Реабилитация

Жарко.

Картинка в глазах начинала плыть, словно на старом телевизоре — было безумно душно, жар ощущался даже визуально, а в глаза со всех сторон летели искры; языки пламени тянулись, чтобы забрать с собой, но почему-то проходили насквозь. Пёс хотел отойти от огня, чтобы просто вдохнуть воздуха, ведь кислорода отчаянно не хватало — его практически полностью заменил горький дым от горящей шерсти и пластика — но что-то в подсознании твердило о том, что нужно было стоять и смотреть до конца. Смотреть и наслаждаться. Почему же было так приятно? Этого ли он хотел на самом деле?

— Пожалуйста, помоги! Прошу!

Да. Определённо, именно этого.

В глубине души понимая, что то было неправильным — «давай же, сделай что-то, не стой на месте, не смотри просто так!» — картинка была немыслимо приятна глазу, а крики боли от сгорания заживо казались настоящей усладой для ушей. Они должны были разрывать душу на части, вызывать стремление помочь, спасти, облегчить страдания бедного создания…

…Но Догдэй лишь продолжал стоять в паре метров от края платформы и наблюдать за постепенно искажающейся формой горящего разноцветного вагончика, в котором каждый приютский сиротка катался минимум два раза в своей коротенькой жизни, а вместе с ним и телом кота — уродливым, костлявым и чрезмерно высоким — частью Инициативы.

Вопль вызывал искренне наслаждение, сравнимое лишь с тем, что чувствует заядлый наркоман, нашедший деньги на очередную дозу препарата. Языки пламени ласкали стенки разгорающегося вагона; стиснув зубы, пес улыбнулся, сам не понимая, почему именно это приносит ему такое сильное удовольствие. Он не был должен — так почему настолько сильно хотел смерти этого кота?

Нет… Не смерти. Мучений.

Он должен гореть. Он не должен молить его о помощи. Должен поплатиться за грехи, должен ответить за совершенное — понести ношу ответственности. Пёс ждал совершенно другого — и пока что не слышал этого.

Какой же он жалкий.

— Пожалуйста, помоги!!!

Слова искривились в агонии, сорвавшись в надрывающийся крик; из окна вагона высунулась обугленная когтистая лапа, и в моменте от этого стало очень-очень мерзко.

— Я тоже так просил. — Абсолютно безэмоционально произнес Догдэй. — Я тоже умолял.

— Пожалуйста! Прошу тебя…!

«У тебя были считанные секунды перед смертью, но ты потратил их на то, чтобы снова показать свою жалость и никчемность?»

Какое же убожество. Мерзость. Слабость.

Лицо пса искривилось в пренебрежении, но мысли не связывались воедино. Почему он так радовался агонии Кэтнапа? Почему просто наблюдал со стороны? Ну же, давай, ты же такой хороший друг! Вперёд, помоги ему!

Однако, не было ни капли жалости, а огонь в его душе горел ярче, чем воспламенившийся вагон. Метнув последний взгляд на то, что раньше было поездом, возившем детей до игровой станций, он развернулся и пошёл вглубь завода; где-то на фоне свирепым гулом раздавались завывания, но ему не было дела. Головная боль осколками пронзила виски, впечатав в память последние хриплые крики кота.

Внезапно, всё стихло — гробовая тишина повисла над фабрикой. Утих не только кот, но и суровый рёв огня, доныне беснующийся в плавящихся стенах вагона; завод задержал дыхание, притаившись в холодящей кровь тиши.

Это было… странно. Минутой ранее он стоял у огня с надменной ухмылочкой, радуясь агонии Кэтнапа и щурясь от летящих в лицо искр, а сейчас шёл по старой потрескавшейся плитке, холод которой, казалось, ощущался даже сквозь обувь — и продолжал оглядываться по сторонам, словно в скором времени непременно должно было произойти что-то плохое.

Не имея понятия, зачем, ему было пройти через проход-арку, за которой скрывалась темная комната без окон. По какой-то причине, она неимоверно пугала — и, как оказалось, не зря: стоило ему переступить черту, что тонкой гранью отделяла мрак от света, из темноты на него выскочило тощее существо, лишь отдаленно напоминающее… кота.

У него было худое, неестественно вытянутое тело живого трупа с выпирающими суставами и позвонками, искривившейся спиной и изуродованной, вечно улыбающейся мордой; с остатками шерсти, что каким-то невероятным образом смогла избежать огня, но все равно лишившейся былой фиолетовой окраски из-за копоти. Ткани его тела, искусственно созданные пару десятков лет тому назад, были покрыты глубокими ожогами не первой и не второй степени — обуглены вместе с мышцами и сухожилиями, вплоть до кости. Огонь задел внутренние органы, без спроса отобранные у обманутого ребенка, повредил голосовой аппарат, конечности и общую структуру тела: не живой и не мертвый, кот едва держался на ногах, хрипел что-то сорванным голосом и сочился не то кровью, не то другими внутренними жидкостями, что капали из открытых ран и многочисленных, когтями разодранных волдырей.

И в тот же момент их взгляды встретились.

Впрочем, все повреждения не помешали тому, что осталось от Кэтнапа, диким зверем наброситься на пса, едва не сбив с ног; поначалу он сумел увернуться, резко отшагнув в сторону — кот пролетел мимо, врезавшись в стенку — однако длинный хвост запутался в его ногах, и Догдэй, запнувшись, тут же упал рядом с Кэтнапом, ударившись затылком об твёрдую плитку. Импульс словно прошёлся сквозь всю голову навылет, костной крошкой отражаясь от стенок черепа и становясь противным гулом в ушах; ноющая боль не заставила себя ждать, пульсируя в месте удара.

Падение выбило весь воздух из легких — вдохнуть обратно было невозможно. Кот же тем временем вновь поднялся на ноги, сверля пса абсолютно нечитаемым взглядом: было неясно, злился ли он, или же хотел возмездия за бездействие старого «друга» во время пожара, но точно понятно было лишь одно: фактически, тот уже должен был умереть, как минимум, от полученных травм — однако что-то словно не позволяло его душе покинуть бренное тело, держало в реальности, поднимало на ноги — и стимулировало бросить очередной резкий взгляд в сторону Догдэя.

Держась за голову, он поднялся, едва ли в состоянии держать равновесие. Грудную клетку спирало осознание не то ужаса ситуации, не то сообственной беспомощности; пёс вновь посмотрел на Кэтнапа. Кэтнап посмотрел на него. Внезапно, в искаженных чертах кошачьего лица мелькнула тень не то милосердия, не то сомнения: он склонил голову в сторону, не отрывая взгляда от пса, при том выглядел… понимающе.

Он понимал, что делал. Он полностью осознавал ситуацию. Он был в здравом уме. Он хотел кричать, но не имел подходящих для этого голосовых связок. Он должен был кричать — но не имел рта.

Минуту назад взгляд кота был абсолютно нечитаем — сейчас же в нём было всё, и даже больше. И злоба, и сожаление, и раскаяние. Одновременное желание навредить и вернуть время вспять, когда всё было хорошо.

Кот не хотел ему зла.

Пёс хотел быть лучше этого.

Оба хотели справедливости.

Окончательно повалив пса на пол, зубами и когтями Кэтнап начал рвать одежду, оставляя на теле глубокие кровоточащие раны — по всему телу тут же вспышками разлилась жгучая боль; поврежденные нервные окончания ныли и молили о помощи. Догдэй же стал дёргаться и вырываться, стараясь отцепить от себя кота — однако тот вцепился мёртвой хваткой, сильной лапой придавив руки пса к полу.

