Kneel

— Если бы я знал, что тебя так легко поставить на колени… — глупо хихикает Соуп, чтобы хоть немного развеять клубящееся внутри нервное напряжение. Но тут же с клацаньем захлопывает пасть, когда встречается взглядом с тёмными глазами, в которых полноводной рекой разливается ярость, а расслабившиеся было мышцы вновь вздуваются стальными канатами. Чёрт, ЭлТи слишком гордый, чтобы позволить шутить над собой, особенно, когда он находится в таком уязвимом положении. Блять, МакТавиш опять чуть всё не испортил! — Замри! — рявкает сержант, скорее на автомате, чем осознанно, но это действует. Гоуст послушно замирает — помните, да, он от своих слов никогда не отказывается, — но смотрит пристально, с мрачным прищуром, словно уже сомневается в правильности своего решения, дрожит напряжённо, готовый в любой момент отпор дать. Джон его осторожно по кругу медленно обходит, с искренним восхищением рассматривает мощную фигуру. Даже такой коленопреклонённый и покорный, он всё равно выглядит внушительно и угрожающе, так что у парня рот слюной наполняется, настолько это завораживающая картина. Он хочет её запомнить до мельчайших деталей, у себя на сетчатке выжечь. Соуп подходит ближе, на корточки перед лейтенантом присаживается, говорит уже тише, ниже, внушительнее: — Я понял тебя, ЭлТи. Никаких дурацких шуток, я буду серьёзен, обещаю. Британец в его глаза внимательно смотрит, грязное, тусклое, багровое с ярким, чистейшим голубым сталкивается, сдаётся под его напором, смывается звонким речным потоком, оставляя после себя спокойное тёмное золото, что тут же скрывается под светлыми ресницами. Гоуст ничего не говорит, но ему и не надо. МакТавиш давно научился понимать его по одному взгляду, едва заметному повороту корпуса, короткому взмаху кисти. — Ты успокоился? Мужчина голову чуть ниже склоняет, словно к себе прислушивается, ведёт плечами неуверенно, кивает с сомнением. — Что тебя напугало? — коротко, хлёстко спрашивает Джон. Ему хочется быть мягче, хочется приласкать, пригреть старшего, позаботиться о нём, но он понимает, что сейчас не время. Пока что нужно потерпеть, проявить характер, дать лейтенанту почувствовать опору, твёрдую руку, что его удержит, не даст упасть в чёрную бездну. Гоуст взгляд отводит, горбится, кулаки сжимает. — Говори, — приказывает шотландец, и в его голосе сталь прорезается. — Со спины… Не могу видеть, что там… Не могу предугадать опасность… Не могу контролировать… — отрывисто хрипит мужчина, жмурится мученически, ёрзает нервно. — Сейчас ты ничего не контролируешь, — жёстко бросает Соуп, резко на ноги поднимается, старшего в два шага обходит, прямо за его спиной останавливается, смотрит, как вновь приходят в движение крепкие мышцы, тугими верёвками под кожей проступают, но британец остаётся на месте, лишь напрягается, затаив дыхание в ожидании. МакТавиш между тем продолжает, — Сейчас я тебя контролирую. Так? — Да, сэр, — едва слышно шелестит лейтенант. — Ты боишься? — Нет, сэр. — Почему? Гоуст сильнее горбится, голову в плечи вжимает, бормочет что-то себе под нос так тихо, что его слова невозможно разобрать. — Громче, солдат, — одёргивает его шотландец. — Потому что ты меня контролируешь, — чуть громче отвечает старший, и Соуп с удивлением отмечает, как по тонкой полоске кожи между краем балаклавы и воротником толстовки расползаются алые пятна румянца. — Тогда что ты чувствуешь? — спрашивает парень, подозрительно прищурившись. Британец вновь мнётся, недовольно плечом дёргает, словно у него внутри какая-то борьба происходит, но всё-таки произносит: — Облегчение. МакТавиш снова мужчину обходит, перед его лицом останавливается, смотрит выжидающе. — А ещё? — подначивает он. Гоуст взгляд отводит, заметно тушуется, не желая отвечать, но и не подчиниться не может и лгать не хочет. — Не хочешь говорить? — строго спрашивает Соуп и, дождавшись утвердительного кивка, решает сразу прощупать границы дозволенного. — Тогда сними маску. Мужчина вздрагивает, как от удара, смотрит растерянно, испуганно, неверяще, но вздыхает глубоко, как перед прыжком в воду и руки к балаклаве тянет. — Нет, стой! — тут же останавливает его Джон, сам перепугавшись. Он не думал, что ЭлТи пойдёт на это, не хотел заставлять его делать то, чего тот не хочет. Он лишь просто хотел проверить, до какой степени мужчина будет его слушаться, и никак не ожидал, что тот зайдёт так далеко. Что он настолько ему доверяет. Лейтенант замирает, смотрит в ответ пристально, мешкает секунду и одним резким движением маску с себя сдёргивает. Светлые льняные волосы, изрядно припорошённые сединой, тут же густым веером на глаза падают, пряча напряжённый взгляд, а Соуп, наоборот, не может оторвать глаз от лица, которое так давно мечтал увидеть. Заворожённо смотрит на острые скулы, узкий нос, явно не один раз сломанный, ласкает взглядом такие любимые, тонкие губы, которые так гармонично вписываются в чуть хищный, породистый профиль. Единственное, что МакТавиша печалит, это то, что и лицо мужчины покрыто шрамами. Их заметно меньше, чем на теле, но тоже немало и сейчас они яркими белыми полосами выделяются на покрасневшей от смущения коже. — ЭлТи… — восхищённо шепчет Джон, вновь присаживаясь на корточки, нежно кончиками пальцев касается самого длинного и глубокого шрама, что от скулы ведёт к порезу на ухе и дальше по бритому виску к затылку тянется. Гоуст дрожит мелко, к тёплой руке льнёт на мгновение, но тут же испуганно отстраняется, губу нервно закусывает, ещё ниже голову склоняет, прячется за пушистой челкой. — По имени… — почти беззвучно произносит он. — Но ты же не хотел, — осторожно уточняет сержант, непослушные пряди с чужих глаз убирая, и британец вновь тушуется, взгляд отводит. — Пожалуйста… — просит он, болезненно жмурясь. — Хорошо, Саймон. Ты прекрасен, знаешь? — мурлычет парень, всё ещё непривычное имя смакует, на языке перекатывает, пытаясь его на вкус распробовать. В начале оно шелестит травой под лапами затаившегося хищника, коротким стоном в середине разливается, в гортанном урчании затихает. Лейтенант от этого вздрагивает, выдыхает прерывисто, жмурится ещё сильнее. — Почему это для тебя важно? Твоё имя, — мягко, но настойчиво спрашивает шотландец, проводит подушечкой большого пальца по шраму, что острым зигзагом левый глаз огибает, кончик брови рассекая, чувствует, как дрожат под его прикосновениями светлые ресницы. — Я думал, тебе оно неприятно. — Так называли только дома… Давно… Думал, что если… Что потеряю, последнее, что с ними связано. Это больно, — шелестит Гоуст, рвано выдыхает, когда Джон морщинку между сведённых бровей разглаживает. И на его лице, неожиданно живом, подвижном, отражается отчаянная решимость. — Не хочу так больше. Хочу создать другие ассоциации. С тобой. От которых не будет больно. — Как пожелаешь, Саймон, — тут же расплывается в широкой улыбке Соуп, коротко его целует и горячо шепчет в порванное, тут же заалевшее ухо, — Я готов выстанывать твоё имя каждую ночь, вечер или день, когда мы сможем остаться наедине. Чтобы оно у тебя ассоциировалось только с жарким сексом. Старший тихо взрыкивает, по его телу волна дрожи пробегает, он