Реабилитация

      Утро в Плейкейр начиналось как обычно, ибо иначе и быть не могло. Подъем в 7, водные процедуры, зарядка…       — Даниэль, вставай! Я больше не буду тебя будить, пропустишь завтрак и сиди голодный!       Даниэль Кармелло, тринадцатилетний воспитанник средней группы детского приюта «Playcare» был стереотипно плохим ребёнком. Мать зэчка, отец солевой — он же все детство лазил по заброшкам и прыгал по гаражам, дразня палками стаи бродячих собак. И после того, как он попал в приют — словами Эллиота: «место, где сбываются мечты и расцветают детские улыбки» — ничего, в целом, не изменилось. Собак и заброшек здесь не было, зато была уйма правил, поддаваться которым он отнюдь не собирался: залезал, куда не надо, разговаривал с теми, с кем не надо — зато когда нужно было идти куда-то, он либо предпочитал остаться в своей комнате в Доме-Милом-Доме, либо шёл, но специально действовал наперекосяк персоналу: однажды, когда сирот отвезли поиграть на игровой станции, вместо того чтобы бережно относиться к выданному Устройству-Хватателю, он «случайно» уронил его, да с такой силой, что корпус отсека для шнуров треснул, а сам механизм стал работать с задержкой. Невоспитанный, завистливый и подлый — он отлично сдружился с бойкой Линдой Хуппер, его ровесницей из той же средней группы.       «Это не приют, это концлагерь…» — думал он, отмахиваясь от подруги, которой в конце концов надоело будить его; Дэнни, казалось, ничего не слышал, так что она вытащила у него из-под головы подушку и крепко огрела ею друга.       — Ай! Линда, прекрати!       — Вот почему все нормальные дети встают вовремя, а ты спишь до последнего?! Воспитатели уже давно всех разбудили!       — А ты как вообще сюда попала? — Даниэль наконец поднялся на локтях, одной рукой убирая с лица чёрные волосы. — Это же мужская комната.       — А вот так, — насупилась она, — ты так долго спал, что все ушли!       Парень огляделся — и правда, в комнате, рассчитанной на шестерых, были лишь они вдвоём, а четыре кровати казались наспех заправленными — пятую занимал сам Даниэль, а шестая и вовсе пустовала, ибо в комнатке проживало лишь пятеро детей.       — Вставай! Я уже сказала, я не собираюсь пропускать из-за тебя завтрак!       Бросив ему в лицо подушку — а Даниэль поймал, — Линда развернулась и прошагала до двери, напоследок предупредив:       — Если через три секунды не будешь стоять готовый на крылечке дома — закопаю!       — Ну да, конечно! — Бросил он было ей, но не успел, поскольку дверь уже закрылась. Широко зевнув, Даниэль поднялся с кровати и глянул в окно — с комнатой ему повезло, так что вид открывался не на стенку, как у бедной Мишель из старшей группы, а на весь приют — младших воспитатели по парам уводили в столовую, а средняя группа стояла у входа, ожидая своей очереди — и парень понял, что пора бы поторапливаться, иначе он и вправду останется без завтрака.

***

      — Ну наконец-то! Соизволил выйти!       — Не так уж и долго я собирался.       Младшие дети поели, и теперь настала пора средних идти в столовую — а Линде с Даниэлем пришлось самостоятельно догонять отряд, ибо последний всё-же опоздал.       — Зато вставал долго! Потому что ночью надо спать, а не по юбкам шляться! — Выплюнула она, шутливо ударяя его по плечу.       — Да не по юбкам я… Смотри! — Он вдруг указал на фуникулер, на котором дети обычно добирались до станции поезда, — Там что-то происходит!       Вокруг небольшого постамента, к которому подъезжал фуникулер, собралось поразительно большое количество персонала, причем не только работников приюта: помимо них там находились и врачи, и учёные в белых халатах…       — У нас что, новенький?       — Да черт с ним, с новеньким, я хочу есть! Тебе-то какая разница?       — Его скорее всего подселят к нам с пацанами, в четвертую комнату, потому что у нас свободна одна кровать.       — А вдруг там девочка? — Ехидно спросила она, — тогда её подселят в восьмую, там тоже есть места.       — А вдруг ей больше пятнадцати? Тогда в комнату к Мишель!       — Нет, их уже шестеро! — Рассмеялась Линда, махнув рукой, — всё короче, забей. Сойдёмся на мысли, что там восьмилетка.       Даниэль снисходительно хмыкнул, соглашаясь с подругой.

