Волк и его металлист

Надлом случился с наступлением восьмидесятых — на этом Сириус и Ремус сошлись с полной уверенностью. Семидесятые. Панки. Разруха. Свалки мусора без мусорок и дети с дырявыми ртами от неудачной игры в кирпич. Восьмидесятые упорядочили мир хаоса и подчеркнули золотой рамкой всю его безысходность: консерватизм Маргарет Тэтчер душил протестующих шахтёров, безработица и инфляция достигла пика тридцатых годов, Королева посетила Ватикан, Джона Леннона убили, СПИД сжирал людей со скоростью лесного пожара, а участники ИРА бастовали в тюрьме голодовкой — Англия сходила с ума, и они были достаточно взрослыми, чтобы начать об этом думать всерьёз. Не как в слюнявые годы анархии против всего злого за всё ещё более злое. Всерьёз. Потом родился Гарри. Луч солнца во мраке политической путаницы — надо ли говорить, что его залюбили до сахарных соплей. Чертовски сложно было не заметить, насколько Сириус завидовал друзьям: конечно же он, разгульный бродяга с гитарой в одной руке и гаечным ключом в другой, ворчал, что лучший панк города превратился в няньку и уборщицу на полставки — но всякий раз, когда подшучивал над этим, в его глазах стояла жажда иметь такой же простой мир. Такой же понятный. — Не понимаю, почему ты это отрицаешь, — негромко сказал Ремус, машинально прочёсывая его разметавшиеся по бедру тёмные пряди. — Тебе явно стало этого не хватать после рождения Гарри. Нет? Он сидел у изголовья кровати, Сириус размяк у него между ног, и они разговаривали так долго, будто пытались скомпенсировать последние семь лет. Голубая кукушка в кухонных часах уже в третий раз высунулась из своего деревянного домика, а они даже не думали ставить точку. — Возможно, — отозвался Сириус. — Возможно, мне хотелось чего-то такого. Семьи. Детей. Он задрал голову, мягко утыкаясь Ремусу в живот, и проговорил с той откровенной обидой, которая присуща ребятишкам раннего школьного возраста: — Ты сказал, что не хочешь детей. — Я… — Ремус судорожно прочесал ладонью затылок: рассудив, что ему не оправдаться, решил выяснить главный камень преткновения. — Почему их хочешь ты? Он ощутил шевеление плеч Сириуса на своих ногах — кажется, тот ими пожал. — Наверное по той же причине, по которой не хочет Рег. У нас были дерьмовые родители. Но были миссис и мистер Поттер. Поэтому пусть восьмидесятый год пустил всё по наклонной, в восемьдесят первом шероховатости стали ещё заметнее. Сириус стал пропадать, и… и он, наверное, тоже. В эмоциональном плане. Всё был хорошо внешне — если копнуть глубже, можно было обнаружить кровавое месиво как в вишнёвом пироге. А если копнуть ещё глубже, снова всё хорошо — ассоциация с пирогом не просто так. Было сложно, но хотелось оставаться вместе. Но было сложно. Но хотелось. — Потому что Джеймс потерял родителей, я просто не мог его оставить, — Сириус объяснил, беспокойно теребя ногти, как провинившийся дошколёнок. Ремус поймал его ладонь. Мягко сжал, разглаживая тонкую кожу между пальцев. — Я понимаю, — сказал он. — Поэтому я не рассказал про Лайелла. Время казалось… неподходящим. Воцарилась тишина. Гремучий звук пронёсшегося мимо мотоцикла, «твою мать, смотри куда несёшься!» из дома напротив, и тишина. — Ты ездил на похороны? — тихонько спросил Сириус. Рем кивнул. Неприметная поездка в запылённом автобусе по маршруту «Лондон–Кардифф», на которую не ушло и больше трёх суток — Сириус в это время был у Джеймса. — Рем, это очень дерьмово, что я ни разу тебя об этом не спросил, — он приподнялся. Ремус поморщился и мягко надавил ему на плечи руками, подсказывая не уползать. Чувствовать Сириуса в своих ногах действовало по-странному успокаивающе — будто только так он мог точно знать, что Сириус не сбежит ни к