История пиратки

Кто долго думает, не всегда находит верное решение.

Иоганн Вольфганг Гете

      Почитай отца твоего и мать твою.       Не убивай.       Не кради.       Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего.       Не желай дома ближнего своего.       И самое главное — люби ближнего своего, как самого себя.       Простые истины, которые так часто говорил батюшка, отец Алексий, когда приходил в дом князей Лисянских. Простые истины, который так любил повторять Михаил Феодорович, поучая свою маленькую дочь и ласково гладя ее по голове. Простые истины, которые сейчас казались совсем не такими простыми, когда Настасья сидела на необычно пустых мостках и смотрела на качавшиеся у причалов суда, наблюдая за их причудливыми изгибами и формами парусов, снастей и остовов. Она — пиратка. Такого ли она ждала от судьбы, когда просила ее о свободе? Свободы нет нигде, все время ты или будешь подневолен, или будешь жить по законам берегового братства, которое чаще всего и не братство вовсе, а шайка убийц и воров. Она — убийца и вор? Нет, хотя бы потому, что она не ищет себе оправданий. Однако в тоже время она ищет себе оправдания, пытаясь загладить свою вину перед отцом, перед Питером Бладом, перед его людьми. И ищет тех, на ком можно было бы отыграться в бессильной злобе от понимая того, что все, что бы ты не делал, не приведет ни к чему. Испанцы вовсе не были благородными или добрыми, и Настасья им нисколько не сочувствовала, но ни один человек не заслуживает того, чтобы с ним обращались как со зверьми.       Кто человек такой? Кто дал ему право решать, кому жить, а кому умереть, когда право на такое решение может иметь только Бог, Единый и Всемогущий? Кто из них назначен судьей, который станет вершителем судеб? Да и что можно сделать, когда самый простой пират по сути — тоже судья, решающий — жить человеку или не жить. Это было так похоже на то, как Питер Блад рассказывал про свое осуждение, когда на каторгу отправили невиновного, но что поделать, если сам оказываешься в роли неправедного правосудия? Жестокого, немилосердного и безжалостного.       Почитай отца твоего и мать твою.       Не убивай.       Не кради.       Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего.       Не желай дома ближнего своего.       Люби ближнего, как самого себя. — Мисс Блад! — хмуро крикнул чей-то знакомый голос, и Настасья обернулась, увидев, что по причалу медленно шел Волверстон, явно чем-то недовольный. Он возвышался над снующей по порту толпой примерно на полголовы, но при этом выглядел офицер капитана Блада настолько устрашающе, что люди готовы были пойти на что угодно, лишь бы не оказаться рядом с ним. — Поднимайтесь и идемте со мной! — сказал Волверстон не терпящим возражений тоном, когда наконец выцепил взглядом Настасью из разношерстной толпы. — Мы уплывем с приливом, а он вас ждать не будет.       Настасья со вздохом встала с деревянных и уже, наверное, порядком прогнивших мостков и, поправив платье, посмотрела на сияющую в лучах полуденного солнца «Арабеллу». Корпус корабля был красным, но почему-то при свете он превращался в кроваво-алый, что вызывало у Настасьи нехорошие предчувствия. С тяжелым сердцем пришлось идти к офицеру ее названного брата и вежливо попросить прощения за то, что убежала без спросу. — Правда ли, что женщина на корабле ведет его к несчастью? — пока они протискивались сквозь людей, спросила Настасья, с нарастающим беспокойством взглянув на Волвесторна. Тот угрюмо наклонил голову и долго не отвечал. — И это тоже, — наконец ответил офицер, не глядя на девушку. — Но оставить вас на берегу капитан Блад, естественно, решил по другой причине, — он ненадолго задумался и нехотя продолжил: — Насколько я знаю, это вы повлияли на его недавнее