***

      Он не наелся.       Не сказать, что еда в приюте была ужасна — как раз таки наоборот, очень даже вкусна — но как считал Даниэль, порции были слишком малы, дабы вдоволь наесться. Он уже подумывал начать отбирать еду у других, дабы не выходить из-за стола с лёгким чувством голода, но сегодня, благо, обошлось без этого — и сразу же после «завтрака» они с Линдой распрощались: она тут же улетела на футбольное поле за школой, что в целом использовалось для всех видов спорта, и звала с собой друга, но у Дэнни были дела поважнее — и сам он направился обратно в Дом-Милый-Дом, поскольку никакого желания возвращаться в школу во время каникул он не питал.

***

      Впрочем, вернувшись в комнату, он заметил, что та была немного занята. На его кровати — ближайшей к окну — сидел мальчик, которого Даниэль раньше никогда не видел — бледный, светловолосый и кареглазый, что носил какую-то розоватую рубашку и темно-серые брюки.       — Ты занял моё место, — тут же с упреком произнес Даниэль, неотрывно глядя на нового парня. Он выглядел очень робко и нерешительно, так что сразу же вскочил с чужой кровати:       — Прости, я не знал. Меня привели в эту комнату и сказали, что есть свободное место, но не уточнили, какое именно.       Вопреки внешнему виду, его речь звучала поразительно ровно, четко и спокойно, а сам он протянул руку для приветствия:       — Энтони Эндокард. Будем знакомы.       Подозрительно щурясь, Дэнни ответил на рукопожатие:       — Даниэль Кармелло. А ты…       Последовала небольшая пауза — Энтони убедился, что новый друг не собирается заканчивать предложение, дабы ненароком не перебить его, а затем дополнил:       — Да, я недавно здесь. Буду очень признателен, если покажешь мне, как тут все устроено, — и тепло улыбнулся, немного склонив голову вбок.       Сам не ведая, зачем, он согласился — уж больно странно выглядел этот парень. Обычно в приюты попадают дети из неблагополучных семей, и Даниэль прекрасно знал это, так что всё удивлялся: как же в подобном месте оказался столь интеллигентный персонаж?       Когда он показывал Энтони приют — по-сути, место, где тот будет заперт до совершеннолетия — он неспешно гулял, сложив ручки за спиной, и оглядывался так, словно находится не в детдоме, а в музее на экскурсии.       — А правда, что для освещенния этого места используются лампы мощностью в две тысячи ватт? — Спросил он тогда, щурясь на искусственное солнце.       — Я не знаю. С чего такие вопросы?       — Просто интересно.       Даниэль вспоминал свой первый день в Плейкейр, и тогда его в первую очередь волновало то, как он будет жить: когда и где обедать, с кем делить комнату и всё подобное. Энтони же вёл себя так, словно со всей этой информацией уже ознакомлен — ему скорее было интересно внутреннее устройство приюта: какие лампы установлены под куполом, откуда берётся электроэнергия, как часто проходят медосмотры и какие врачи в них включены — он заметил за ним чрезмерное пристрастие к медицинским темам, поскольку временам Энтони мог завести такой разговор, что Даниэль не понимал ни слова — а он уже считал его своим другом, так что никакого стеснения не испытывал.       — …Я считаю, что нужно на законном уровне запретить ксенотрансплантацию органов, ибо шанс того, что свинное или собачье сердце приживется у человека, крайне мал, и с большей вероятностью мы просто потеряем обе жизни. Это будет ужасной потерей! Знаешь, я заметил, что большинство людей совершенно не думает о животных, а ведь это кошмарно! Они тоже заслуживают нормальной жизни, так почему им приходится отдавать её ради каких-то экспериментов?       «Да, да, да, только завались уже»       Даниэль успел сотню раз пожалеть о своём решении показать приют Энтони, ибо тот уже на протяжении десяти минут болтал что-то о бедных собачках, у которых забирают органы на эксперименты — а Дэнни было, мягко говоря, плевать. Сейчас он был готов на что угодно, лишь бы эти разглагольствования прекратились — и очень кстати они проходили мимо школы, поскольку там он заметил Линду, чеканившую мяч с ребятами постарше. Идея родилась сама собой:       — …Вообще странно, что подобные эксперименты никак не контролируются правительством. Люди готовы расчленять всех подряд, лишь бы увековечить свое имя, а ведь было бы проще просто найти донора. Взаимствованный у человека для человека орган приживется с намного большей вероятностью, нежели животный — я слышал, что подобный ксенотрансплантат имеет высокий риск сильнейшей реакции отторжения, сопровождающейся массивным разрушением эритроцитов, выбросом гемоглобина в плазму крови, и…       — Очень интересно, Энтони, но мне нужно идти. Меня ждёт подруга. — Он кивнул в сторону футбольного поля.       — А… — Его взгляд тут же потускнел, но парень не подал виду о сообственном огорчении. — Хорошо, я вернусь в Дом-Милый-Дом.       — Пока.       — Увидимся, друг!       Даниэль ничего не ответил.

