Кошмары Комэ

— Вот посмотри на меня, – Комэ сидел на краю карусели с лошадками. Брюхатый Петрушка лежал на красной горке и растерянно смотрел на Комэ. — Смотрю. — И кого ты видишь? — Тебя. — Да понятно, что меня. Смотри внимательнее. Что видишь? — Красные глаза, длинные чёрные волосы, рога и огромные зубы, твой уродский свитер... — Хорошо, а теперь посмотри на себя. Комэ протянул ладонь, она засветилась и стала отражать, как зеркало. — Что видишь? — Себя... А, ой, извини. Русые волосы, карие глаза, шрамы. — Видишь ты, Петрушка, хорошо. Пока-что. Но вот думать не умеешь. Кто перед тобой? — Хозяин Комы. — Ну уже ближе к сути. Не хозяин правда, а лорд, я тут не единственный демон, и это тебе повезло, что достался такой добрый и обаятельный, как я. Ну не важно. Главное — я твой демон. А ты? Кто ты? — Жертва. — Правильно! Можешь, когда хочешь. Ты — жертва. Жертва аварии или суицида, пожара или убийства, я не знаю, но это и не важно. А какой из всего вышесказанного можно сделать вывод? — Я не знаю, Комэ. — Дурак ты. Вывод таков: не стоишь ты того, чтоб позволять тебе меня ебать. Трахать и мучить тебя могу только я. А значит? А значит, что вот это, – Комэ указал на Петрушкину ширинку, — тебе не нужно. Всё равно ты уже наполовину женщина. Зачем тебе член? — Комэ... — Не перебивай. Если у тебя и там будет дырочка, я смогу ебать тебя с другом. Он хороший, не переживай. Не лучше, чем я, конечно, но тоже милый. — Нет! Нет-нет-нет... Но Комэ уже решил. Он встал с карусели и потащил Петрушку за ногу к столику для пин-понга. Петрушка цеплялся пальцами за всё, до чего доставал: поручни карусели, батут, шведская стенка, но тщетно. Комэ сильный. Он разложил Петрушку на столе и приказал не двигаться. — Это будет самый крышесносный минет. Тебе понравится. И лежи смирно. Не то хуже будет. Ты меня знаешь. Он сдёрнул с Петрушки белые больничные штаны и раззинул пасть, вывалил свой длиннющий язык и облизал несчастный скукоженный член от основания до головки. Петрушку передёрнуло, он заскулил. — Попрощайся с ним. — Прощай член, – Петрушка заплакал. Тонкие губы Комэ коснулись члена, но зубы торчали и царапали плоть. Комэ взял глубоко. Зеленоватая слюна была очень скользкой, и Петрушке бы понравилось происходящее, если бы он не знал, что чувствует рот Комэ своим членом в последний раз. Головка тёрлась об ребристое нёбо, но Петрушка не сможет кончить: у него теперь нет семенников. Да и плевать, скоро и члена не будет. Комэ сжал челюсти. Всё. Кровь забрызжала струёй. Комэ не стал зализывать рану. И снова смена локации. Теперь школа. Дети ещё маленькие, у них ещё даже не прорезались крылышки, но их уже учат охотиться. Сегодня их ждёт незабываемый урок. — А это, познакомься, Врыть. Сегодня я тобой с ним поделюсь. И мы с ним на примере тебя покажем, как нужно обращаться с жертвами. Садись, – Комэ снова улыбался. Врыть в строгом костюме стоял и смотрел то на своих учеников, то на Петрушку. На своём, понятном всем кроме Петрушки языке он что-то сказал детям. Дети: маленькие чудовища, изобилующие лапами, зубами, глазами и кишками, — притихли и стали жадно смотреть на жертву. — Блуб врак эизех корвато эсмэ ахов, – залепетал Врыть сквозь щупальца и сел на кресло прямо перед детьми, достал щупалец-член и посмотрел на жертву. — Он сказал, что мы можем начинать, – перевёл для Петрушки Комэ. — Садись на Врытя. Петрушка смотрел на всех собравшихся жалобными глазами, совершенно голый. — Я говорю, раздвигай булки и садись на Врытя. У него склизкий член, а у тебя растраханая задница. Будет не