Его тотчас накрыл животный страх. Обездвиженность служила главным триггером — и вот сейчас он ясно понял весь ужас ситуации; ощутил себя загнанным в угол щенком, что сжался в дрожжащий комок в тени занесенной над ним ноги хозяина. Дыхание сбилось окончательно, сердце колотилось где-то в горле. Он не знал, что ему делать; самым рациональным на данный момент казалось решение сжать покрепче челюсти, перемалывающие друг друга, чтобы хоть как-то сдержать хриплый скулеж, вырывающийся наружу.

Кэтнап же времени зря не терял. Вторую лапу он положил на ногу судорожно дышущему и рыпающемуся псу, а затем, выпустив стальные когти, резким движением вонзил их в плоть, раздирая кожу. Мгновенная острая боль тут же перешла в интенсивную и жгучую; острые, как бритва, когти оставили рваную рану от бедра до колена, задев даже самые нижние слои кожи: послышался влажный треск, а за неровными, «зубчатыми» краями раны показались мягкие желтоватые ткани, «выползающие» наружу и чем-то даже напоминающие желатин. Запахло железом, и находящегося на грани болевого шока пса тут же затошнило; ярко-красная кровь медленно сочилась из влажных блестящих тканей. Не давая передышки, всем весом своего тела Кэтнап резко надавил на чужую ногу, выбивая головку бедренной кости из сустава; послышался характерый хлопок, и яркая вспышка острой боли в очередной раз обожгла нижнюю половину тела. Поврежденный сустав горел огнем; нога же немела от недостатка кровотока. Сверху нависла худощвая кошачья тень. Было настолько больно, что, казалось, еще секунда — и он окончательно сойдет с ума.

      — Ну что, понравилось?       Догдэй подскочил, резко переведя тело в сидячее положение, отчего в глазах потемнело. Дыхание и сердцебиение участились настолько, что сердце было готово выскочить из груди, а легкие — разорваться от объемов воздуха, судорожно вдыхающихся и выдыхающихся; голова раскалывалась, тело тряслось — и он наконец понял, что значит «просыпаться в холодном поту».       Ему все еще казалось, что тело покрыто глубокими ранами, и чтобы опровергнуть это, Догдэй провел ладонями по животу, плечам, груди… «Нет, показалось» — подумал пёс, как вдруг пришло другое осознание: он совершенно не чувствовал ногу.       Резко распахнув глаза и тем самым окончательно избавившись от остатков сна, он посмотрел на нижнюю половину тела — и вновь подскочил в кровати: на той самой ноге, которая пострадала во сне, сидела одна из теней, что обычно молча шныряли по углам дома. Однако, эта выглядела иначе — она была слишком реальной, слишком резкой — и в то же время полупрозрачной, словно не утренняя, но ночная дымка, подобная той, что в темное время суток густой тяжелой пеленой окутывает улицы, да так, что даже свету уличных фонарей, являющимся островками безопасности во мгле, не под силу ее разогнать. Она выглядела так, словно отбрасывалась невидимым предметом от невидимого источника света — но этим ранним утром, когда весь этаж спал, уставший после вчерашнего дня, в комнате лидера присутствовал лишь характерный полумрак, ибо даже солнце, что было вечно скрыто за облачной завесой, еще не показалось.       Все это время тень сидела на его ноге, поглядывая на пса широко распахнутыми глазами — белки с черными зрачками выделялись особенно ярко на фоне темного бесформенного «тела», и глаза, столь непохожие на пустые глазницы зверят, казались человеческими. Даже если она и была полупрозрачной, это не мешало тени быть вполне ощутимой, так что немудрено, что нога онемела, и каждое прикосновение к ней ощущалось уколами сотен иголок. Догдэй в ужасе уставился на нее:       — Понравилось? — Тень повторила свой вопрос.       — Нет, — выдохнул пёс.       — Странно. Это же твои мысли. Твои мечты.       Он резко поднял взгляд, чувствуя себя так, словно ему дали пощечину:       — Неправда.       «Не лги самому себе»       Сердце упало куда-то вниз.       — Ты же всегда хотел этого. Всегда хотел слышать его крики, всегда хотел слышать мольбы о помощи и душераздирающие рыдания, слышать, как он рвет связки и шерсть по всему своему телу, извиняясь на коленях и всячески унижаясь, захлебываясь в горьких слезах раскаивания. Не этого ли ты хотел, Догдэй? Не ты ли представлял, как…       — Нет, — вставил пёс, бледный, как полотно, и совершенно не понимающий, что вообще происходит, — не я.       — Что, правда? Но ведь ты знаешь, что лжешь. Ведь помнишь, как ночами представлял вашу первую встречу: как он падет ниц, слезно моля о прощении, не в силах сказать ничего годного от всепоглощающего чувства вины, а ты будешь тешить свое самолюбие, будешь смотреть на него с высоты своей обиды — и со всей твердостью откажешь, смакуя каждую секунду этого момента: «что мне нужно сделать, чтобы ты простил меня, Догдэй?» — спросит он, заходясь в рыданиях; «не знаю, Кэтнап, не знаю» — ответишь ты тоном разочарованного родителя, что стыдит своего непутевого сына, — «тебе придется сильно постараться, дабы вернуть доверие»; «я сделаю все, что ты скажешь!» — пообещает он; а ты уже знаешь, как именно отыграешься. Я прав? Прав. И ты прав, думая об этом. Неправ ты, лишь отрицая очевидное.       Не в силах сказать ни слова, Догдэй, замерший от необоснованного приступа страха перед своей же тенью, просто молча смотрел на неё, часто и поверхностно дыша. Она же все продолжала:       — …и ты всегда боялся, что он вновь обретет над тобой власть.       — Что… что ты вообще такое? — Он уставился на «собеседника» с сомнением и явным недоверием, обозначенными на лице; было сложно поверить, что кто-то мог знать его настолько хорошо.       Тень ответно смотрела на него с полминуты, словно что-то не понимая и обдумывая, а после вкрадчиво произнесла:       — Ты.       — Что? — Вновь переспросил пёс; однако стоило ему поднять голову, дабы вновь посмотреть в эти нахальные белые глаза, в комнате он уже был один.       — Ты здесь?       Утренняя полутьма и молчание были ему ответом. Догдэй слышал только собственное дыхание — и как же сильно колотилось сердце! Он прикрыл его обеими руками, стараясь успокоить, заглушить — однако это ведь не собачья пасть, и при том, даже если обеими руками держать пасть истошно лающей собаки — все равно будет слышно её рычание.       Еще никто и никогда не позволял себе говорить о нём такие вещи — причем прямиком в лицо! — и то казалось псу бесконечной наглостью, бестактностью и невоспитанностью. Все, прекрасно зная, через что ему пришлось пройти из-за кота в соседней комнате, жалели Догдэя и прощали тому любые оплошности, закрывая глаза на откровенно дурной характер: «в конце концов, он имеет право злиться — я бы отреагировала точно так же… еще и будучи вынужденной двадцать четыре часа в сутки не спускать с него глаз!» — думали они; однако инициативу забрать Кэтнапа к себе он проявил самостоятельно. Зачем? Чтобы контролировать.       «…и ты всегда боялся, что он вновь обретет над тобой власть…»       Все было потрясающе. Все было хорошо. Все было идеально — и сам он был идеален, успешно выстраивая соответствующий фасад; однако стоило коту появиться на пороге, появились и все эти мысли, все эти мечты, запретные и неправильные; а с ними же появился и он.       То существо, что появилось в его комнате тем утром, Догдэй неоригинально прозвал Тенью — и с холодящим ужасом, заставляющим желудок скручиваться в тугой угол, понимал, что тот был прав.       Тень знал его лучше, чем кто-либо ещё. Тень знал его так, как никто иной; Тень знал его лучше, чем он знал себя сам.       Тень был частью его души, частью его личности, что пёс отрицал все это время — Тень был им, а он временами был тенью на самого же себя — но отрицал и это, скрывая и обманывая, считаясь в обществе едва ли не святошей. На свет выносились лишь положительные аспекты, только достоинства — он такой хороший, такой сдержанный, такой понимающий и заботливый! Действует только в интересах общества! — но факт ненависти, злобы и жажды мести обычно умалчивался и с силой подавлялся. Никто не должен был увидеть его плохую, неидеальную сторону — а значит, скрывал её пёс даже от себя самого. О том, чтобы прислушаться к тайным желаниям души даже речи идти не могло — что уж говорить об их исполнении?       Он не мог поверить. Не мог поверить, что так ужасен, не мог поверить, что действительно является таковым, каким увидел себя со стороны — тот вечер в открытую продемонстрировал ему это: когда разгромил комнату, когда все скрытые мечты нашлись в визуализации; когда в его глазах отражался бушующий огонь, а на губах играла довольная улыбка — когда пахло жженым пластиком, кровью и возмездием. Сейчас же, глядя в зеркало, в одной руке он держал кисть, во второй — баночку пудры со сломанной крышкой (после той ночи она все же просыпалась), а в отражении видел лишь свои испуганные глаза с темными кругами под ними; в то же время где-то сбоку мелькала тень, посмеиваясь и бросая резкие взгляды.