***

      И время полетело, как обычно — единственным отличием стало присутствие в комнате ещё одного человека — Энтони Эндокарда, что в отличии от Даниэля был уж чересчур хорошим мальчиком. Вставал он ровно в семь, а ложился сразу после отбоя — в десять; его постель всегда была заправлена, а ходил он исключительно в идеально выглаженной одежде, что время от времени менялась: от пыльно-розовой рубашки до тёмного свитера, от белой сорочки до спортивного пиджака — и Даниэль никак не мог понять, откуда у приютской сироты столько красивой одежды, ибо у него самого была лишь пара шорт да футболок — что уж говорить о наручных часах, которые этот парень носил на запястье?       Сразу после заселения Энтони записался в драмматический кружок и музыкальный класс, куда еженедельно ходил, и помимо этого проводил много времени в медицинском кабинете, восхищенно проводя пальцами по оборудованию и помогая медсестре обрабатывать малышам ободранные коленки, а также, как оказалось, умел играть на пианино и гитаре — так что отныне они с ребятами часто собирались вокруг импровизированного костра, где Энтони играл всем знакомые песни, а Мишель — кудрявая брюнетка из старшей группы — вела их нестройный хор, заводя песню своим шёлковым, словно шоколадным голосом.       Энтони — галантный, добрый и начитанный, но в меру скромный, быстро стал всеобщим любимчиком — его любили дети помладше, поскольку он рассказывал интересные вещи (например, как правильно наложить повязку на рану), а более старшие принимали его за своего, ведь он казался им намного старше своего возраста. Взрослые же называли его «золотым ребёнком»: послушный и прилежный, всегда пойдёт на контакт и послушает старших — Эндокард ещё ни разу не вызывал сложных ситуаций, а работал на благо приюта — и вскоре стал его негласной гордостью. Даниэля же он считал своим другом и стремился проводить как можно больше времени, а в столовой временами отдавал ему свою порцию — на вопрос Дэнни «почему ты не ешь сам?» Он отвечал: «я не голоден, все хорошо» — и это было правдой, поскольку выглядел Энтони более чем здорово — сытый и счастливый, опрятно одетый и хорошо воспитанный — он вообще не вызывал представление детдомовской сироты.       Все любили Энтони, все в нем души не чаяли — Дэнни же видел лишь тепличного мальчишку, что по-хорошему должен был находиться где угодно, кроме детского приюта. Он казался как «не от мира сего», и по вечерам, когда Даниэль с пацанами-соседями-по-комнате шумно играли в карты, он тихонько возвращался в комнату и либо с головой накрывался одеялом, тут же засыпая, либо так же тихо сидел, прислонившись головой к стенке, и меланхолично, как-то устало думал о чем-то своём. Его кровать была ближайшей к двери — он никому не мешал, более того: шумная компания его попросту не замечала, но Энтони это было даже на руку.       Даниэль ему не доверял — ну не может быть в мире настолько идеальных людей! — От учёбы до спорта, от музыки до театрального искусства — он был лучшим во всём. Биология, алгебра, геометрия — всё давалось ему просто, однако несмотря ни на что, особый интерес Энтони питал к медицине с уклоном в хирургию, также ему были интересны кардиология и эндокринология.       Иногда пообщаться с сиротками приходили хирурги при фабрике — доктор Дэйбрейк, заведующий хирургическим отделением, и доктор Сойер — выдающийся учёный, уже не первый раз предлагающий гениальные идеи, что постоянно приносят компании гору прибыли.       Врачи самолично осматривали выделенных воспитателями детей, делая пометки в блокнотах насчёт состояния их здоровья. Доктора Сойера немного побаивались все сироты — когда он пальпировал живот, то делал это грубо и болезненно, а его руки всегда были холодные — зато Дэйбрейк старался действовать аккуратно, даже с некой отцовской любовью, и всегда получал за это нагоняи от коллеги, дескать «время не резиновое» — как и сейчас: когда настала очередь Энтони проходить подобный «медосмотр», он без умолку болтал с Дэйбрейком о влиянии кофеина на сердечную мышцу — поскольку недавно прочитал об этом в одной из книжек — и не заметил, как многозначительно Сойер скосился на коллегу, царапая ручкой листок блокнота.