окончательное решение. Не знаю, что нашло и на вас, и на него, но почему-то он очень привязан к вам, и именно поэтому вы остаетесь на Тортуге — Блад считает, что вы не готовы к таким «приключениям». И знаете, мисс Анна, при всем моем отношении к вам, я думаю, что так будет лучше, и для вас в том числе. Поживете, пообыкнетесь… Блад, кажется, договорился с губернатором д’Ожероном, что вы временно погостите у него. Наш капитан смог его очаровать, и француз, пусть и опытный делец, уверен, что у Блада большой потенциал, а, кроме того, что от него можно получить какую-то прибыль, и потому он готов пойти на некоторые компромиссы. А еще я слышал, что у губернатора есть две дочки, а вам будет приятно женское общество.       Настасья промолчала и задумалась. Предложение объявить «газават» испанцам было абсурдным, немыслимым, невозможным… Согласие Блада на это предложение было таким же невозможным и абсурдным. Это же так… плохо! Конечно, быть таким неправильно, и капитан это прекрасно понимал — не мог не понимать. Тогда что же толкнуло его на этот шаг? То же, что и ее — месть? Несправедливому миру, который никогда не сможет сделать их теми, кем они являются на самом деле? Преступника — допропорядочным врачом, а ее… А кто она? Она совсем запуталась, потерялась, и стоило признаться себе в том, что она совершенно не знала, что ей теперь делать. Словно до этого она была в глубоком сне, после которого она очнулась, не в силах осознать, где она находится и что из случившегося с ней — правда, а что — только ее нелепая фантазия. — Я не хочу здесь оставаться, — тихо, но твердо сказала Настасья, едва успевая за будто не идущим, а летящим Волверстоном. — Не хочу и не останусь. Я уплыву с вами. — Это уже не вам решать, — через плечо ответил Волверстон с таким выражением лица, что Настасье стало понятно — весь разговор его забавляет, и от этого ей стало страшно обидно. Она уже давно не маленький ребенок, и все же… И все же большинство видят в ней только его. — Так приказал капитан Блад. Если хотите что-то изменить — разговаривайте с ним, а не со мной. Я человек несвободный, так сказать… С меня-то спрос небольшой.       «Небольшой», — мысленно подтвердила Настасья и грустно посмотрела на поднимавшуюся по склону горы Тортугу. Наверху блестел на ярком солнце блестел губернаторский дом, но Настасье он напоминал вовсе не о месье д’Ожероне, которого она в глаза не видела; она вспомнила Арабеллу и те счастивые дни, которые она провела в Бриджтауне вместе с отцом, еще не думая и даже не догадаваясь, какие перемены ее ожидают в ближайшем будущем. И вот оно, будущее — но Настасья отдала бы все на этом свете, лишь бы оказаться хоть на миг в том далеком прошлом, которое ушло в безвременье навсегда. Любопытное чувство, которого вызывает страх, трепет и восхищение одновременно. Боязнь того, что случилось в прошлом и что еще случится в будущем. Неисповедимы пути Господни, ведь так? И понимание того, что перед человеком раскрывается множество дорог, по которым он волен идти, порой приводило Настасью в замешательство и восторг. Но как выбрать, по какой дорожке ступать? Как не подскользнуться на этом пути? — Эй, часовой! — вдруг проорал Волверстон, отчего Настасья вздрогнула и перевела взгляд на дорогу перед собой. Они почти дошли до «Арабеллы», и ее красный корпус красиво переливался почти перед самыми глазами. — Ты что, тысяча чертей, заснул там?       Часовой, выглянувший из-за фальшборта, оказался молодым человек лет двадцати пяти из новеньких, только что набранных моряков; он принялся извиняться и объяснять что-то, но офицера капитана Блада было так просто не переубедить: Волверстон, даже не смотря на часового, бросил что-то вроде: «В следующий раз будешь драить палубу», пока с корабля им спускали трап, который, по соображениям безопасности и по приказу капитана Блада, чаще всего не был гостеприимно спущен на сушу.       