больно. Петрушкины слёзы уже никого не волновали. Он трясся, и ноги не слушались, а дети показывали пальцами. Им было очень интересно. — При всех?.. – вопрос в пустоту. Комэ уже злился, его ноздри раздувались, а красные глаза распахивались всё шире и шире, почти выпадая. Бедный Петрушка с трудом пропихнул щупалец Врытя в себя и раздвинул ноги для Комэ. — Умница. Сообразительный. Подходя, Комэ расстегнул ширинку и достал член. Теперь начинается дикая ебля на глазах у детей. О чём можно ещё мечтать? Комэ заставлял Петрушку двигаться самим взад-вперёд, чтоб насаживаться глубже то на один, то на другой член. Щупалец Врытя присасывался изнутри, почти вырывая кишку наружу, а член Комэ изнутри упирался в пупок. Дело в том, что дырка матки не совпадала с дыркой на месте, где раньше был член Петрушки, поэтому, мало того, что Комэ трахал в узенькую свежую рану, так и ещё пропихивался между тканями живота и матки, по сути просто заталкивая свой член под Петрушкину кожу. Кровь капала изо всех щелей, а беременный живот мешал двигаться. — Пожалуйста, аккуратнее с животом. За время беременности Петрушка успел привязаться к ребёнку. Когда в животе уже всё было разорвано в хлам, Врыть и Комэ почти одновременно кончили, и из кишки и из-под кожи потекла сперма: белёсая Врытя и зеленоватая Комэ. Ученики стали хлопать и, по-видимому, благодарить Врытя за урок, а Петрушка снова упал на колени и зарыдал. — Хватит реветь. Пошли. Тебе нужно поесть. На одиноко стоящей кровати в поле было тепло. Комэ повалил Петрушку на простынь и стал целовать и гладить его вздутый живот. — Заметил, какие детки в школе хорошенькие? У нас с тобой тоже скоро такой будет. У тебя, правда, нет молока, но я позабочусь об этом — буду вскармливать его собственной спермой. К тому моменту, когда начались схватки, Комэ было уже глубоко наплевать и на Петрушку, и на ребёнка. Он решал какие-то вопросы по поводу своей квалификации. Петрушка лежал в болоте один. Ребёнок избивал "мать" изнутри, пытаясь выбраться, но родовых путей не было. Устав барахтаться, дитё резко дёрнуло головой и вспороло Петрушке живот рогами. Оно вылезло — непонятно было, какого оно пола — и стало кричать. Оно было маленькое и милое, похожее на отца: с красными глазками и остренькими рожками. Петрушка вытянул руки из трясины и обнял новорождённого. — Радость моя... Будешь Сеночкой. Милый мой... Петрушка утёр слёзы и поцеловал Сеночку. Но вдруг ребёнок закашлялся, из его горла стала сочиться кровь. Что-то выпирало из-под ключицы. — Боже мой! Солнышко, что с тобой?! Комэ! Помоги!!! Сеночка задохнулся. Из его горла показалось остриё скальпеля. Петрушка сквозь слёзы попрощался с ребёнком и стал безудержно орать. — Ничего не сравнится с болью утраты ребёнка, – совершенно спокойный, Комэ показался из-за старой ивы. — Твоя боль привлекла меня, я сразу её почувствовал. Что это? – он бесцеремонно выдернул скальпель из горла Сеночки. — О, скальпель! А я его потерял. Наверное, забыл в твоей матке, когда зашивали. Упс! — Да как ты можешь?? Это наш ребёнок! Ты так его хотел! Боже, Комэ! – Петрушка ревел и трясся, забыв о зияющей дыре в своём животе. — Ты — бесчувственное чудовище! Я ненавижу тебя! Ты дал мне ребёнка против моей воли, а теперь забрал его! — Ну... Сильно сказано, что я его так уж прям хотел. А может, я не случайно оставил в тебе скальпель... Может я просто хотел покушать твоей боли... Не знаю, сам подумай, сладкий мой, – Комэ полез целоваться, но Петрушка оттолкнул его так сильно, насколько смог. — Ах, так! Значит я тебя утешить хотел, а