«Знающий материал по теме.»

      Дэну тот совершенно не нравился — и он едва ли не локти кусал, ибо объект всеобщей любви был полной его противоположностью — казалось, этому парню всё падает с небес: одаренность талантами, хорошее отношение остальных, опрятная одежда, и внезапно, дополнительная еда — иначе Дэнни не мог оправдать то, откуда у «Тони» столько энергии, да ещё при том, что свои порции он время от времени отдаёт ему. Ему было невозможно не завидовать.       Это всё было слишком странно. Не бывает таких людей — и фамилий подобных не бывает. Всё в нем казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой — и Даниэль мог поклясться, что в этом деле была уйма подводных камней, ибо это ощущение преследовало его с самого первого дня, как Энтони заявился в приюте. И после одного случая оно лишь в разы усилилось.

***

      То был обычный вечер — часы пробили десять, отбой официально начался, но четвертой комнате было плевать: они играли в карты. Все, кроме Энтони — пожелав всем спокойной ночи, он как обычно лёг спать, и Дэнни не мог не отметить, что его пижама была, пожалуй, чересчур тёплой — но к нему самому это не имело абсолютно никакого отношения, так что поиграв ещё где-то около часа, остальные тоже решили ложиться.       Вскоре свет в комнате погас и все разошлись по кроватям. Было слышно лишь тиканье часов да тихое жужжание ламп в корридоре, но Даниэль ещё долгое время не мог уснуть, только ворочался с боку на бок: словно что-то нарочно не давало ему уснуть, при том что странное предчувствие лишь усилялось — и в конце концов, он понял, что не напрасно.       А когда часы пробили два, со стороны ближайшей к двери кровати послышалось шуршание — и Энтони Эндокард, идеальный ребенок, ни разу не замеченный в неположенном месте в неположенное время, тихо выскользнул из комнаты, накинув на плечи куртку.