чуть отстраняется, смотрит исподлобья хищно, голодно, от чего у МакТавиша член заинтересованно дёргается. — Уж постарайся, Джонни, — рокочет он, морща нос в слабом оскале, — Не разочаруй меня. Сержант резко выпрямляется, пальцы в льняные пряди вплетает, тянет за них, заставляя Гоуста снизу вверх на себя смотреть. — Не слишком ли ты борзый для того, кто сам встал передо мной на колени? — вкрадчиво рычит он, с горящим янтарём чужих глаз взглядом сталкиваясь. — Ровно настолько, чтобы нам обоим было интересно, — низко урчит Саймон, вперёд подаваясь. — Ты приказываешь, Джонни, и я слушаюсь. Хочешь, чтобы я при этом ещё и молчал? — Никак нет, — коротко выдыхает Соуп и с трудом сдерживает тихий стон, когда между тонких губ на мгновение алый язык проскальзывает. Чёрт, единственное, что ему сейчас хочется — это расстегнуть ширинку и вставить свой член ЭлТи в рот, сразу проскальзывая в горячее узкое горло. И ведь этот ублюдок даже против не будет, только заурчит утробно, сощурится довольно, бесовские глаза за светлыми ресницами пряча. От вставшей перед глазами картины парень всё-таки не может сдержать короткий стон. — Блять, ЭлТи, почему у нас чуть ли не каждый разговор скатывается в беспощадный флирт? — Ты первый начал, — безразлично пожимает плечами британец, вот только в бесстыжих глазах всё ещё черти пляшут. — Зато ты, кажется, успокоился, — отмечает МакТавиш, с трудом возвращая самообладание. Они ещё успеют к этому вернуться, но пока ещё остались дела поважнее. Гоуст становится серьёзным, хмурится, опуская взгляд, голову набок склоняет, к себе прислушивается. — Похоже на то, — задумчиво тянет он. — Расскажешь мне… — осторожно начинает Соуп, задумчиво губы кусая, неуверенный в своем решении, но всё-таки хочет покончить с этим здесь и сейчас, так что продолжает внезапно охрипшим голосом: — Расскажи мне свою историю. Саймон долго молчит, пустым взглядом скользя по помещению, а потом начинает говорить. Короткими рублеными фразами он рассказывает про операцию в Мексике, совместную с американскими котиками, где они пытались захватить главу наркокартеля, про то, что их капитан оказался предателем и продал их картелю, про плен, в котором он провёл девять долгих месяцев, про всевозможные пытки, которые только можно было использовать, не убив его при этом. Он хриплым бесцветным голосом говорит о том, как они пытались его сломать и подчинить, чтобы заиметь своего человека в SAS, о том, как, не добившись никакого результата, его закопали в одной могиле с полусгнившим трупом его капитана-предателя, и что ему понадобилось больше двенадцати часов, чтобы выбраться оттуда, пробивая себе путь обломком нижней челюсти этого ублюдка. Он дрожит, когда заходит речь о долгих месяцах восстановления, и хотя его тело относительно быстро привели в норму, разумом он всё ещё оставался запертым в холодной камере в Мексике. Его голос скрежещет ржавым металлом, когда он рассказывает о сослуживцах, которым, казалось, удалось сбежать из плена, а на самом деле они оказались агентами с промытыми мозгами, и, после его очередного отказа к ним присоединиться, они убивают всю его семью и близких и сваливают это всё на него. Его голос уже начинает сипеть, когда он завершает свой рассказ тем, что, инсценировав свою смерть, он поймал и убил тех ублюдков, что лишили его самых дорогих людей, а после добрался и до самого наркобарона, выпустив ему пулю в лоб. Тогда-то его и нашёл Прайс и привёл в свой отряд. После этого мужчина опустошённо замолкает, смотря прямо перед собой. Во время всего его рассказа МакТавишу с