каким грёбаным Фенрирам искать приключения на свою задницу. — Правда, — тот подчинился с заметной охотой. — Ты мой парень. И я даже не знал, когда ты потерял отца. Я должен… должен был быть рядом. — Но я же не рассыпался, — Ремус с лёгким раздражением вскинул руки: заметив в глазах Сириуса беспокойство, смягчился. — Я пережил это. Да, один. Но пережил. Сириус молча потёрся щекой об его ладонь. Кажется, это было примирение. — И я знаю, что по тебе самому больно ударила потеря родителей Джеймса, — чуть тише сказал Ремус. — И мне тоже очень жаль, что я не был рядом для тебя. Но возможно, так иногда нужно: переживать что-то самостоятельно. Именно после этого он стал замечать в Сириусе новые черты. Они всегда были в нём, но до восемьдесят первого года словно были скрыты тучей: потом прошла гроза, небо прояснилось, и звёзды засияли в нём особенно отчётливо. Гордый панк Сириус Блэк хотел не просто мотоцикл и яркие побрякушки. Он хотел тёплый очаг, чтобы возвращаться к нему после безумных анархических приключений. И он чертовски боялся этого чувства. Боялся того, что принято считать взрослением. — Я просто подумал, — медленно проговорил он. — Мы взрослеем. Мы теряем родителей — что это, если не взросление? Это так… Это так странно, знаешь? Мне двадцать пять, я никогда не планировал доживать до двадцати пяти. Вообще-то, я рассчитывал на атомную бомбу от русских или что-то типа того. Но мы живы, и мы становимся старше. Недавно я нашёл у себя седой волос. Мой организм уже начинает стареть, а я… я ведь так ничего и не достиг. — Ребёнок — это достижение? — уточнил Ремус. Сириус сразу пошёл на попятную: — Нет! Нет, это хрень, я вообще говорю о… о карьере. О творчестве. Как Рег. Он младше меня, но он уже на сцене. А где я с моей гитарой?! В двадцать пять лет! Ремус понимающе улыбнулся. Гордый панк Сириус Блэк всё ещё не мог признаться себе в очевидном. — А я думал, ты хочешь ребёнка. — Ну, было бы здорово достигать чего-то и… иметь своего личного спиногрыза за компанию, — пристыжённо буркнул Сириус. — Знаешь. А ты не хочешь, потому что… — он неловко сглотнул и снова заелозил, подбирая слова, — как Рег? — Нет, — честно сказал Ремус. — Я просто смотрю на детей и не чувствую того, что чувствуешь ты. Они просто дети для меня. Они забавные, но это… это будто не то. Я боюсь, что… не знаю. Вдруг я не смогу их полюбить? Мне кажется, отец никогда не любил меня — он любил через меня Хоуп. Колена коснулось что-то тёплое: рука Сириуса. — Да, ты как Рег, — тихонько сказал он, погладив лёгкую ткань летних штанов. Рем усмехнулся краешком губ. — Я вообще, если ты не заметил, очень мало кого люблю. — Я бы сказал, слишком много кого, — ворчливо отозвался Сириус, а потом вдруг резко посерьёзнел. Перевернулся на бок и привалился щекой к бедру Ремуса, всем своим видом напоминая грустного бездомного щенка. Не глядя, проговорил: — Когда ты понял, что не гей? Ремус сделал вдох. Тогда же. В восемьдесят первом году. Это не было каким-то новым осознанием: просто в один летний вечер, прижимаясь к разваренному от жары Сириусу и вдыхая успевший полюбиться до дрожи в сердце запах его запотевшего затылка, Ремус взглянул на почти полную луну и признался себе в этом. Признался под её лучами, что его любовь к Сириусу построилась иначе, чем думали все вокруг. — Я не придавал этому много значения, — он сказал, погладив Сириуса по плечу. — У всех свои недостатки, знаешь ли. Ты тоже далеко не идеал. Сириус сделал недовольный пыхтящий звук — когда ладонь сползла к нему на ворот футболки и подлезла под мягкую ткань, затих. — Почему ты сразу мне не рассказал? — спросил, по-прежнему утыкаясь Ремусу в колено. — Боялся, что ты от меня уйдёшь, — честно сказал