***

      — Доброе утро, Кэтнап.       — Доброе.       Они сидели друг напротив друга, по разные стороны кухонного стола, а между ними стояли две кружки чая и тарелка густой, безвкусной каши, по консистенции и внешнему виду напоминающей скорее клейстер для обоев. Впрочем же, стояла она лишь перед одним из них.       Кэтнап молча и как-то отречённо водил по ней ложкой, сонно подперев щеку рукой. Он всеми силами старался не показывать, что завтрак, который сегодня вышел даже хуже, чем обычно, был далек от прекрасного; тем не менее, есть кот не спешил. Догдэй же поглядывал на него из-под вееров опущенных ресниц с абсолютно нейтральным выражением лица. С событий того самого вечера прошло некоторое время, и он, увидев изнанку своей души, что предстала к нему видом полуразрушенной комнаты и ненароком разбитого карманного зеркальца, старался относиться к коту намного лояльнее — и даже не ругал того за стоящие на столе локти.       — Можешь не есть, если не хочешь, — сказал он, видя, насколько угрюмо кот смотрит в свою тарелку.       — Все нормально, — ответил кот, на свой страх и риск зачерпнув еду.       Однако, стоило ему поднести ту ко рту — Кэтнап тут же согнулся пополам от дикого приступа хриплого кашля, раздирающего глотку и изнутри царапающего внутренности. Все его тело затряслось, мышцы судорожно сокращались, словно пытаясь вытолкнуть наружу легкие — и всё то, что к ним прилагалось по умолчанию. Кот же, одной лапой прикрывая рот, держал вторую на уровне где-то между животом и грудью; от давления на его глазах даже навернулись слезы, но кашель даже и не думал прекращаться, лишь прогрессируя в своей «мощности». Пёс незамедлительно поднялся со стула, встревоженно спросив:       — Все хорошо, Кэтнап?       — Да… — прохрипел тот и вновь закашлялся, словно что-то застряло внутри, царапало пищевод, но никак не могло выйти, словно было там по умолчанию; кот держался за грудь и содрогался всем телом, поджав хвост. Догдэй даже начал волноваться за Кэтнапа, поскольку звучал кашель крайне нездорово, однако лишь стоило ему подойти поближе… пёс увидел маленькие бледные облачка красного дыма, что прорывались сквозь сжатые у рта пальцы каждый раз, когда тело судорожно содрогалось в новом приступе кашля — и на негнущихся ногах Догдэй сделал шаг назад.       Испугался.       Спустя пару минут коту стало лучше — чего нельзя было сказать про Догдэя: тот вновь стоял немного поодаль от стола, нервно сложив руки за спиной и внимательно наблюдая за каждым движением Кэтнапа.       — Я… в порядке, — сказал Кэтнап, все еще держа лапу у груди.       — Я заметил, — в ответ пёс лишь многозначительно поджал губы. — Пойдём со мной.       Выйдя из кухни, они направились наверх, где располагались спальная и гостевая комнаты. Догдэю всегда казалось, что и Красный Дым, который в свое время унес сотни жизней, и его генератор, что был встроен в тело кота — всё то лишь страшный сон, пережитки прошлого, которые больше никогда не вернутся в его жизнь; однако как же он ошибался, делая преждевременные выводы.       Нужно было решать, что делать дальше — на свой страх и риск оставить все, как есть, или же разобраться со всем здесь и сейчас — однако для этого было необходимо собрать базовую информацию о коте. Внезапное возникновение красного дыма не просто напрягало — это было чем-то из ряда вон выходящее, а оттого — более, чем пугающее. Тем более, если получил он эту способность незаслуженно.       «Чего я еще не знаю о тебе, Кэтнап?»       Поднявшись наверх, он направился к гостевой комнате — там, где жил кот — и невозмутимо зашел внутрь, пропуская его перед собой.       — Садись на кровать, — сказал он, закрывая за собой дверь. Так Кэтнап и поступил, с каждой секундой все больше и больше хмурясь; это казалось ему странным. Догдэй же взял стул, стоящий около стенки, и сел напротив:       — Как себя чувствуешь?       — Нормально, — ответил Кэтнап, недоверчиво сцепив руки. Ранее пёс еще никогда не интересовался его самочувствием — так с чего бы ему начинать?       — Ты уверен в этом? Тот кашель звучал… крайне нездорово.       Теперь все стало ясно. Пса волновал не столько кашель, сколько Красный Дым — и кот покачал головой. Догдэй нахмурился.       — Хорошо… У тебя что-то болит?       — Не совсем уверен, но…       — Где? — Несдержанно спросил пёс, поддавшись вперед.       — В груди, — сдался Кэтнап. Он не знал, как в точности описать это отдаленное чувство боли где-то за грудиной, однако понадеялся, что Догдэй его поймет; ведь судя по его реакции — общей встревоженности и нехарактерной тому заинтересованности — кот был уверен, что он что-то знал.       А пёс явно что-то знал:       — …в груди?       Кэтнап кивнул. На лице Догдэя же мелькнула тень осознания, и в ту же секунду весь он словно потускнел, выцвел — что-то вспомнил. Несмотря на это, расспросы продолжались:       — В последнее время ты замечал за собой одышку?       — Нет.       — Слабость?       — Нет.       — Тошноту?       — Немного.       — Мушки перед глазами?       — Что…? Думаю, нет?       — Дай мне руку, — мягко потребовал пёс.       Всё еще неуверенно, Кэтнап протянул лапу Догдэю, как тот и сказал; ситуация казалась слишком странной, чтобы действительно происходить наяву. Он ждал от пса какой-нибудь грубости, однако тот взял его руку в свою с необычной для себя аккуратностью — и тут же перевернул её запястьем вверх. Его руки были холодными, но в то же время мягкими (кот догадывался, что то была заслуга перчаток, без которых Догдэй никогда не появлялся вне дома) и ухоженными: когти были коротко подстрижены и аккуратно подравнены.       — Считай вслух до 15, — сказал пёс, в ответ на что Кэтнап лишь кивнул. Несильно прижав два пальца к внутренней стороне чужого запястья, Догдэй стал считать про себя — кот же делал это вслух; а когда подсчет подошел к концу, пёс посчитал что-то в уме и произнес:       — Пульс в порядке… повтори, пожалуйста, еще раз — где именно у тебя болит?       — Здесь, — Кэтнап приложил лапу к груди.       — За грудиной, имеешь в виду?       — Да.       Догдэй нахмурился, поджав губы:       — А как именно ощущается боль? Сжимающая, жгучая, отдается в левую лопатку и шею?       — И да, и нет… она жгучая, но совсем не сжимающая, а скорее тупая и ноющая, причем чаще появляется ночью, после еды… или кашля. Словно внутри… что-то есть. Оно не мешает жить, но всё же, такого приступа кашля еще не было никогда.       Удивленно вскинув брови, пару минут он молча смотрел на кота, а затем поднялся со своего стула.       — Так… хорошо. Я тебя понял. — Заложив руки за спину, пёс задумчиво посмотрел на Кэтнапа, а потом вышел из комнаты со словами:       — Подожди меня здесь. Я скоро вернусь.       Пару метров спустя Догдэй уже был в своей комнате, сидя за туалетным столиком. В руке он держал телефонную трубку, приложив ту к уху.       — Здравствуй, Бобби.       Ответом ему послужил смешок, звучащий крайне удивленно; она не ожидала так скоро получить звонок от пса — особенно, после «неудачного» визита кота к ней на этаж.       — Кто же это, Догдэй! Какими судьбами?       — У меня есть вопрос, — сказал он, глядя на свое отражение в зеркале, и тут же пригладив топорщащуюся шерсть на ушах.       — Задавай, крошка.       Стараясь не обращать внимание на крайне раздражающее прозвище, он глубоко вдохнул и продолжил:       — Этим утром мы, как обычно, занимались своими делами, как вдруг кот сильнейше закашлялся. Все бы ничего, но при этом вернулся красный дым…       — Красный дым? — заинтересованно произнесла медведица, перебив собеседника, — но ведь это потрясающе! Теперь он точно сможет помочь нам с зельями! Организуешь нам еще одну встречу в скором времени, Догдэй? Знаю, знаю, за ним нужен глаз да глаз — но ведь ты можешь прийти и сам, а заодно всё проконтролируешь. К себе ведь больше доверия, верно? Да и я буду только рада видеть знакомые лица на своем этаже.       — Нет, Бобби, — твердо сказал он, — сейчас не об этом. Меня смущает сам факт столь внезапного его появления — и хотелось бы узнать, не твоих ли рук это дело? Вся ситуация кажется… подозрительной, если держать в памяти факт того, что дым требуется именно тебе. К тому же, мы не можем быть уверены, что он безопасен — сомневаюсь, что все настолько просто, что сводится к «лишь вдохни и сладенько уснешь», без побочных эффектов и других последствий.       — Во-первых, не одной мне, а нам с Крафти; а во-вторых, Ди-ди, ты безусловно прав — но ведь состав дыма не должен измениться со временем, верно? — промурчала собеседница, а после в трубке на долю секунды воцарилась тишина: она о чем-то размышляла. — К тому же, я слышала, что во времена работы «Плейкейр» Красный Дым использовался, чтобы укладывать детишек спать. Сомневаюсь, что слухам можно верить на все сто, но всё же, если это правда — детям ведь не подмешают какие-нибудь токсины? Для детей всегда делается только самое лучшее…       …От упоминания «Плейкейр» и «укладывания детей спать» его аж передернуло. С этим были связаны… не самые лучшие воспоминания; тем не менее, Бобби продолжала:       — …конечно, риски есть всегда, однако и мы с Крафти знаем своё дело, а следовательно — гарантируем безопасность нашего состава. В любом случае — если в дыме и содержится что-то опасное для здоровья, мы обязательно нейтрализуем это, оставив лишь… опиум. Дым ведь маковый, верно?       — Верно, — согласился пёс, понимая, что они абсолютно отошли от темы. — И всё же, меня это очень напрягает. В особенности то, что кот жалуется на сильнейшие боли в груди…       — У него что-то болит? — тут же воскликнула она, вновь перебив собеседника, — бедный… в таком случае, удачи ему! И тебе, разумеется. Что будешь делать?       — Схожу до библиотеки на этаже Жадности, — сухо ответил Догдэй, думая, как бы завершить диалог, ведь всю важную для него информацию пёс уже получил. — Там точно должны храниться документы на кота, а вместе с ними — и на его дым.       — Прекрасно. В таком случае, сообщишь потом о результатах?       — Да-да, хорошо, — отмахнулся он, стараясь не выдавать своего раздражения, — конечно.       — Вот и чудесно. Крафтикорн передавай привет от меня, если встретишь, до скорых встреч!       — До скорой, — всё так же сухо ответил Догдэй и отвел трубку от уха. Даже за эти пару минут разговор с Бобби успел полностью утомить его; впрочем, тут же последовал второй:       — Доброе утро, Крафти! — И лицо тут же расцвело улыбкой.       С четверть часа они общались обо всем и одновременно ни о чем: как плохо у него тушуются тени и что ей сегодня приснилось; как плохо с утра было бедному котику и какую прелестную куклу ей доставили с этажа Лени; какого высокого о себе мнения Киккен и как безвкусно одевается Пикки… в конце же концов, они таки перешли на актуальную тему:       — …поэтому, сегодня я бы хотел сходить на твой этаж, до библиотеки. Не хочешь встретиться и поговорить?       — Хочу, — ответила Крафти, — как раз нужно сказать тебе кое-что…       На том и порешили. Через время дверь в комнату Кэтнапа вновь открылась:       — Собирайся. Мы идём на этаж Жадности.       И спустя час они уже шли по улочкам обители Крафтикорн — этаж Жадности, первый этаж, который предпринял решение ввести в оборот денежную валюту. Некоторые районы города отводились специально под торговые площади и здания самых различных отраслей экономики и услуг сферы обслуживания, начиная безусловно важной медициной и заканчивая сантехникой или туризмом, что, впрочем, были не слишком развиты. Как факт: здесь можно было найти всё, чего только душа пожелает, однако любой каприз — за символическую плату. Центральная часть города была богато и щедро украшена в стиле, преимущественно напоминающем классицизм; аккуратные улочки и мощеные камнем мостовые, красиво оформленные городские парки и высокие арки зданий — всё здесь было идеально. К великому же сожалению, то был лишь фасад — точно такой же, какой носили те десятки людей, что раньше остальных поняли жизнь здесь, и успели как следует освоиться: носили дорогие одеяния — перегруженные деталями и украшениями платья, сочетающие в себе различные по фактуре ткани — подобная одежда была здесь, как показатель достатка; хихикали над новой сплетней или обсуждали новый фасон недавно вышедшей на витрины фетровой шляпки с перышками и завязочками под подбородком — мода здесь не стояла на месте и менялась едва ли не еженедельно, оттого заядлым модницам приходилось не только хорошенько постараться, дабы ей соответствовать, а еще и солидно потратиться — благо, денег у них, как у первоначальных основателей различного вида предприятий, было полно.       Однако, таковой ситуация была только в центре города — но и там людям приходилось держать ухо востро, ни на минуту не спуская глаз со своего окружения. Точно с той же скоростью, с какой менялись модные тренды, скакали и цены: стоимость даже самых необходимых для жизни вещей устойчиво росла — ведь, сказать по правде, денег было слишком уж много — и со временем те обесценивались, в то время как подобие «зарплаты» оставалось неизменным. Общество делилось на две категории — обеспеченные и, мягко говоря, не очень — но первых было ничтожно мало, в то время как остальная часть населения была вынуждена идти на мухлеж, грабительство и даже шантаж: всё, чтобы остаться на плаву.       Чем ближе к окраинам города, тем небезопаснее становилось на улицах; тем не менее, внешне они оставались столь же красивы, как и в центре. Крафтикорн видела, что происходит, однако в силу своей неопытности могла лишь… наблюдать, не зная, что нужно предпринимать в подобной ситуации. Она надеялась, что Догдэй, хороший и справедливый лидер, сможет помочь ей с этим; отношения с ним в свою же очередь были выгодными. Внимательный, этичный и стабильный — что может пойти не так? — он казался самым лучшим вариантом на роль потенциального партнера. По крайней мере, он хорошо смотрелся рядом с ней — и этого вполне хватало. В любом случае… её сердце и так было полно трепетных чувств.       Догдэй держался в тени раскидистых деревьев. Кэтнап держался в тени Догдэя. Для пса он не выглядел устрашающе, а даже наоборот — и сам был озадачен столь внезапным появлением дыма; но всё же, Догдэю не хотелось держать дома бомбу замедленного действия. Пёс был готов терпеть появление кота, был готов терпеть даже выходки того у Бобби, однако, что касалось дыма — он умывал руки. Нет, спасибо, — ведь как знать? Со временем ситуация могла лишь обостриться.       «Этаж Буббы пустует, — думал Догдэй, шагая вперед. Сзади слышалась мягкая кошачья поступь; Кэтнап, уже наученный опытом, молча следовал за ним, не задавая лишних вопросов и лишь оглядываясь по сторонам. — Он же сейчас отдыхает у Пикки, и, надеюсь, против не будет, если его былое место займет наш новоприбывший котик. Нужно будет спросить» — сделал пёс мысленную пометочку выделить на это время. В голову тут же пришло осознание того, что Кэтнап не знает языка, на котором говорят местные люди; однако, эта проблема была легко решаема — и Догдэй даже знал, как можно поступить.       Уже вскоре они стояли около здания городской библиотеки — самой крупной в их скромном семиэтажном мирке. Здесь хранилась не только самая различная литература, но и десятки копий трудов Буббы, ради которых он в свое время жертвовал не только всем своим временем, но еще и сном: отдавал всё ради того, чтобы как можно больше изучить хотя бы основы этого места. Лишь благодаря ему у зверят были сведения о законах нового мира — и поэтому они, благодарные слону, старались не мешать его заслуженному отдыху и не отвлекать по мелочам. Помимо этого, там были и документы «Плейтайм.КО» — никто не знал, как и почему они там очутились, однако те были крайне полезны и занимательны, если хотелось узнать о себе что-то новое.       — Доброе утро, Догдэй, — с нежной улыбкой поздоровалась Крафти, подходя к ним, — …и Кэтнап.       Стоило ей увидеть кота, тон тут же изменился. Впрочем, она не теряла лица:       — Говорят, с утра тебе было крайне плохо, словно что-то разрывало грудь изнутри, а легкие пытались вытолкнуть сами себя. Это правда? Какой ужас!       — Да, — ответил Кэтнап, немного смущенный таким вопросом, — но сейчас всё хорошо.       — Я рада, — ответила единорог с улыбочкой, что, впрочем, сочилась притворством, и следом повернулась обратно к Догдэю: — так что же, вам нужны документы? Уверена, они непременно всё разъяснят. Иначе и быть не может — ведь недаром они тогда вообще существуют!       — Да, пожалуйста. И словарь.       Крафти усмехнулась, поправив волосы:       — Его-то, думаю, вы будете в состоянии найти самостоятельно. Пойдемте, провожу вас в секцию с документами.       Крафти направилась внутрь здания, Догдэй шел рядом с ней, а Кэтнап — сзади, хвостиком. Кот уже привык ходить так, лицезрея широкую спину пса — однако в этот раз он уловил еще и то, как Догдэй трепетно приобнял подругу за талию, спустя мгновение тут же отстранившись. Кэтнапу это не понравилось. Он всё еще помнил их разговор с Бобби, в котором та отзывалась о псе более, чем положительно — и видеть то, как тот самый оказывал внимание другой, казалось странным. Тем не менее, он решил не лезть не в свое дело.       Пару минут спустя, они уже шли по просторным залам библиотеки. Книжные полки возвышались до самого потолка, сквозь большие окна в помещение пробивался уличный свет, а в отдельных, отведенных под чтение зонах, стояли небольшие креслица и удобные столики; компания же шла всё дальше и дальше, в самую глубь здания — туда, куда обычным людям доступ отныне был закрыт. То была секция с документами, и собой она представляла закрытую комнату в неприметном уголке — там, куда бы никто даже и не подумал смотреть.       Порывшись в сумке, Крафтикорн достала связку ключей и вставила один из них в замочную скважину; дверь открылась. Помещение внутри было совершенно не похоже на чистые залы снаружи: относительно них, здесь было тесно и темно, поскольку окон не было вовсе, а освещалось всё небольшими лампочками, торчащими сверху; тем не менее, маленькими назвать эти лабиринты было точно нельзя. Пол был выложен белой плиткой, что время от времени разбавлялась желтой, красной или синей — цветами корпорации Плейтайм; нелицеприятные стены, что поддерживали достаточно низкий потолок, закрывали серые стеллажи, забитые папками бумаг. Здесь было холодно, сухо и опрятно — однако веяло старостью и ужасным прошлым, а общая атмосфера обещала желать большего. Крафти, на чьем лице тут же залегла едва заметная дымка, даже не стала заходить сюда, предпочтя остаться в более приятном месте — за неё это сделал Догдэй. В комнате с котом они остались одни — и пса, казалось, помещение ничуть не смущало: он оставался таким же спокойным и безэмоциональным, как и раньше, оглядывая комнату из-под вееров полуопущенных ресниц.       — Ты помнишь свой номер? — Спросил он, взглянув на Кэтнапа. Тот кивнул:       — Да. Тысяча сто восемьдесят восьмой… если не ошибаюсь, конечно.       — Хорошо. — Догдэй снова посмотрел вглубь комнаты, оглядывая её целиком. Сказать по правде, находиться здесь ему нравилось даже больше, чем снаружи; в отличие от светолюбивой Крафти, которая даже ночью оставляла свет в спальне включенным, его всегда манили темные углы, плотно задернутые шторы и приглушенные, как здесь, лампы, не дающие резкого света. В темноте, что каждый раз окружала его, словно плотным туманом и тяжёлым пледом, он чувствовал себя единым со своей же душой, чувствовал себя более, чем комфортно. Под мягким её покровом, что покровительственно закрывала глаза на всё окружающее, не было видно ни собственных пороков, ни сверкающего блеска фасада; он просто мог быть самим собой. Здесь было спокойно.       Вдруг, взгляд пса упал на полоску света, внезапно появившуюся на полу; проскользив по ней взглядом, он увидел, что дверь приоткрылась — и оттуда очень немногозначно выглянула Крафтикорн, явно желавшая что-то сказать: в её взгляде явно читался намёк. Догдэй снова обратился к коту:       — Кэтнап, мне нужно отойти на пару минут. Пройдя чуть дальше по коридору и два раза завернув направо, ты найдешь несколько стеллажей с документами, посвященных «Инициативе Больших Тел». Для «Улыбающихся Зверят» выделена отдельная полка — одна из верхних. Ты легко отыщешь её. Немного сложнее будет с поиском самой папки — на обложках обозначений нет, так что ориентируйся по номеру на корешке. Всё понятно?       — Да, — ответил кот, — всё ясно.       — Хорошо.       Проследив за тем, как Догдэй пошёл к выходу, Кэтнап направился в противоположном направлении — и уже вскоре оказался у тех самых стеллажей. Вспоминая, что сказал пёс про их линейку — «Для Улыбающихся Зверят выделена одна из верхних полок» — кот потянулся наверх и достал оттуда случайную папку с номером 1648; «Мисс Туфикс» — гласила первая страница. Мисс Туфикс? Кэтнап тут же понял, что это не та полка, которая ему нужна, и убрал папку на место, переходя ниже. Там в свою очередь лежали четыре папки, абсолютно идентичных друг другу — и это было уже больше похоже на правду: под номером 1190 обозначалась «Хоппи Хопскотч», и кот понял, что это — именно то, что он и искал. Найти «1188 — Кэтнап» не представило совершенно никакого труда.       Он, подстрекаемый собственным интересом, незамедлительно открыл только что найденную папку на случайной странице — то оказался отчет о «Еженедельной Проверке Работы Генератора Красного Дыма» — а страницу спустя «Отчет О Несчастном Случае», связанного с ним же. Щурясь, Кэтнап вгляделся в текст. Из-за тусклого освещения его было видно крайне плохо, но главную мысль кот уловил: после того, как в Доме-Милом-Доме был назначен отбой, и помещение, как обычно, наполнилось Красным Дымом, какая-то девочка подскочила с кровати посреди ночи, будучи бледнее полотна, и всё кричала о каком-то бесцветном монстре, явившегося ей в кошмаре — и это заставило Кэтнапа поджать губы. Вероятнее всего, кошмар был вызван именно его дымом — но ведь такого не могло быть, верно? Одно дело — Час Радости и всё к нему прилагающееся, однако времена функционирования приюта… Он просто не верил в то, что учёные могли неправильно рассчитать нужную дозировку.       Папка Кэтнапа была намного толще, нежели у остальных, и он был просто уверен, что в ней хранилось еще много интересных моментов — однако сейчас времени стоять и читать просто не было. Решив заняться этим уже вечером, у себя в комнате (и при нормальном освещении), кот уже хотел было идти обратно, как вдруг его взгляд зацепился за оставшиеся четыре папки, одиноко лежащие на полке. Одна, пятая, была у него в лапах — а куда делись еще три? Интереса ради, Кэтнап вернулся к стеллажу, даже несмотря на то, что Догдэй сказал сразу возвращаться. Внезапно кот осознал, что от слова совсем ничего не знает о своем галантном товарище, с которым отныне был вынужден делить крышу — почему он так волновался из-за болей кота в груди, почему так странно себя в повседневности, откуда взялось желание контролировать всё — и в голову пришла мысль:       «Почему бы не заглянуть в его папку?»       Осознав, о чем только что подумал, Кэтнап заозарялся по сторонам — вокруг, конечно же, никого не было — и снова потянулся к полке, но тут же отдернул руку. Это казалось ему… неправильным. «словно лезть в чужую душу, — подумал Кэтнап, прикусив губу, с всё так же протянутой к полке рукой, — должен ли я делать это?»       Пару минут колебаний — и интерес оказался сильнее. Рваным, торопливым движением кот припал к полке, смотря на номера и первые страницы папок:       «№1189, Бубба Буббафант… №1190, Хоппи Хопскотч… №1191, Пикки Пигги… №1192, Киккен Чикен…— и опустил взгляд на пятую, которую держал в лапах, — …1188, Кэтнап».       Папок Крафти, Догдэя и Бобби здесь попросту не было — и если последнюю он мог понять, поскольку у той были явные проблемы со здоровьем, то мотивы первых двух были неизвестны: ладно, скрытный Догдэй, но какой толк Крафтикорн забирать свою папку?.. Впрочем же, ему она была неинтересна, а со псом действительно вышло разочарование. Сказав, что коту не хотелось узнать побольше о вечно закрытом товарище, означало бы соврать: и как только ему показалось, что завеса тайны вот-вот немного приоткроется — пожалуйста, получите-распишитесь.       Он имел свои тайны — и, очевидно, умел их хранить. Разочарованно выдохнув, Кэтнап взял найденную папку с номером 1188 и направился к выходу.