трудом, но удавалось держать себя в руках, ведь порой Гоуст начинал вновь проваливаться в свои воспоминания, и сержанту приходилось жёстко одёргивать его, заземляя, возвращая в реальность, но когда в комнате повисла гнетущая тишина, Соуп больше не смог терпеть. Он перед мужчиной присаживается, осторожно его на себя тянет, обнимает крепко. Лейтенант от этого сначала застывает напряжённой каменной глыбой, но после слегка расслабляется, неловко отвечая на объятия. А самого сержанта колотит от ярости, от боли, от ужаса перед чужой несправедливой судьбой. Он вспоминает слова Прайса, которые тот сказал после первого приступа Гоуста… Да уж, любой другой навряд ли пережил бы этот ад. Сам шотландец был уверен, что не смог бы после такого сохранить здравый рассудок и едва ли чем-то отличался от овоща. Или от безумного психопата. Но Саймон смог. Весь поломанный, искорёженный, со здоровенными тараканами, что его разум периодически перемалывают, но живой, относительно адекватный, всеми силами старающийся преодолеть это. Соуп не мог перестать восхищаться силой воли этого мужчины. — Чёрт, ЭлТи… Это всё звучит как ёбаный кошмар, — тихо шепчет Джон, трепетно мужчину в висок целуя. — Да уж точно кошмар… — горько хмыкает британец, — Хотел бы я забыть о нём хоть на пару минут. МакТавиш задумчиво кусает губы, размышляя. Шанс очень небольшой, но вдруг получится? Когда, если не сейчас, когда мужчина перед ним такой уязвимо открытый, покорный, самовольно ему сдавшийся? — Саймон, ты мне доверяешь? — осторожно спрашивает парень, слегка отстраняясь. Гоуст немного руки в стороны разводит, словно себе показывая, и бровь скептически вздёргивает в немом вопросе: «Ты серьёзно?». Сержант на это нервно хихикает. — Ты позволишь мне кое-что попробовать? — мягко, словно уговаривая, мурлычет шотландец. Блондин слегка напрягается, смотрит подозрительно, но настороженно кивает. — Сними толстовку. И футболку тоже, — коротко приказывает парень, выпрямляясь. — Так бы и сказал, что тебе не терпится уже, — ехидно ворчит лейтенант, но с некоторой заминкой стягивает с себя одежду, — А то пробовать он тут что-то решил. — Поговори мне ещё, — в тон ему отвечает Джон, любуется открывшейся картиной и тихо выдыхает. — Сука, какой же красивый. Гоуст от этого голову склоняет, глаза пряча, ёжится неуютно, явно возразить что-то хочет, но молчит. — И ты не совсем прав. В первую очередь я хочу, чтобы ты полностью расслабился, — мурлычет Соуп, приподнимая лицо мужчины за подбородок. — Ты сможешь это сделать? — Не уверен, что смогу, — глухо, с горечью отвечает старший, отводя глаза и хмуря брови. — Давай хотя бы попробуем. Ничего страшного, если у нас не получится, мы придумаем что-нибудь другое, да, Саймон? — с лёгкой улыбкой подбадривает его МакТавиш и, дождавшись осторожного кивка, продолжает: — Закрой глаза. Британец слушается, но тут же весь деревенеет, напрягается, полностью в слух обращается, тут же поворачивая голову в направлении окна, откуда слышался слабый шум улицы. — Ну нет, так дело не пойдёт, — ворчит себе под нос Джон и легко обнажённого плеча касается. — Тебе не нужно следить за окружением, Саймон. Перестань пытаться всё контролировать. — Это тяжело, — удручённо выдыхает блондин, дёргаясь в сторону очередного неясного звука. — Хорошо, тогда сосредоточься на мне. На моём голосе, звуке моих шагов, на моих прикосновениях. Прислушайся к ним, пойми, какие чувства они у тебя вызывают, — тихо воркует сержант, обходя мужчину по кругу, оставляя лёгкие прикосновения на его плечах. — Сейчас ты в безопасности. Я не