тот. — Серьёзно? — Сириус не удержался от смешка. Он оглянулся, и Ремус закатил глаза. — Да, Сириус, я боялся, что от моей гетеросексуальной задницы сбежит гей. Ты ведь мог найти кого угодно. И сейчас можешь. — По-твоему, я так хорош? — Сириус продолжил улыбаться от его смущённо-раздражительно тона. — Ты хорош, но я о другом. К тебе… к тебе тянутся люди, Сириус. У тебя всегда были друзья. Девушки. Смотри, даже оборотень притёрся, — он ворчливо ткнул себе в грудь под смешки Сириусу. — Уверен, парни в гей-клубах толпились бы к тебе!.. Кстати. Толпились? Сириус густо покраснел. — Так ты знаешь об этом… — Да, — Ремус улыбнулся. — Знаешь, что я подумал? Сириус промямлил что-то неразборчивое — разобрав в этом потоке вопросительную интонацию, Рем склонился так низко, что шёпот обжёг ухо и обсыпал бледную шею мурашками: — Жаль, что это было не со мной. И жаль, что я не видел тебя накрашенным — думаю, тебе очень шло. — Чёрт, не напоминай! — Сириус простонал. — Я не знаю, что на меня нашло, я был в раздрае и мне хотелось сделать что-то тупое… Он взбрыкнул ногами по покрывалу. Боже, Маркус, вся это ситуация с Маркусом, глупая, идиотская ситуация! Хуже, чем от Фенрира, ему было только от Маркуса. Ремус тяжело вздохнул — кажется, за этот разговор уже в десятый раз. Потому что Сириус снова делал это. Снова закрывался в свою раковину, снова прятался от него. Обычно Ремус ему позволял — в этот раз ему захотелось поддеть краешек и заглянуть внутрь. — Я не думаю, что это тупо, — негромко сказал он. Сириус встрепенулся: серые радужки в панике заметались по лицу Рема. По его щетине, так и не сбритой с полнолунной ночи, по тёплым карим глазам. Показалось? Пошутил? — Что не тупо? — Косметика, — осторожно пояснил тот. — Я… не думаю, что это тупо. Сириус по-прежнему смотрел на него застывшим взглядом. Нервно дёрнулся острый кадык. — Я купился на этого Маркуса, как полный идиот, — прошептал он. — Косметика и мотоцикл, Рем. Не говори, что это не тупо. — Думаю, это очень умно со стороны Фенрира, — Ремус изогнул бровь. — И тупо с твоей стороны купиться. Но думаю, что косметика сама по себе — это не тупо. Возможно, если бы он раньше об этом сказал, Сириус не сманился бы так легко. Кому, как не Ремусу знать это чувство: только здесь, только сейчас, больше такого момента не появится. Может, Сириус попадёт в беду, может, оборотни окажутся злодеями, но он должен хоть раз в жизни провести полнолуние в лесу. С Маркусом произошёл лес Сириуса. Его полнолуние. — Мне кажется, я уже говорил об этом, — Ремус медленно проговорил. — Не помню, кому конкретно, но говорил: нет ничего, что ты, Сириус Блэк, можешь сделать или захотеть, что покажется мне тупым. Ничего. Сириус не ответил — только всматривался в Ремуса застывшим, плохо читаемым взглядом. — Ничего, — повторил Ремус. — Поэтому… И снова вздох. Двенадцатый? Тринадцатый? — Я не понимаю, почему ты говоришь с Лили и Джеймсом о себе больше, чем со мной. Он разжал ладони, и Сириус сник. Съёжился у него в ногах практически в клубок, и щенячий взгляд стал таким забитым, что Ремус невольно почувствовал укол вины. Пальцы закрались Сириусу на затылок, чтобы бережно зарыться в волосы. — Ты замечаешь это? — еле слышно спросил Сириус. И получил в ответ кивок. Ему было сложно. Всегда было. Ремусу казалось, должно работать наоборот: чем ближе ты кому-то, тем легче тебе открываться — но не когда живёшь в такой семье. Не когда каждый поступок будет заведомо проигрышен перед родителями, а доверие младшему брату обратилось самым страшным сном. Иногда Сириусу было стыдно от того, насколько легко он готов принять отказ дружбы Лили или даже Джеймса, если они посчитают, что он для них недостаточно хорош, недостаточно умён, слишком