Hydrogen peroxide

Вяжущий, сладковатый запах заменяет воздух. Лезет в нос, мешая дышать. Дышать ртом? Рот тоже заполняет. Этот запах и отталкивает, заставляя что-то первоначальное внутри ёжиться и напрягаться, и притягивает одновременно — почему-то сложно перестать втягивать его вновь и вновь. В этом признаётся себе Канаде, сидя на холодном полу и хватая ртом воздух, как выпрыгнувшая из аквариума рыба. Аквариум, кстати, как раз неподалёку. Она смотрела, как вечерний свет от окна лежит у её ног, изредка колеблясь. В ушах гулко пульсировало, заглушая звуки. Притуплённое сознание клонит в сон, словно вновь погружая его в материнскую утробу. Вот только там тепло и мокро, а под ногами сейчас холод пола и влажно только на лице. Мафую возвращается в комнату, прижимая к себе стопку учебников. На полу, около стола — Канаде. Она бледнее обычного, взгляд чуть удивлённый, будто чьего-то прихода не ожидала. И от носа до самого подбородка у неё расползается тёмное пятно. Тусклый свет поедает все краски, и в пятне не сразу распознаётся кровь. Книжки отправляются в свободное падение, и никто не слышит шума. Мафую приземляется на пол к Канаде и в порыве тянет руку к её лицу. Пальцы замирают рядом с щекой. Канаде видит перед собой её непривычно расширенные испуганные глаза и пугается сама. Берёт её руку и шепчет извинения, не слыша своего голоса. Брови у Мафую чуть хмурятся. — Канаде, у тебя кровь. Голос у неё дрогнул. Канаде зачем-то кивнула и коснулась под носом, хотя залита была вся нижняя часть лица. Кончики пальцев тут же окрасились красным. Она снова отчего-то извинилась.