позволю кому-то навредить тебе. И прослежу, чтобы ты не навредил никому. Здесь только мы, Саймон. И ты полностью под моим контролем, а я не сделаю тебе больно. Лейтенант замирает, кажется, действительно всё своё внимание на парне концентрируя. Он чуть вздрагивает в ответ на каждое прикосновение, но скорее от неожиданности, чем от испуга, голову в ту сторону слегка поворачивает, словно в своих ощущениях пытается разобраться, и МакТавишу с трудом удаётся сдержать тихий смешок, когда он замечает, как рассечённое ухо вслед за шорохом его шагов дёргается. Ну точно дикий зверь. Но это приносит свои плоды. Вскоре Гоуст, кажется, действительно расслабляется, словно в какой-то транс погружённый. Он уже не дёргается от каждого касания, наоборот, к рукам льнёт ещё почти незаметно, сдвигаясь едва ли на миллиметр, но Соуп уже даже это считает своей маленькой победой. Он полностью игнорирует какую-то шумную возню снаружи, только в голос Джона вслушивается, что несёт какую-то успокаивающую ерунду. Шотландец улыбается широко, за спиной мужчины останавливается, с силой проходится ладонями по широким плечам, разминая их, большими пальцами ведёт по податливо подставленной шее к затылку, проминая каменные мышцы, и замирает неверяще, когда слышит тихий довольный вдох. — Нравится? — мурлычет он, чужой затылок поглаживая, чувствуя, как короткие волоски колют кончики пальцев. — Да… — хрипло шепчет лейтенант, но его голос внезапно на жалобный скулёж срывается, когда Соуп едва ощутимо касается ямки между трапециевидными мышцами, так трогательно выступающий позвонок большим пальцем обводит. Он давно до этого местечка добраться хотел, ещё когда они у британца дома были, его заприметил, но никак не ожидал того, что мужчину от этого в дрожь бросит, мышцы судорогой сводя. — Что такое, ЭлТи? Больно? — испуганно спрашивает он, сразу же руку отдёргивая. Гоуст отвечает не сразу, к своим ощущениям прислушиваясь. — Нет… Я не… Не понимаю… — неуверенно отвечает старший, неловко поводя плечами, — Это приятно, но… Не так, как другие прикосновения. Как будто мозг коротит. Слишком резко. Слишком сильно. — О, вот мы и нашли твоё слабое место, Саймон, — хищно улыбается МакТавиш, вновь едва ощутимо выступающий позвонок поглаживая, но на этот раз медленно, вдумчиво, с наслаждением наблюдая, как блондина потряхивает, выламывает, он дышит натужно, с рычанием и тихими стонами, пальцами по полу скребёт, сильно горбится, то пытаясь уйти от прикосновений, то под ласкающую руку ластясь. — Блять, Джонни, — рокочет Гоуст, дугой выгибаясь, и сержант ловит в его голосе знакомые опасные нотки, предупреждающие о том, что лейтенант последние крупицы контроля теряет, грозящие внутреннего монстра наружу выпустить, так что он быстро перед лицом британца оказывается, в наглую ему на колени усаживаясь, в дикие чёрные глаза смотрит. — Давай, ЭлТи, отпусти себя. Ты не сделаешь мне больно, — жарко шепчет он в тонкие губы, за плечи мужчины цепляется, к заветному местечку тянется, но не касается его, вокруг оглаживает, но уже и этого хватает, чтобы лейтенанта дрожью прошибло. — Ну же, Саймон, я хочу увидеть и эту сторону тебя. Несколько мгновений ничего не происходит, а после что-то неуловимо меняется. Британец всё так же мелко дрожит в его руках, но теперь навстречу прикосновениям льнёт охотно, лаской наслаждается, довольно тёмные глаза прикрывает, бесноватое всепожирающее пламя за светлыми ресницами прячет. В его глотке утробное урчание клокочет, багряным бархатом по комнате разливается. Он ладони на задницу сержанта опускает, сжимает