***

      Догдэй вышел из комнаты — и там его уже ждала Крафтикорн, теребящая ремень своей сумки и желавшая что-то обсудить:       — Да, Крафти? Ты что-то хотела?       Тихо выдохнув, она кивнула:       — Да. Когда мы снова сможем встретиться… и поговорить?       — Мы можем поговорить сейчас, — невозмутимо ответил пёс, — в чем же проблема?       Единорог кивнула в сторону приоткрытой двери в хранилище — туда, где скрылся Кэтнап — и снова посмотрела в глаза псу:       — Тема, которую мне необходимо обсудить, действительно важна для меня, а он… — Крафти замялась на пару секунд, думая, как бы сказать получше, — мягко говоря, нервирует. Я не могу разговаривать при чужих ушах, прошу, пойми и ты меня…       — Я всё понимаю. Однако, если говорить начистоту — кот не так уж и плох в последнее время, как это можно было представить. Всё ещё не сахар — с этим спорить бесполезно, соглашусь — но жить, по крайней мере, можно. Он стал вести себя намного лучше после неких… воспитательных практик.       Видя, что подруга нервничает, он всеми силами пытался её успокоить — пусть и сам кота не жаловал. Тем не менее, она продолжала:       — Это прекрасно, и я рада, что вы нашли общий язык, но нельзя отрицать, что он всё ещё может быть опасен. Даже более того — я уверена в этом на все сто, и видно, что кот сдерживает себя, то ли из-за чувства вины, то ли это ты так на него влияешь — но как знать, что случится, когда он устанет терпеть? Догдэй, Бобби мне уже всё рассказала: не знаю, связано ли это с болями в груди, но к нему буквально вернулась способность к созданию Красного Дыма. Ты точно уверен, что ему можно доверять? Ты точно уверен, что хочешь жить с ним под одной крышей?       — Крафти, пожалуйста, успокойся.       — Нет! Ты забыл, что было на фабрике?       — Крафти.       — С этим нельзя шутить! Только не с дымом!       Она говорила негромко, но с рвением, крепко сцепив копытца в подобие «замка»; Догдэй же, видя нервное возбуждение подруги, понял, что просто так она уже точно не успокоится.       — Крафтикорн, — сказал он с мягким напором, накрыв её руки своими, — всё будет хорошо. Послушай. Меня самого не радует перспектива держать у себя дома кота, от которого можно ожидать буквально всё что угодно. Именно поэтому мне и нужен словарь — этаж Буббы сейчас пустует, и я думаю, что он не будет против, если Кэтнап займет его место — а для этого коту нужно выучить язык. Если всё пройдет гладко, то он съедет.       С сосредоточенным видом Крафти посмотрела куда-то за спину псу; её рог вдруг засиял жёлтым свечением, а в воздухе перед псом появилась книга. Уже знакомый с таким трюком, он невозмутимо протянул руку ко свету, взял предмет — и облачко магии лопнуло.       — Признателен, — благодарно ответил Догдэй с небольшим поклоном.       — Всегда рада помочь, — кивнула она, — только пообещай мне, что сделаешь всё возможное, чтобы кот покинул пусть и не наши жизни, то хотя бы твой дом. В одиночестве и молчании просторов этажа Лени ему самое место; там он точно никому не навредит.       Пёс не счёл необходимым отвечать — лишь молча кивнул, ничего не обещая. Она ответила таким же кивком:       — Итак, мы немного отошли от темы. Что касательно нашей следующей встречи? Ситуация с этажом становится всё хуже и хуже… сегодня повезло добраться до библиотеки в целости и сохранности, да и нас было трое — как-никак, это всяко больше, чем один — однако в обычные дни, когда рядом никого нет, со всеми сложностями мне приходится справляться в одиночку. Уровень преступности неумолимо растёт… Поверь, Догдэй, я провела уйму бессонных ночей, раздумывая над всем этим: как бы лучше поступить, что предпринять — и пришла к выводу, что, кажется… совершенно запуталась. Мне бы действительно помешала пара советов от тебя. Когда мы снова сможем провести время вместе и поговорить? Сегодняшний день точно выпадает, а что касается ближайшего будущего? Возможно, сможешь прийти ко мне на ночёвку?       — Очень постараюсь найти время, но ближайшую неделю — точно нет. Нужно будет разобраться с остальными делами, ибо они уже не терпят — а потом посмотрим ближе к теме. Я не против. — Улыбнулся пёс.       — Хорошо, тогда… — начала говорить Крафти с ответной улыбкой, как вдруг дверь в хранилище приоткрылась, и оттуда аккуратно выглянул Кэтнап; улыбка сползла с её лица, а сама она тут же резко замолчала, как ни в чем не бывало отведя взгляд в пол, а Догдэй недовольно посмотрел на кота, явившегося настолько невовремя.       — Я всё, — произнёс он, сжимая в руках папку и подходя к ним.       Крафти, все так же храня молчание, с каменным лицом разглядывала полки с книгами вокруг, словно те для неё вдруг стали неимоверно интересны — и пёс понял, что их диалог окончен. Единорог, убедившись, что Кэтнап подошёл к Догдэю, направилась к двери, дабы закрыть её за котом.       — Хорошо. Пойдём домой.       Безмолвной тенью Крафтикорн скользнула псу за спину. Они направились к выходу из библиотеки, а следом — к лифту.       Дорога прошла спокойно — всё в том же молчании. Крафтикорн не решалась заговорить в присутствии Кэтнапа, Кэтнап — в присутствии Крафти, а Догдэю, в целом, было безразлично. Он знал, что с Крафти — прекрасной Крафти, что никак не отпустит его сердце! — гарантированно сможет поговорить немногим позже, когда в их распоряжении будут целый день и прилагающаяся к нему ночь, а с Кэтнапом… С Кэтнапом была связана большая доля имеющихся у него дел — однако радовало то, что уже вскоре тот съедет, и дом вновь станет его.       