ты со мной драться собрался? Значит тебе ребёнок важнее меня? Пожалуйста, будет тебе новый! Комэ вырвал из рук Петрушки мёртвого Сеночку, и бросил рядом, сгрёб болотное месиво вместе с грязью и палками и запихал Петрушке в дыру в животе. — Нет! Пусти! Пожалуйста, Комэ! — Заткнись!!! Раз я тебе больше не нужен, раз тебе нужен только ребёнок — пожалуйста, ты его получишь! Комэ полностью наполнил матку Петрушки грязью и принялся зализывать. Получилось плохо, ведь Петрушка вырвался, поэтому остались дыры. Но Комэ было плевать. Он ушёл, оставив Петрушку с мёртвым Сеночкой. Сколько Петрушка сидел в трясине и плакал — одному богу известно. Бедный сидел и пальцами выковыривал грязь из живота. Но скоро животное начало взяло верх и Петрушка проголодался. Звать Комэ было бесполезно, ведь он обиделся. Теперь эра голода и дикости. На болоте обитало мало нечести, в основном плавунцы, поэтому бояться было некого, разве что самого себя. Одиночество и голод. Или не совсем одиночество, но всё же голод. Петрушка уже выплакал все слёзы над Сеночкой, съел весь мох и торф повыгребал, но есть всё равно хотелось. Нужно было мясо. Сеночка уже гнил. Его сахарные рожки почти растворились в болотной воде, а глаза поросли грибами. Но он всё ещё был единственным доступным мясом. Долго Петрушка решался, но стерпеть не смог: он взял Сеночку, обнял в последний раз и принялся разрывать его стухшую плоть. Петрушка ел и плакал, захлёбывался слезами, но грыз рожки. Когда от ребёнка остались лишь кости, явился Комэ. — Я рад, что ты избавился от него. Значит, ты выбрал меня? — Да. Прошу тебя, – Петрушка развернулся к Комэ лицом, — не оставляй меня больше, я не могу без тебя. Пожалуйста... — Но и ты меня пойми: если ты будешь плохо себя вести, я не смогу быть с тобой рядом. Меня уже на комиссию послали из-за твоего несносного поведения. Я итак с тобой слишком мягок. Я давно уже должен был тебя добить и передать смерти, а я всё тебя держу здесь, оставляя возможность выкарабкаться, – Комэ подошёл ближе и расставил руки. Петрушка встал и ответил: обнял Комэ крепко-крепко и снова заплакал, сопливя цветастый свитер. Комэ взял Петрушку за руку и перепрыгнул снова в больницу. — Ложись на стол. Верну тебе семенники и член. Я сегодня добрый. — Спасибо!!! Петрушка был готов расцеловать Комэ за такой подарок, но знал, что так нельзя: Комэ не любит поцелуи в губы. В этот раз операция прошла под наркозом: не больно, но утрачено ещё одно воспоминание. Видеть свои половые органы в целости и сохранности, хоть и в шрамах, было настоящим счастьем, подаренным Комэ в замен утраченного. — А теперь отъеби меня, – игриво попросил Комэ. — Но у меня свежие швы. — Ты думаешь, я тебе просто так всё вернул? — Понял, прости. Ладно. Разворачивайся. Коме стонал красиво и с чувством. Стыдно сказать, но трахать его было очень приятно. Узенький и мягкий. — А ты знаешь, что я с тобой потерял девственность сзади? Уж очень ты мне понравился, Петрушка. — Правда?.. Я даже не знаю, как реагировать... — Ну похвали меня, скажи, что любишь. "Любишь? Ты издеваешься надо мной, насилуешь, унижаешь, заставляешь голодать. Люблю тебя? Я ненавижу тебя больше всех на свете, тварь! Я хочу, чтобы ты мучался до конца своей бесконечной жизни." — Да, Комэ, я люблю тебя. Спасибо, что ты рядом. Когда Петрушка лежал на коленях Комэ, существо гладило его по спине и довольно мурчало. А вдалеке стоял Аой и плакал. Петрушка нестерпимо хотел оттолкнуть этого жестокого гада и побежать к своей любви, но не мог, иначе Комэ разозлится и снова будет пытать.