с силой, резко на себя дёргает, вплотную их бёдра друг к другу прижимая, и Соуп воздухом давится, когда в его штанах ответную реакцию чувствует, едва себя сдерживает, чтобы не потереться о чужой пах. — Ну-ну, поигрался и хватит, — чуть дрогнувшим голосом мурлычет МакТавиш, руки Гоуста к себе на талию перемещая, потому что нутром чувствует, что если он сейчас контроль упустит, этому монстру уступит, тот набросится мгновенно, голодный до чужой плоти, в клочки растерзает, заботясь только об удовлетворении своих инстинктов. И остатками здравого смысла Джон понимает, что он к такому ещё не готов. Может быть, позже, когда чудовище чуть пресытится, сбросит копившееся годами напряжение, тогда он попробует, а пока стоит его держать в ежовых рукавицах ради сохранности собственной задницы. Да и ЭлТи сильно расстроится, если поймёт, что навредил ему. Зверь рычит недовольно, но послушно оставляет руки на месте, тут же запуская их под футболку сержанта, принимаясь исследовать жесткими пальцами его бока и спину. И Соуп отмечает, что его движения сейчас тоже едва ли человеческие, они странно дёрганые и выверено плавные одновременно, словно у хищника, подкрадывающегося к добыче. В этом тоже есть что-то завораживающее. Сам же шотландец ладонями вниз от чужой шеи по груди ведёт, с удовлетворением отмечая, что лейтенант на все его прикосновения отвечает заметно активнее. Он в спине прогибается, под ласку подставляясь, мурлычет утробно, иногда тихо постанывая, и МакТавиш готов часы провести, из него эти негромкие, но сладкие звуки вытягивая, однако понимает, что сейчас это было бы лишним. Сейчас поскорее бы ЭлТи до разрядки довести, позволив всё скопившееся напряжение выплеснуть, а уже потом, когда первая острая необходимость исчезнет… О, он его из кровати не выпустит до тех пор, пока у них все силы не кончатся. Да и не на полу кабинета же этим заниматься. Он целует доверительно подставленную шею, языком вдоль кадыка проводит, цепочку лёгких укусов вдоль серебряной нити шрама оставляет и, не выдержав, бёдрами навстречу мужчине толкается, трётся призывно и довольно наблюдает, как Саймон выгибается, воздух ртом хватая, сам навстречу подаётся, жадный до удовольствия. Он опять руки на его задницу опускает, но Джон тихо взрыкивает, предупреждая, и блондин вновь уступает, недовольно ворча. — Что, не терпится тебе? — шипит он, старшего за нижнюю губу кусает, чуть оттягивая, тут же поцелуй углубляет, тихие хныкающие стоны с чужого языка слизывает. Он выступающие тазовые косточки с силой пальцами обводит, смеётся хрипло, когда чувствует, как мышцы живота под его прикосновениями сводит, лёгкой лаской вдоль пряжки ремня пробегается. Гоуст рычит голодно, вперёд подаётся, пытается парня повалить, но тот реагирует мгновенно, одной рукой в пол позади себя упирается, другой каменное плечо на месте удерживает. — Нет, нельзя, — строго говорит он, в дикие янтарные глаза заглядывает, алые вспышки животной похоти в них ловит. Сержант руку с плеча убирает, в светлые волосы пятернёй зарывается, назад тянет, утерянное было равновесие восстанавливает. Саймон клокочет гневно, но слушается, голову назад откидывает, беззащитное горло обнажая. — Молодец, вот так, слушайся меня, — увещевает Соуп, россыпь мелких засосов вдоль линии челюсти оставляя, к чужой ширинке тянется, подрагивающими пальцами пытается с ней справиться. — Сейчас я сделаю тебе хорошо. Он наконец справляется с застёжками, лёгким шлепком заставляет лейтенанта бёдра приподнять, ровно настолько, чтобы можно было его штаны вместе с бельём