Морская симфония. Пристанище заблудшего путника

Путь от Кандры до Фельма занимал полтора месяца. С каждой пройденной милей, с каждым подходившим к концу днем сердце Анри трепетало все сильней. Одна его часть отчаянно желала скорее добраться до дома, другая возвращения страшилась. Последнее письмо от Мар, которое он забрал у Бекки, датировалось маем: остальные еще не успели дойти. Сейчас подходил к концу август. Мало ли что могло произойти… Погода в Фельме непредсказуема. Несколько раз на памяти Анри случались наводнения, когда дороги размывало, мосты через Рьяке сносило, а нижние этажи зданий уходили под воду. Одним из таких стал Большой потоп в четыреста двадцать первом, несколько месяцев спустя после смерти матери. Ан помнил, как проснулся от обжигающего холода воды на своих пятках, как бежал с Мар в поисках укрытия, а Рьяке на их глазах выходил из берегов, превращаясь в бурлящий поток камней, бревен и других несущих смерть осколков человеческого бытия. Помнил страх, что бушующая стихия поглотит его, когда перед ними захлопывалась очередная дверь, ведущая к спасительному чердаку, и теплую руку Мар, которая упорно тащила его вперед. Помнил, как цеплялся за выбоины в песчанике стены, чтобы взобраться на крышу. Как несколько часов, промокшие и продрогшие, они сидели на холодной соломе, гадая, перестанет ли вода подниматься. Мучительные часы неведения, в которые решалось жить им или нет.Мар тогда достала спичечный коробок — после Ан в совершенстве перенял искусствоумещать во внутреннем кармане кителя все жизненно необходимое — подожгла пучок соломы, чтобы немного согреться, и улыбнулась ему. Спичка была последней, но что толку экономить, когда не знаешь, доживешь ли до завтра? Ан навсегда запомнил то тепло. Не от спички, нет: мокрая солома едва дымила, какой уж там жар. От осознания того,что есть кто-то, кто будет с ним до конца. От осознания, что у него появилась сестра. Они спаслись. Утратили, правда, служившую им домом бочку, но, говоря откровенно, невелика была потеря. Многим повезло куда меньше. Сотни людей потонули, а еще больше лишились жилищ и скота. Тиль итак богатством не мог похвастаться, но тот год оказался для города большим ударом. Дурацкий Тиль! И кто придумал строить город прямо у воды? А ведь еще бывали пожары.Новые дома — те, у кого водились деньги, — старались строить из камня, но половина старого Тиля — та, что еще не успела сгореть, и та, где жила Мари — была деревянной с крытыми соломой крышами. Мозг рисовал страшные картины. Но даже без природных катастроф. У Мари такое слабое здоровье. Сестра никогда не признается, что есть проблема, — гордость не позволит: меньше всего Мар нравится быть «дамой в беде». Несмотря на внешность, у этой крохотной, почти прозрачной девушки железный стержень, а взгляд ореховых глаз прожигает насквозь. Она из тех, кто сделал себя сам, но как бы эта независимость ей не аукнулась… Сердце ныло. Поскорей бы добраться домой. Спасало лишь то, что с каждым днем хлопот все прибавлялось. Ан не скрывал от команды, что намерен задержаться в Фельме — под предлогом долга службы, разумеется, — так что многие матросы сходили в крупных портах в надежде устроиться на другое судно. Ан вертелся как белка в колесе, стоя у руля, штопая паруса, плетя снасти — затыкая собой все дыры. К концу этого плавания он точно заслужит отпуск! Но эта суета хоть как-то отвлекала от гнетущих мыслей. Так прошло три недели. На четвертой они вступили в Холодные воды, по которым пролегала оставшаяся часть пути. Холодными их звали не только потому, что здесь преобладали холодные течения, а температура по мере движения на север медленно понижалась, но и потому, что с двух сторон их сжимали враждующие державы, напоминавшие бешеных псов, в любую минуту готовых сорваться с цепей и перегрызть друг другу глотки. Эти воды повидали много смертей и крови. Может, поэтому море здесь было неспокойным? Так или иначе, на середине пути «Доминику» настиг шторм. Смена ветра предвестилагрядущую бурю, и Ан успел отдать необходимые указания: люки были задраены, паруса фок-мачты свернуты, а матросы готовы к борьбе со стихией. Но, несмотря на приготовления, потрепало их знатно. Несколько часов ветер швырял «Доминику» с волны на волну, точно скорлупку, проверяя экипаж и судно на стойкость. Пережившая бурю палуба напоминала разрушенный город: порванные паруса, безжизненно провисшие тросы, напоминавшие обглоданные кости осколки досок, которые так и норовят уколоть. Ближайшие пару недель им явно будет чем заняться. Ночь выдалась не из легких, и Анри вызвался первым стоять у руля, чтобы дать команде отоспаться. Сам он еле держался на ногах, но что поделаешь, долг капитана. Было раннее утро, и рассеянные лучи солнца, пробивавшиеся из-за туч, ласкали, но не грели. Анри сильнее закутался в китель, про себя прокляв дурацкий климат этих мест. Так он стоял, пребывая где-то между сном и явью, чувствуя, как скулы медленно сводит от мороси и соли, вслушиваясь в шипение волн, прорезаемое редкими криками чаек, вглядываясь в бескрайнюю даль океана… Ан не знал, сколько времени прошло, когда его полудрему прорвали чьи-то тяжелые шаги. Тряхнул головой и обернулся — на палубу поднялся Уайндлер. Внутренне Ан подготовился к очередной нападке, но тот, окинув юношу оценивающим взглядом, неожиданно выдал: — Я постою у руля. Вам нужно поспать. Ан уставился на него в недоумении, ожидая подвоха. Не мог же Уайндлер вот так ни с того ни с сего проявить заботу? — Спасибо, конечно, но вам самим нужно отдохнуть. — Уже отдохнул, — Ан хотел было возразить, но стоило ему открыть рот, как оттуда вырвался зевок, а по телу пробежала дрожь. Неприятно признавать, но Уайндлер прав: ему нужно отдохнуть. И что он упрямится? Дают — бери. — Раз вы настаиваете, я на пару часов прилягу, — сделал одолжение Ан и,уходя, будто невзначай бросил: — И спасибо, что пришли на помощь Уиллу. Тео пробурчал что-то вроде: «Любой на моем месте поступил бы так же». Ан слабо улыбнулся и ничего не ответил. Оказавшись в каюте, он упал на койку и тут же провалился в сон. Тогда-то ревущими волнами его захлестнули события минувшей ночи. Ужас, соседствующий с непониманием, как такое вообще могло произойти, когда налетевший шквал сорвал риф-сезни брамселя, парус наполнился воздухом, а судно со стоном начало крениться на правый борт. Кликнув Хенрикса, он помчался карабкаться наверх, чтобы срезать грозивший пустить их ко дну брамсель, пока Дарри и Саймон, орудуя косыми парусами, пытались вернуть судно в вертикальное положение. Когда Ан добрался до брам-стеньги и глянул вниз, сердце его пропустило удар. Он увидел несущегося к мачте Уилла и огромную, вздымающуюся на несколько метров ввысь волну, готовую всей своей мощью обрушиться на палубу. Ан крикнул: «Берегись», — но голос его потонул в ревущем грохоте бури, как появившийся из ниоткуда Уайндер, будто медная вспышка, метнулся к мальчику и толкнул его к фальшборту, сам полетев следом. В следующий миг обоих скрыла вода. Потянулись долгие секунды ожидания. Выдержит ли дерево фальшборта удар такой силы? И что важнее, хватит ли сил Уайндлера, чтобы удержаться за тонкие выступы досок? Если нет, и его, и Уилла поглотит бушующая стихия. Тогда единственное, на что останется надеяться, это то, что смерть их будет быстрой. Очередной шквал заставил Анри вернуться к тросам и продолжить орудовать ножом. Не имеет значения, что случится с этими двумя. Сейчас от его действий зависят жизни всех на «Доминике», так что пора бы ему собраться. Последний трос, и… получилось: судно медленно поднялось над водой, не гонимое более кнутом деспотичного урагана. Худшее позади. Ан перевел дух и только теперь заставил себя посмотреть вниз. Вода схлынула, обнажив картину, от которой у Анри сжалось сердце: Уайндлер одной рукой вжался в фальшборт, а другой прижимал к себе ошарашенного Уилла, прикрывая мальчишке нос и рот, чтобы тот не захлебнулся.Может, Ан был наивным. Может, неисправимым романтиком. Но он не верил, что человек, который не раздумывая рискует жизнью, чтобы спасти ребенка, окончательно потерян. Он верил, что где-то в глубине этой самовольно заключенной за неприступными стенами холода души еще теплится огонек надежды. И Ан хотел его увидеть.