много ноет на жизнь — отказ Ремуса он бы не пережил. Его оправдания примерно так и звучали. — Я же не рассказываю им ничего важного. Просто всякую ерунду. А вдруг ты подумаешь, что я идиот? Хотя, — Сириус неловко усмехнулся, и оживлённый взгляд снова помрачнел, — это постоянно на практике подтверждается, да? Я жил с тобой семь лет и не замечал, что ты не гей. Чёрт, мы спали вместе! — Даже самые гетеросексуальные мужчины иногда экспериментируют, — заметил его парень. — Ремус! — Сириус, — Рем негромко рассмеялся, ткнув его в бок. Сириус ткнул его в ответ, норовя забраться в подмышку, и им выдалось несколько бессловесных минут сдавленных смешков и шутливой драки щекоткой. Закончилась она неожиданно: вместо того, чтобы пересчитать Сириусу рёбра до тонкого писка, Ремус влажно поцеловал его в лоб. — Слушай, мне просто… мне неважно это, — задумчиво проговорил он, оперевшись локтем на изголовье кровати. — Когда в шестнадцать лет думаешь, что не доживёшь до конца школы, то уже просто рад возможности жить, а детали кажутся такой мелочью… — Мелочью? — Сириус возмущённо встрепенулся. — А для меня это очень важный процесс! — Знаю, — примирительно согласился Ремус. — И мне важно, что это важно тебе. — Звучит утешительно, — буркнул Сириус. Он явно был недоволен таким ответом — тогда Рем погладил его по щеке. — Пальцы и рот у тебя тоже чертовски хороши, не сомневайся. Да и всё остальное, — он многозначительно усмехнулся, а Сириуса бросило в жар. — Эй, — выдавил он. Больше ни на что не нашёл сил. — Правда, ты очень горяч, — в волчьем взгляде Ремуса мелькнула хитрая искра. Наклонившись ниже, он прошептал прямо в ухо: — Говорю как гетеросексуальный парень. — Боже, — Сириус закрыл глаза ладонью. Его опалило огнём, холодом, стыдом и жаждой одновременно. Ещё немного, и из недостатка эта неудобная деталь о его парне превратится в преимущество. — Я просто хочу, чтобы ты понял, — настойчиво продолжил Ремус. — Мне неважен секс сам по себе. Он приятен, с этим сложно поспорить, но знаешь, можно передёрнуть в душе, — постой, ты сам поднял эту тему, не протестуй теперь! — и это приведёт к тому же результату. Может, я правда не понимаю чего-то, может, если бы… если бы у меня была девушка, я бы понял. — Не «может», а «точно», — пробормотал Сириус, но Ремус уверенно возразил: — Мне нравится не понимать эту часть жизни. — Что?.. — Не понимать. Я не хочу понимать, что люди находят в этом настолько сложного, что им важен конкретный пол и внешность. Мне нравится не иметь опыта — не знать, что я упускаю. Если я что-то и понял за эти дни, Сириус, так это то, что не знать — нормально. И если незнание означает, что я никогда не буду раздумывать о том, что мне чего-то не хватает… я рад этому незнанию. Потому что я хочу делить эту часть жизни только с тобой. Мне важно делить её только с тобой. Это придаёт ей ценность. Понимаешь? От этих уверенных и искренних слов вспотели пальцы, загорелось лицо и Сириус отчётливо почувствовал, что у него перекрыло дыхание. Важно, ему было это важно, ему было это важно. Но эта логика была такой безумной. Никогда не спать с привлекающим полом, чтобы не узнавать, как это здорово? Сириус ведь знал. Знал, что это мучительно. Что со временем станет тяжелее. Ох, он знал. И как бы не хотелось согласиться, он продолжил спорить. — Когда я занимался сексом с девушками, то всегда чувствовал, что что-то в этом не так, — он закусил губу, глядя на Ремуса сощуренным взглядом. — Я тогда не понимал, насколько это давило. Ты наверняка тоже не понимаешь. Он думал, Ремус начнёт оправдываться и протестовать — но тот только понимающе улыбнулся краешками губ. — Ты не я, Сириус, — тихо сказал он. — У нас разные запросы к миру. Эта