***

Холодный пол под ногами сменился мягкой кроватью. Она приятно прогибалась под сидящей рядом Мафую. Тело странно и устало ныло, прося тут же растянуться на прохладной постели. Канаде молча давила в себе это желание, смотря на сосредоточенное лицо напротив. «Хорошая из неё будет медсестра», — подумала она, не сдерживая улыбку. Губы обожгло болью — они тоже оказались разбиты. Зато из носа больше не текло. — Тебе нужно открыть рот. — Мафую придвигается ещё ближе, держа что-то в руках. Светлые брови приподнимаются: «Зачем?» — Кровь может всё ещё течь в горло. И Канаде открывает, предварительно закрыв глаза. Она морщится — болят губы. Вспоминается осмотр у стоматолога, у которого она, кажется, была последний раз в прошлой жизни. Чувствуется, как кровь с губ марает передние зубы. Солоновато-сладкий привкус на языке будоражит. Стараясь не думать, как это выглядит со стороны, она прикидывает время на часах: не прозевать бы приход мамы Мафую. В закрытые веки ударяет всепроникающий свет телефонного фонарика. Канаде пытается через рот не дышать, но вздохи судорожно вырываются всё равно. Припухший нос дышит тяжело, а тело боится остаться без воздуха. Начинающего неметь подбородка достаёт чужое неровное дыхание. Нос уже будто наливается свинцом и кажется чужим, а кровь лежит на лице второй кожей. Создаётся ощущение маски. Свет погас, погружая всё в тягостную синеватую тьму. Скрипнула кровать — отстранилась Мафую. Глаза можно открывать. Она уже мочила вату каким-то раствором, её лицо было задумчивым, и она будто чуть удивлялась своим мыслям. Канаде поняла, что кровью внутри не истекает. Откинулась слегка назад, опираясь сзади руками, и смотрела, как скользит капля раствора по руке Мафую с закатанным рукавом. Добежала до локтя и пропала, блеснув. Теперь стало заметно — за ними наблюдала тишина. И Канаде сидела неподвижно, опасаясь двинуться или что-то сказать, чтобы не спугнуть дремоту разума. Да и лень было — тишина наполнила и отяготила каждую клетку тела. Давно утонули в ней все впечатления прошедшего дня. Прошлое и будущее отступили. Единственно возможным и желанным будущим сейчас была тянущаяся к лицу Канаде рука с мокрой ватой в пальцах. Задевая коленом её ногу, Мафую придвигается ближе. Губы у неё плотно сжаты, а взгляд тёмных глаз уже привычно кажется чуть недоумённым. Зрачки мелко бегают по бледному лицу напротив, когда она смывает подсохшую кровь и обрабатывает ранки на губах. Металлический привкус напоминает Канаде, как маленькой она вновь и вновь лизала бегунок молнии на своём спортивном костюме. Потому что вкус интересный. А папа на это ворчал. От осторожных прохладных касаний веки тяжелеют. Хотелось дать опирающимся позади рукам ослабеть и повалиться на подушки. Или зевнуть. На миг взгляд Мафую встречается с её. Канаде ёрзает и легко улыбается ей. Та опускает голову и будто вся странно поникает. Такая непосредственная близость ощущается совсем иначе их обычных объятий. И даже как-то странно. Канаде думает об этом с вялостью. И клонит голову к плечу, будто вялые мысли ещё и тяжёлые. С новой пристальностью разглядывает лицо напротив. А каково Мафую? У той взгляд всё такой же чуть недоумённый, словно непонимающий. Только брови хмурит, когда вновь смачивает вату. И капли опять стекают по белеющим в полутьме предплечьям. — Мафую, у тебя руки дрожат, всё хорошо? Дремота водой сбежала с Канаде, когда она заметила, как подрагивают чужие пальцы. Та и сама, кажется, не заметила — отстранилась и сжала руку другой, пытаясь задавить дрожь. Тишина бесшумно спряталась в щели комнаты, становясь снова чем-то далёким и непонятным. Даже что-то вновь зашевелилось, заурчало внутри лишним отросшим органом — это напоминала о себе тяга создавать музыку, забывая о сне и еде. И стало различимо тиканье часов. Мафую смотрит таким взглядом, будто она страшно больна, а Канаде наоборот — самый здоровый человек на свете. С улыбкой в крови и распростёртыми объятиями она походит на призрак полусна, от которого нельзя согреться. Губы не выдерживают и снова кровоточат. Мафую тоже не выдерживает и вжимается в объятия. В этих отдающих холодом стенах Канаде нечего предложить ей. Где-то ждут её такие же неприветливые стены и мёртвые комнаты с наблюдающей тишиной. Но она может предложить ей свои прикосновения. Успокаивающее тепло тела. В уме крепнут объятия папы, и брови Канаде хмурятся. Сильнее сжимает в объятиях Мафую, ведя рукой между лопаток. Ей дарит тепло её пульсирующая кровь, сейчас она вся приливает к её голове. И в ушах опять стучит. На этот раз не из-за того, что она приложилась лицом об стол, вставая со стула и наступив на свои волосы. А потому что Мафую путает в них пальцы и втягивает её запах. Вдруг отстраняясь, она смотрит на Канаде. Долго, медленно. Что внутреннее, что обстоятельства — разъедают её взгляд и натуру мрачным налётом, тёмной плесенью. Смотрит. Просяще. Вечерняя темнота говорит ей нет, тиканье часов — то же. А Канаде будто читает по глазам, отметает всё это разом и подставляет отдающую запахом перекиси щёку. И Мафую тычется в неё носом, чувствуя холод кожи, щекочет дыханием. Канаде не шевелится сначала, будто опасаясь запачкать. А сухие губы прижимаются к уголку её рта, не боясь никакой крови. И шепчут: — Болит? Вместо ответа ей кладут на плечи ладони и целуют. Удивляет, как всё странно ощущается под онемевшими губами. И будоражит это не хуже привкуса крови. У Мафую глаза тёмные — зрачков не различить. Губы тоже — от чужой крови. На кончике носа слабый след. Канаде улыбается и нежно трёт его большим пальцем. Начинает болеть голова. — Я принесу льда. Внутри что-то холодеет. За окном тоже уже ничего не различить. Во дворе, кажется, сломался фонарь. Скоро придёт мама Мафую. И они не увидятся неделю.