Дисциплина на корабле важна, это понимал любой на «Арабелле»; как рассказал Настасье Джереми Питт, Питер Блад заключал с будущими корсарами не похожий на обычный пиратский договор. По крайней мере в нем было строго прописано правило о дисциплине, коей на других пиратских кораблях наверняка не хватало. Правда, в последнее время Настасья совсем нечасто виделась с капитаном: у него вечно были какие-то дела, которые требовали его немедленного присутствия. Что же за время-то такое, когда поговорить с братом можно только накануне его отплытия?       Волверстон же тем временем провел ее к кают-компании и вежливо, хотя и не дружелюбно, распахнул перед ней дверь. Питер Блад их уже ждал — точнее, по нему было видно, что документы, которые он читал, были скорее предлогом для чего-то еще. — Вот, капитан, я привел к вам вашу сестру, — пренебрежительно сказал Волверстон, размашисто указав рукой на Настасью. Встретившись с холодным взглядом голубых глаз, он нахмурился и уже тише продолжил: — Я оставлю вас наедине, капитан.       Питер Блад кивнул и, когда за Волверстоном закрылась дверь, наконец посмотрел на Настасью. Она держалась гордо и независимо, понимая, что ответ на ее просьбу в любом случае будет отрицательным. Нет, Питер Блад никогда не возьмет с собой девушку, за которую он взял ответственность и которую в таком случае будет подвергать опасности. — Давно мы не виделись, капитан, — почти прошептала Настасья, изучая разложенные на столе карты. Судя по ним, первой целью Питера Блада стал берег Рио-дель-Хача, на котором, по смутно понятным Настасье обозначениям, должны были находиться ловцы жемчуга. На корабле теперь, после больше месяца, проведенного на Тортуге, было около семидесяти человек, что, мягко говоря, было совсем немного… Особенно по меркам испанских галеонов, на которых, как помнила Настасья, могли находится и полтысячи солдат. — Вы хотите оставить меня на Тортуге, ведь так? — в глазах капитана она прочитала молчаливое согласие, но, тем не менее, собравшись с духом, Настасья продолжила: — Я не могу оставаться здесь. Здесь мне безумно тоскливо, а господин губернатор нагоняет на меня тоску еще большую. Он, конечно, обходительный человек, но я уверена, что все его мысли кружатся вокруг того, что меня, дорогой братец… совершенно не интересует. Деньги, конечно, дело важное, но не такое уж и любопытное. Мне скучно. Вы, мистер Блад, хоть как-то скрашиваете мое одиночество, а после того, как вы уплывете… Я боюсь, что мне станет совсем не по себе.       Питер Блад промолчал. Он молчал долго — Настасья уже успела пожалеть, что обратилась к нему с такой просьбой, но слово — не воробей, вылетит — не поймаешь, да и надо же было им хоть раз за все время поговорить по душам? Пусть даже на этот разговор было отведено чуть меньше часа. — Если вы меня оставите здесь, я все равно сбегу, — уже угрожающе начала говорить Настасья. — Я сбегу и уйду на все четыре стороны. — Если вы сбежите, то вряд ли это окончится хорошо, в первую очередь для вас, мисс, — спокойно и резонно возразил капитан Блад. Настасья молча поджала губы и в упор посмотрела на него. — Но, как я подозреваю, вы сбежите все равно, даже если это будет противоречить всем голосам разума. И все же, дорогая сестра… Тортуга, конечно, не самое безопасное место, но и мой корабль скоро станет не самым приятным убежищем. Убийство, мисс Блад, — неотъемлемая часть пиратства, и даже если я не хочу убивать невинных людей, за меня это сделают мои люди, когда я прикажу им идти на абордаж. А представьте, если абордаж окажется неудачным?.. Когда дон Диего предал нас, приведя в руки своего брата, вы попросили убить