фраза, пусть и непонятная в своей сути, пробила Сириуса странным ощущением: он словно наткнулся на что-то, что никогда не сможет осмыслить и понять — почти никто не сможет. Только те, кто прошли через физическую войну с миром или с самими собой так, как её прошёл Рем. — О да, я ужасно капризен, мне с детства об этом говорили, — Сириус попытался свести всё в шутку, но за улыбкой снова мелькнуло что-то болезненное. Тогда Ремус взял его норовящее отвернуться лицо в свои ладони, внимательно посмотрел в глаза и сказал очень серьёзно: — И это нормально. И Сириус стих. Они немного помолчали — каждый думал о своём. Снова тишина — только снова тихое кукование за стенкой. Очередной час. — Я не против ребёнка, — вдруг сказал Ремус. — Просто… не сейчас. — А когда? — встрепенулся Сириус. Это вызвало улыбку, окрашенную в печальные тона. Рема всегда немного забавляло, как Сириус видел в их жизни закат. Его представления об идеальной жизни заканчивались в возрасте двадцати лет, когда он непременно должен был бы разбиться на мотоцикле или умереть от ножа Йоркширского потрошителя — ни того, ни другого не произошло. Для Ремуса жизнь только начиналась — после многолетней войны с волком он рассчитывал хотя бы на шестьдесят лет свободы. Пожалуй, ребёнку можно было бы выделить лет двадцать. Но почему это должны были быть следующие двадцать? Почему Сириусу была так мучительна мысль, что они могут просто пожить для себя? — Вернёмся к началу. Почему ты хочешь ребёнка? — Я же уже сказа… — Сириус. Он замолчал. Ремус пожевал губу, сосредоточившись на беспокойно мельтешащих в голове мыслях. Он редко мыслил наперёд — чаще озвучивал то, что думал здесь о сейчас. Волки не мыслят, они идут по инстинктам. И всё же, конкретно об этом он думал уже давно. Примерно столько же, сколько думал о странности любви в своей сути — о том как мало людей задумываются о истоках своих чувств, хотя нити судьбы переплетаются самыми замысловатыми узорами. Их узор был сложным, запутанным, но крепким. Возможно, стоило об этом сказать вслух. — Я думаю, что ты всё время заботишься о своих близких, — мягко начал Ремус, и его ладонь снова всколыхнулась в смоляных волосах. — И тебе важно это — заботиться. Сначала о брате. Потом обо мне. И я благодарен, правда, но мне уже лучше. Я уже не тот… не тот мальчишка на грани смерти. Я не нуждаюсь в твоей поддержке так сильно, как раньше. Наверное, ты понял это. Поэтому хочешь найти кого-то ещё. Но… разве ты никогда не хотел, чтобы кто-то позаботился о тебе? Сириус не ответил. Пальцы Ремуса осторожно забрались ему за уши, собирая кожу в складочки. — Просто я хочу заботиться о тебе, Сириус, — проговорил он, стойко чувствуя, как сердце болезненно распухает и давит на грудную клетку от невозможности выплеснуть свои чувства. — Ты не можешь понять, почему я с тобой, но мне кажется, для меня есть ценности приоритетнее влюблённости. И я знаю. Я знаю, что, наверное, у нас бы всё не сложилось, если бы не сложилось… вот так. Если бы я не был забитым подростком, который думал об отношениях в последнюю очередь, а ты не был таким… таким отчаянным до них. Возможно, этого бы и не было. Но почему это плохо? Сириус, я тонул, и ты меня вытащил. Мы зацепились друг за друга. Кто сказал, что влюблённость глубже привязанности? Кто сказал, что люди в одних отношениях не могут ощущать их по-разному? Какая разница, откуда исходят чувства, если это любовь? Последние слова он выпалил во весь голос — когда замолчал, стало особенно тихо. — Ты любишь меня? — осторожно спросил Сириус, и Ремус вдруг понял, что ни разу за поездку не сказал об этом вслух. — Я люблю тебя, — он сглотнул. — Очень. Но я хочу и могу быть с тобой на равных. Ты должен перестать