Больше не нужно будет ходить по дому в брюках и рубашке, с самого утра находясь при параде; больше не нужно будет готовить ему еду, кормить и содержать, не нужно будет собирать по полу клочки фиолетовой шерсти и находить ненароком оставленные царапины на самых различных поверхностях; больше не нужно будет тревожиться, не нужно будет всюду сопровождать кота, не нужно будет следить и наблюдать — ведь как гениально! — взять и просто отселить потенциально опасного Кэтнапа в туда, где нет никого; где он будет в полной изоляции и точно никому не сможет навредить. По слухам, на этаже Лени даже людей не было; с тех пор, как лидер — Бубба — покинул их, говорилось, что этаж опустел окончательно, оставив за собой лишь руины былого величия. Иногда от этого облегчения псу даже хотелось смеяться — ведь как это было просто! И стоило догадаться раньше?       — До встречи, Крафти, — попрощался он, чувственно сжав её копытце в своей руке перед тем как зайти в лифт.       — До встречи, — ответила она, — позвони мне, как найдёшь время.       Кэтнап исподлобья наблюдал за их общением, теребя корочку папки. Он уже предвкушал, как придёт домой и начнёт её читать; а будет ещё лучше, если Догдэй внезапно осознает, что на повестке дня у него очень-очень важные дела, и оставит кота дома в одиночестве и спокойствии. Однако стоило дверям лифта закрыться, отрезая их от этажа Жадности:       — Отдай мне папку, — спокойно потребовал Догдэй.       Это в планы кота не входило; слова прозвучали, словно гром среди ясного неба — и Кэтнап знал, что делать он этого точно не собирался:       — ...Нет.       — Что значит «нет»?       — Но ведь это… мои документы. На корешке написан мой номер, на страницах — моё имя. Я не хочу отдавать.       — Я не спрашиваю, хочешь ты или нет. Я просто прошу отдать мне документы.       — Но они мои!       — Здесь твоего ничего нет, — сухо ответил пёс. — Эта папка — собственность Плейтайм.КО, и ты не имеешь права распоряжаться ей.       — Но ведь и ты не имеешь… Причём конкретно к этой папке я имею намного большее отношение.       — Кэтнап, меня всё это не интересует. Мне просто нужна папка, которую ты сейчас держишь в руках. Отдай её, пожалуйста, мне.       Кэтнап лишь крепче сжал предмет в лапах, не собираясь отдавать. Это — детская жизнь до эксперимента, полная история его создания и причины существования, сотни страниц всеразличных отчётов и осмотров — всё было слишком личным, чтобы так просто отдавать псу на прочтение; и он отрицательно помотал головой.       — Ты забыл, на каких условиях здесь находишься? — снисходительно произнес он, заглядывая собеседнику в глаза, — в таком случае, спешу напомнить наш прошлый разговор. Я думал, ты усвоил урок — но сейчас, к сожалению, вижу абсолютно противоположный результат. Ты должен понимать, что всё, чем я сейчас занимаюсь, делается ради тебя одного: начиная с того, что было утром, и заканчивая походом в библиотеку. Документы, которые ты сейчас держишь в своих цепких лапках, смогут пролить свет на то, что с тобой происходит — однако для этого мне просто необходимо взглянуть на них, — спокойно произнес он, вытянув вперёд руки и вновь повторив: — отдай мне папку, Кэтнап. Иначе останешься в неведении… и без крова над головой. Вспоминай, что я говорил тебе насчёт послушания.       Скрипя зубами и мысленно произнося все возможные проклятья, кот всё же отдал Догдэю эту другой злополучную папку; тот же принял её с наигранно благодарной улыбочкой, и можно было подумать, что диалог на этом окончен — однако как бы ни так: стоило дверям лифта раскрыться перед этажом Зависти, кот, находящихся в наисквернейшем настроении, а оттого ничего не стесняясь, самым дерзким образом спросил:       — Ты всегда будешь отбирать у меня все мои вещи, да?       Их обдало прохладой. Где-то на фоне раздавался фабричный гул. Пёс продолжал идти вперёд, заложив руки за спину, но, услышав вопрос, обернулся на собеседника:       — Что, прости? В каком смысле?       — Сегодня — папка, в прошлый же раз ты вынудил меня выбросить подаренный букет цветов. Один вопрос — почему?       Догдэй снова перевёл взгляд на дорогу, не считая необходимым поддерживать зрительный контакт с котом.       — Я уже объяснял тебе этот момент и вновь возвращаться к теме не намерен. Не нужно приносить на мой этаж цветы — тем более, если они от Бобби. Думаю, на своем опыте ты уже убедился, что не стоит принимать от неё подарков.       Кэтнап продолжал гипнотизировать плитку под ногами недовольным взглядом. Все его планы на день в одночасье рухнули — и всё благодаря псу, идущему спереди.       Его начинало раздражать подобное отношение к себе.       — …Тогда почему в гостинной стоит пустая цветочная ваза?       Догдэй не ответил ни слова. Он не показал ни одного признака того, что вообще услышал кота.       — Ты что, меня игнорируешь? — тут же выпалил Кэтнап, причём таким тоном, которого доныне ещё ни разу не позволял себе по отношению ко псу. Тот же лишь продолжал идти вперёд, не обращая совершенно никакого внимания на возмущения кота и внешне оставаясь спокойным. Это окончательно вывело его из себя:       — Ах, спасибо, очень приятно! — съязвил он, — конечно, мог ли я ожидать от тебя чего-то другого!       — Не шуми, Кэтнап. И контролируй, пожалуйста, что говоришь. — Спокойно ответил Догдэй, крепко сцепив руки за спиной.       — Как я должен это делать, если сначала ты забираешь всё, что нравится и по праву принадлежит непосредственно мне— является именно моими вещами — а затем полностью игнорируешь вопросы, словно я пустое место?       Они подходили к дому — Кэтнап продолжал:       — Ты требуешь, чтобы я всегда тебя слушался — хорошо, я понимаю причины. Хорошо, я согласен. Хорошо. Даже сейчас я иду строго за тобой, а в библиотеке по одной лишь просьбе собственноручно просьбе искал документы на самого же себя — и в итоге, отдал их тебе. Я всегда тебя слушаю — но сейчас ты серьёзно даже не удосужишься послушать и ответить мне на вопрос?       И вот здесь Догдэй не выдержал: до двери оставались считанные метры, но он, всё так же сжимая руки в кулаки, вдруг резко остановился и повернулся лицом к Кэтнапу, изо всех сил сдерживаясь, дабы не натворить лишнего:       — А как я должен отвечать на твои вопросы? Вспомни о том, где находишься и с кем разговариваешь — что ты из себя представляешь, дабы требовать «свою вещь» — эту папку?       — В таком случае, что ты из себя представляешь, чтобы забирать её?!       Догдэй оскорбленно оскалился — и то был первый раз, когда кот увидел его, потерявшего привычную масочку безразличия. В тишине, последовавшей за его речью, он отчетливо услышал эхо собственных неосторожных слов; к Кэтнапу тут же пришло осознание, что он сказал лишнего. Его словно окатило холодной водой. Мир вокруг сузился до размеров собственной ошибки, до острого, пронзительного осознания сказанного.       — То есть ты сейчас говоришь, что я из себя ничего не представляю? — Предупреждающе спросил пёс, продолжая скалиться.       — Я не говорил этого, — понимая, что играет с огнём, кот сделал шаг назад, к крылечку дома.       — Но имел в виду, — Догдэй же шагнул в его сторону, приближаясь.       — Неправда.       — Не лги мне, — практически прорычал он, подойдя к коту едва ли не вплотную — я всегда вижу, когда ты мне лжешь.       Следующим же мгновением он сделал резкий порыв в сторону кота, грубо схватив того за локоть — а затем повёл в дом, не обращая внимания на брыкания:       — Отпусти меня!       Догдэй не знал, что так внезапно приключилось с котом; ведь когда они были в библиотеке, всё было хорошо, а вот стоило попросить отдать документы — началось настоящее представление. Якобы он посягает на чужую собственность… и личные границы — хотя какие они могут быть у кота, если тот живёт буквально у него дома? В чужой монастырь со своим уставом не ходят — так что будь добр подчиняться установленным правилам и словам владельца этажа.       «В конце концов, я имею право знать, верно?» — Думал Догдэй, таща шипящего Кэтнапа за собой на второй этаж дома. В руках у него была заветная папка — та, что поможет пролить свет на происходящее с котом и предотвратить возможные риски. Он не собирался более держать кота у себя дома — особенно, если он толком не умеет ценить то, что ему так великодушно даётся; а даётся ему ровно всё необходимое и ничего лишнего.       Грубо втолкнув Кэтнапа в гостевую комнату, Догдэй вновь оглядел его — взъерошенный и держащийся за локоть, по-кошачьи шипящий на него — и увиденная картина разозлила ещё больше:       — Ты как себя ведёшь?! — с упрёком воскликнул он, чувствуя напряжение в каждой клеточке своего тела.       — А как я еще должен вести себя?! — незамедлительно ответил Кэтнап, — как мне на это реагировать?!       — С улыбкой и благодарностью, — впервые в жизни съязвил Догдэй.       Кот продолжал шипеть, обнажая клыки, а его шерсть стояла дыбом — как на кровать вдруг полетела книга. Пёс продолжал:       — Это — словарь. Он нужен для того, чтобы выучить язык, на котором говорят люди. Пусть это и кажется сложным, на самом деле дел здесь буквально на пару дней — и я хочу, чтобы ты занялся его изучением. Вот уж с этим, надеюсь, ты в состоянии справиться, — пренебрежительно произнес он, оглядывая кота мимолетным взглядом, — поверь, в будущем это тебе пригодится. Ты мне ещё спасибо скажешь.       — Ох, да, вот уж спасибо…!       Даже не дослушав колкость Кэтнапа, Догдэй захлопнул за собой дверь, пулей вылетев из чужой комнаты. В груди у него всё еще жгло гневом — как кот вообще посмел разговаривать с ним в таком тоне?! — однако в то же время пёс понимал, что времени на всё это у него сейчас нет, и по возможности старался успокоиться. Жар переходил в ноги, руки, кулаки — он уже просто не мог его игнорировать, но старался изо всех сил — и направился вниз по ступеням, обратно к выходу из дома. Видеть Кэтнапа ему больше не хотелось. Сжимая папку в руках, Догдэй вышел на улицу и напористым шагом направился к лифту.       «Значит я сегодня целый день на ногах, беспокоюсь о нём, пытаюсь что-то разузнать, разобраться в ситуации — а он отвечает мне вот так?! Неблагодарный кот!»       Кэтнап бы посмотрел на него в окно — однако то выходило на заднюю часть дома, поэтому тот просто сел на кровать, хмуро сложив руки на груди:       «Каждый раз одно и то же. Сколько можно?»       Кот понимал, что не должен жаловаться на отношение к себе, ведь вполне заслужил негатив, и был благодарен, что его вообще пустили на порог — однако забирать изначально его вещи…       Цветы? — Да, обидно, но в целом ничего страшного. Будучи подарком, они несли лишь его цель, но что касается папки — то было слишком личным, чтобы давать читать каждому встречному. Усугубляло ситуацию ещё и то, что сам он в неё толком и не заглядывал, надеясь на будущее… и, видимо зря.       Всепоглощающий контроль со стороны Догдэя начинал раздражать — но видимого выхода ситуация не имела, да и руки кота были связаны. Он бы предпочёл просто уйти из этого дома, жить с кем угодно, но не с ним — однако идти было некуда, да и пёс бы просто не позволил. Он одновременно был и главным мешающим элементом, и спасением; Кэтнап понимал, что Догдэй действительно дал ему многое, но в то же время чувствовал, что будет способен на большее, если кое-кто перестанет наблюдать за каждым его шагом.       К словарю, лежащему на кровати, кот принципиально не прикоснулся. Спать тоже не хотелось, и он, оглядываясь вокруг, думал, чем бы заняться — как вдруг взгляд Кэтнапа упал на окно.       В голову пришла мимолетная идея. Кот, поднявшись с кровати, подошёл к нему и положил руки на подоконник. Он ещё никогда не открывал окно полностью, ведь сомневался, что это вообще возможно — однако ручка легко поддалась, и в комнату тут же проник порыв холодного воздуха снаружи. Кэтнап выглянул в открытое окно; высота второго этаж не казалась чем-то опасным, и он стал задумываться — что будет, если выпрыгнуть?       «Я окажусь на улице. Можно будет обойти дом и выйти на ту аллею… а дорогу до лифта я помню»       Риски были слишком велики, однако цель — выбраться из дома — целиком их оправдывала; и кот сел на подоконник, свесив ноги вниз.       «Догдэю стоило догадаться, что помимо двери из комнаты есть и другие выходы...»