вас… если мой план окажется неудачным. Я не хочу, чтобы вы повторяли эту просьбу каждый раз, когда «Арабелла» начинает бой. Поймите меня правильно, дорогая сестра: я не хочу вас ни в чем ограничивать… я просто хочу защитить вас от всего того, что может произойти с вами. Мир небезопасен, особенно для такой юной леди, как вы. — Но со мной будет мой брат, — упрямо ответила Настасья. — Со мной будет мой брат и его люди, которые жизнь готовы отдать за него. Я верю в то, что вы, Питер Блад, сможете меня защитить от любой опасности. — Жаль только, что в это не верю я.       Настасья посмотрела в глаза капитану Бладу и увидела в них искреннее беспокойство, такое же, как в глазах отца. За этот месяц они и правда стали чем-то брата и сестры, таких непохожих и похожих одновременно… Этот совершенно чужой человек стал ей самым близким и дорогим, и, ежели она его потеряет, то и ей тогда жить незачем… Мать умерла много лет назад, отец погиб — самые дорогие сердцу люди уходили в небытие, чтобы потом никогда не вернуться. Она не сможет отпустить своего названного брата просто так — она бросится в воду за кораблем, и тогда капитану или придется смотреть, как она утонет, или волей-неволей взять ее с собой. Но это нужно приберечь на крайний случай, если только дипломатия не даст никаких результатов. — Когда я была маленькой, мама мне часто рассказывала сказки, — сказала Настасья, садясь на краешек стула и, не смея взглянуть на Питера Блада, рассматривая значки на карте. — Про богатырей, про Василису Прекрасную, про реку Смородину и Калинов мост, про Змея Горыныча и Ивана-дурака… Конечно, это вам ничего не говорит, но… все же каждая сказка заканчивалась хорошо. Василиса Прекрасная счастливо выходила замуж, Змей Горыныч изгонялся в царство тьмы и смрада, Иван-дурак становился князем, а то и царем. Все было хорошо. А потом… потом мама умерла. От болезни, горячки. Сгорела за три дня. И тогда я поняла, что счастья в мире никогда не будет. Что все люди умрут, что замуж меня выдадут не по любви, а по договору, что буду я в старости сидеть и нянчить внуков, а эти внуки уж и забудут меня, когда я уйду в Царство Небесное. Счастья не достичь, капитан Блад. Оставите вы меня на берегу или возьмете с собой — все едино. На все пути Господни, и только жизнь нам дана не для радости, а как испытание перед грядущим Великим Судом. Чтобы каждый показал себя таким, какой он есть на самом деле. Понимаете меня?       Питер Блад, кажется в упор смотрел на нее, но Настасья боялась поднять глаза, боялась увидеть в них осуждение и непонимание. Она же всего лишь девушка, почти девочка, ей едва исполнилось шестнадцать, а капитан уже был опытным человеком. Он говорил, что много путешествовал за свою жизнь, бывал в разных местах, воевал, а уста Джереми Питта приписывали ему еще много подвигов, в истинности которых всякий раз приходилось сомневаться. Кто ее понимал, кроме отца? Никто. А Питер Блад ее поймет? Настасья неуверенно подняла голову и столкнулась с ледяными голубыми глазами. — Все это я понимаю, мисс Лисьянска, — холодно ответил капитан Блад. — Но я все еще не понимаю, как это связано с вашим отъездом. Если вам плевать на свою судьбу, то вы можете делать все, что хотите. Но пока я забочусь о вас, я буду делать все возможное, чтобы вы оставались в безопасности. Счастье — это тема для размышлений философов, а мне сейчас необходимо заниматься более насущными делами.       