра и узнаем, что там Жаров помнит и изменился ли он, – подвел итог Макс, тем самым закрывая тему и возвращая собравшихся в повседневное русло.