приспустить, когда требующий внимания член выпрыгивает ему прямо в руки. И, блять, он огромный. Реально огромный! МакТавиш вязкую слюну сглатывает. Да уж, такой монстр без должной подготовки от него живого места не оставит. Но вот если всё сделать правильно… Шотландец рвано выдыхает. Собственное возбуждение, до этого успешно игнорируемое, тут же дало о себе знать, электрическим импульсом по всем нервным окончаниям пробегая. Джону пришлось на несколько мгновений прикрыть глаза, острую вспышку удовольствия пережидая. — Это нечестно, Саймон, что ты так долго прятал от меня этого красавца, — мурлычет сержант, свою ладонь облизывает и на пробу по всей длине ствола кончиками пальцев пробегается, следит за реакцией. Гоуст вздрагивает, бёдра вскидывает в слепой попытке продлить прикосновения, чуть парня с себя не скидывая, словно тот не весит ничего. Смотрит растерянно, жадно, заалевшие губы облизывает. — О, смотрю, тебе нравится, — довольно улыбается Соуп, ещё слюны добавляет и берётся за дело уже основательно, плотно член обхватывая, уверенный ритм задавая — не настолько медленно, чтобы это превратилось в пытку, но и недостаточно быстро, чтобы сразу до разрядки довести. Он шелковистую кожу ласкает, крупные выступающие вены обводит, чуть ли не голодно слюной капает, когда бордовую головку в кольце своих пальцев видит. Он хочет её в рот взять, языком обвести, бархатную плоть лаская. Парень не уверен, что этот гигант в его горло поместится, но он хочет попробовать, хочет почувствовать, как глотка в спазмах сжимается, пытаясь инородный предмет вытолкнуть, как от невозможности вдохнуть перед глазами всё плыть начнёт. — Блять, Саймон… — не может он жалобный скулёж сдержать, о чужое бедро трётся, прогнувшись, чтобы хоть как-то невыносимое давление в штанах ослабить, но с ритма почти не сбивается, щекочет уздечку, дырочку уретры дразнит. Гоуст от его прикосновений ужом вьётся, оглушённый, дезориентированный новыми ощущениями. Он дышит тяжело, сорвано, срываясь то на рык, то на хриплые стоны, грудная клетка ходуном ходит, а на напряжённой шее вены проступают. Сержант видит, чувствует, как мышцы бёдер и живота непроизвольно сокращаются, сведённые сладкой судорогой. Британец бы его давно сбросил, если бы сам в его талию стальной хваткой не вцепился, до синяков, до струной натянутых жил. Мужчина в его ладонь толкается в рваном животном ритме, пытаясь скорее разрядки достичь, горбится, словно хочет спрятаться от слишком интенсивных ощущений, в плечо МакТавиша вгрызается прямо сквозь футболку. Джон вскрикивает больше от неожиданности, чем от боли, и лейтенант тут же дёргается, пытается отстраниться, но Соуп ему на затылок свободной рукой давит, заставляя оставаться на месте, ниже ладонью спускается, выступающие позвонки пересчитывает, чувствительную кожу ласкает. — Вот так, давай, Саймон, не сдерживайся, — шепчет он, мягкий поцелуй за покрасневшим ухом оставляя, и чувствует, как по телу блондина волна крупной дрожи пробегает, он стонет протяжно, звук в чужом плече глуша, а по ладони парня что-то горячее разливается. Шотландец довольно улыбается, ещё пару раз по члену проводит, очередную сладкую судорогу вызывая, и, пока разомлевший лейтенант в прострации находится, ладонь себе в штаны запускает, не заботясь о том, что весь в сперме изляпается, в пару движений себя до разрядки доводит, больше не в силах терпеть. Он носом в чужую шею утыкается, дышит тяжело, чувствуя, как в теле острые искры удовольствия затихают, после чего неловко ёрзает, пытаясь отстраниться, но тут же ставшая