Он поднялся из-за стола, и сердце Настасьи стало уходить в пятки. Глубоко-глубоко, в самый черный закуток, из которого потом никогда не выйдет. Она быстро вскочила и взяла его за руку, и теперь уже в ее взгляде читалась решительность и упрямость. — Вы можете считать меня кем угодно, капитан Блад, хоть упрямой и непослушной вашей воле, хоть наивной дурочкой, но спросите себя — что будет со мной, если вы уплывете за горизонт, а потом не вернетесь? К кому я пойду? Куда? У меня нет денег, да и у вас их немного, а зачем губернатору д’Ожерону заботиться о сестре безвестного капитана? Тем более, хоть я русская, мне вряд ли кто в этом поверит: по-русски я говорить, конечно, умею, да кто же поймет, что это русский, а не исковерканный немецкий?       Питер Блад медленно осел обратно в кресло, и Настасья опустилась вместе с ним. — Все еще не могу понять, зачем вам это нужно… — он задумчиво оглядел карту Рио-дель-Хачо, пометки течений, промеры глубин и другие значки, смысл которых Настасья понять не могла. — Но тем не менее вы правы — здесь, кроме меня, вы никому не нужны. Если я не вернусь… то и вы вряд ли сможете одна вернуться на родину. Это далеко и опасно. Тогда я совершенно не представляю, что с вами делать, как будто вы правы — на все воля Господня. Глупо тогда как-то получается — как будто я сам себе не хозяин. — Возьмите меня с собой, капитан, — Настасья наконец посмотрела на Питера Блада, а тот ласково ей улыбался. Как маленькой сестре, за которой ему нужно теперь неустанно следить, чтобы она не натворила ничего. — Если бы горечь могла приносить плоды, мир давно бы стал рогом изобилия, — заключила Настасья. — Но так как горечь не приносит плодов, она навечно остается с нами где-то далеко внутри, и даже если кажется, что мы счастливы, привкус огорчения добавляет ложку дегтя во вкус победы. Мистер Блад, давайте не добавлять в наш бочонок еще больше этого дегтя, иначе вкус станет совсем невыносимым. — До сих пор еще не слышал таких разумных предложений, — Питер Блад задумчиво улыбнулся, посмотрев сначала на книжные полки, а потом в открытое окно, на гавань и порт. — Вы поедете с нами, но вы должны помнить, что это было ваше — только ваше решение. Я ни к чему не принуждал вас, и все последствия вы должны обдумать сами за оставшиеся полчаса. У вас будет еще время, чтобы передумать и сойти на берег, однако советовать я вам ничего не буду — будем считать, что вы уже достаточно взрослая, чтобы сделать этот выбор самостоятельно. Согласны? — Да, — с тихой благодарностью ответила Настасья. Блад ее понял так же, как и отец, а значит, возможно, все еще сложится совсем неплохо. — Вы очень хороший человек, капитан Блад. Я еще не встречала таких людей, как вы. — Приятно слышать, — вежливо ответил Питер Блад, потом поклонился и извиняющимся тоном сказал: — На этом я вынужден проститься с вами, дорога сестра. Подготовка к отплытию идет полным ходом, а это вынуждает меня хотя бы проследить за тем, чтобы никто их моих людей ничего не перепутал. Всех этих людей я набирал лично, предварительно поговорив с ними, но то, насколько я могу им доверять, я выясню только тогда, когда мы попадем в первый бой.       Капитан Блад приподнял широкополую шляпу и вышел из каюты. Настасья проводила его взглядом, а потом, все еще не веря в случившееся, завороженно смотрела на плескавшееся море. Чуть позже, примерно через полчаса, Тортуга начала удаляться, и Настасья нашла в себе силы, чтобы подняться на палубу и, оперевшись о фальшборт, вдохнуть соленого воздуха и послушать крики чаек. — Больше я не Настасья Михайловна Лисянская, — прошептала она, вцепившись руками в перила. — Меня зовут Анна Блад, и я сестра Питера Блада, капитана «Арабеллы». Я навсегда останусь русской, но с сегодняшнего дня мне должно стать ирландской девушкой, такой же, как и мой брат.       «Почитай отца твоего и мать твою. Не убивай. Не кради. Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего. Не желай дома ближнего своего. И самое главное — люби ближнего своего, как самого себя», — как мантру повторяла Настасья.       Уже не Настасья. Но еще и не Анна Блад.