воспринимать меня как хрупкую вазу, которая разобьётся от любого чиха. И говорить со мной, чёрт возьми! Помнишь, когда мы только начали сближаться — ты говорил мне, что я сильнее, чем думаю. Постоянно говорил. Я ведь поверил в это только потому, что в это верил ты. Но иногда мне кажется, что ты не даёшь… не позволяешь мне быть сильным с тобой. Вернее нет! — он вдруг зажмурился, резко мотнув головой. — Нет. Не так. Вот как мне кажется: ты не позволяешь себе быть слабым со мной. Глаза Сириуса, по-прежнему упрямо хранящего молчания, заблестели. Потом ощутимо повлажнели. — Регулус считает, я повёлся на Фенрира, потому что специально искал, от чего бы тебя спасти, — очень тихо сказал он. — И сначала я подумал: он прав. Потом я понял: он прав только частично. Дело же не только в этом. — В чём ещё? — над головой раздался шёпот. Подняв на Ремуса загнанный взгляд, Сириус признался: — Я хотел, чтобы ты меня остановил. Чтобы ты меня спас. Он судорожно выдохнул, чувствуя, как его накрывает лавина эмоций — это было так глупо. Так по-идиотски. Какой же он был придурок. Совершил настолько детский и эмоциональный поступок, доверившись в руки незнакомца что даже сам в ту секунду не смог осознать, почему поступил именно так. Теперь ему было жарко от стыда, от вины, от непонимания, куда деться, что говорить дальше — чёрт, зачем он это только ляпнул? И вдруг Ремус крепко обнял его. Обнял, обхватил обеими руками — тёплыми, бережными и шершавыми. Склонившись, поцеловал в макушку. Тогда пришло облегчение: мягкий клубок свернулся в душе и затронул сердце пушистым боком. И они замолчали. — Эй, ребят, — за дверью послышался голос Джеймса — интонация была настолько осторожной, словно он наконец-то научился чувству такта. — Вы ещё собираетесь на концерт? — Сейчас выйдем, — отозвался Рем, продолжая держать Сириуса в руках. Выждав, когда Джеймс уйдёт, защекотал его ухо шепотком: — Думаю, я неплохо справился с испытательным сроком. Надеюсь, больше так пугать меня не придётся? Сириус несмело улыбнулся сквозь мокрые ресницы. Следующие несколько часов они провели в бурной давке отъявленных металлюг у сцены большой концертной площадки под открытым небом. Здесь не было мигающих огоньков, как в закрытом зале, а воздуха хватало на всех зрителей. Несмотря на то, что никто из их разношёрстной компании не выглядел подходящим для этого мероприятия, Сириус чувствовал себя на месте. И он впервые по-настоящему вслушался в игру брата. Он не станет ему об этом говорить, а Регулус никогда не поднимет этот вопрос. Но сквозь строчки, полные сожалений, отчаяния и боли, Сириус разглядел их двоих. Такими, какими они были в детстве — и такими, какими стали. — Это Гарри Поттер, парни, — ближе к концу Регулус содрал с плеч Джеймса (он стоял ближе всех к сцене) взлохмаченного малявку Гарри и поставил перед толпой. — Он большой противник металла, поэтому он сделал нам всем большое одолжение своим присутствием здесь. — Да! — Гарри подтвердил в микрофон, и его боевой выкрик вызвал смех и шутливое гудение толпы. — Эй, не смейтесь, я вам зап’ещаю! Лучше смот’ите, там Луна, моя жена! — Его крёстный — мой брат, — пока Гарри собственноручно заводил толпу, Регулус как ни в чём не бывало продолжил заполнять паузу между настройкой аппаратуры импровизированным выступлением. — Не позову его на сцену, этот засранец обойдётся, но. Знайте. Если бы не он, возможно, этих песен бы не было. Вряд ли кто-то догадался, что тот длинноволосый парень, стоящий у края сцены в обнимку с неясно как затесавшимся сюда низеньким парнишкой очень неподходящего для рок-концерта повседневного вида, и есть тот самый брат солиста — но аплодисментами в его честь всё равно взорвались. И этого было достаточно.