стальной хватка на его талии не даёт ему это сделать. — Эй, ЭлТи, тебе не тяжело? — тихо спрашивает он. Гоуст отрицательно головой качает, глубже в его плечо зарываясь. — Хочешь ещё так посидеть? На этот раз мужчина согласно кивает. — Всё в порядке? Еще один осторожный кивок, но уже с заминкой, а следом едва заметное пожатие плечами. Соуп ещё раз пробует отстраниться, хочет взглянуть на Саймона, но ему вновь не позволяют это сделать. — Ну хорошо-хорошо, давай просто посидим, — вздыхает МакТавиш. Они сидят в полной тишине, лишь британец изредка ёрзает и мелко дрожит, но вскоре Джон чувствует, как что-то мокрое и горячее пропитывает его футболку. — ЭлТи? — тут же встревоженно зовёт он. Блондин мгновенно напрягается в его руках, издавая едва слышный всхлип, который он, видимо, старательно пытался скрыть, но безуспешно. Мужчина дёргается, уже сам пытаясь отстраниться, отвернуться, удрать, но теперь уже сержант крепкой хваткой удерживает его на месте. — Ну что за горделивый упрямец, — обречённо вздыхает он, мгновенно раскусив его манёвры. — Тебе нечего стыдиться, Саймон. Всё хорошо, я всё понимаю. Не нужно быть каком-то грёбаным гением, чтобы понять, что всё произошедшее окончательно пробило брешь в и без того уже покрытой трещинами защите Гоуста, и всё то, что годами за ней копилось, теперь неудержимым потоком рвалось наружу. Так что МакТавиш дал старшему возможность всё это выпустить. Он не пытался его успокоить, понимая, что тому лучше всё это сразу, за один раз выплеснуть, лишь мягко перебирал светлые пряди, с грустью слушая чужие всхлипы и чувствуя, как всё сильнее намокает ткань футболки. И он готов был так сидеть вечность, не обращая внимания ни на начавшие затекать ноги и спину, ни на сгустившиеся за окном сумерки, но всё-таки через какое-то время Саймон осторожно отстранился, глаза за чуть влажной чёлкой пряча, но его бессовестно выдавал покрасневший нос. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил Джон, нежно влажные дорожки с бледной кожи вытирая. — Легче, — сипло отвечает Гоуст, чужую ладонь своей накрывая, к щеке её прижимая в молчаливом жесте благодарности. — Я рад, — мягко улыбается Соуп и неожиданно запинается. Он смотрит на мужчину, сейчас такого открытого, беззащитного, в очередной раз душу перед ним наизнанку вывернувшего, и хочет тоже перед ним открыться, отплатить той же монетой, свой самый страшный секрет рассказать, ведь сейчас это кажется самым подходящим моментом. — Эй, Саймон… — едва слышно зовёт он, ждёт осторожного кивка, и неожиданно задрожавшим голосом продолжает: — Я люблю тебя… Лейтенант вздрагивает, влажно сверкает янтарём из-под чёлки, рот в растерянности приоткрывает. — Это ни к чему тебя не обязывает, — тут же спешит успокоить его МакТавиш, старательно игнорируя то, как внутри что-то болезненно кольнуло. — Я просто хочу, чтобы ты знал. Мне кажется, это будет справедливо, если мы будем полностью честны друг перед другом… — Джонни, подожди, — перебивает его британец, пару раз глубоко вздыхает, чёлку с лица откидывает, прямо в глаза смотрит, продолжает медленно, неспешно, явно каждое своё слово обдумывая, — Я не могу сказать, что ничего к тебе не чувствую. Но так же не могу сказать, что тоже люблю тебя. Ох, чёрт… Я просто… Не понимаю, что именно ощущаю. И не хочу тебя обманывать. Поэтому дай мне время, ладно? Когда я буду полностью уверен, я дам тебе ответ, хорошо? — Так точно, сэр, — широко улыбается Соуп. И хотя ему не дали никаких гарантий, он всё равно чувствует, как где-то внутри тёплым огненным цветком расцветает надежда.