***

Тео расслабленно обмяк на штурвал, наконец оказавшись в одиночестве. Меньше всего ему хотелось общаться с Дрейзеном. Особенно теперь, когда Тео видел его в деле и не мог не признать, что юноша всю ночь неплохо держался. Что за язвительными остротами и жеманными жестами скрывалась решимость, которую сложно заподозрить в столь хилом теле. И это раздражало. Тяжело ненавидеть человека, к которому поневоле проникаешься уважением. — Сэр? — тонкий мальчишеский голос прервал его размышления. — А? — Тео рассеянно обернулся и, опустив взгляд, наткнулся на парнишку лет десяти. Уилл, так, кажется, его зовут? «И какой я тебе сэр?» — устало подумал Тео, а сам спросил: — Ты как, в порядке? — Угу. Спасибо, что спасли меня… адмирал Уайндлер, — Тео отшатнулся будто с запозданием его настиг удар той ночной волны и со смесью недоверия и страха уставилсяна парня. — Откуда ты… Тебе Дрей…, кхм, капитан сказал, кто я? — Нет, капитан мне ничего такого не рассказывал, — замотал головой Уилл. Опустив глаза, будто собирался признаться в чем-то плохом,он пояснил, — до того, как попасть сюда, я разносил газеты в Кастеле. В них часто мелькали ваши портреты. — Вот оно что, — Тео почувствовал в горле едкий привкус горечи. Теперь о нем напишут разве как об адмирале, потерявшем свой флот. Уилл помялся с ноги на ногу и, теребя пальцами края полинявшей тельняшки, тихо спросил: — Сэр, а как вы стали адмиралом? — Тео хмыкнул, готовый принять это за очередную злую шутку, но, поймав взгляд мальчишки, с удивлением заметил плескавшийся в серых глазах Уилла неподдельный интерес. Воровато оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не подслушивает, Тео понизил голос и уточнил: — Правда хочешь знать? — Угу. — Это долгая история, — предупредил Тео, скептически оглядывая потрепанную тельняшку Уилла, — лучше оденься потеплее, а то простудишься, — наверное, смешно поучать мальчишку, который в десять лет плавает на судне черт пойми где и с кем и явно ведет такую жизнь не первый год, но почему-то эти слова сами всплыли на языке. Тео х о т е л о с ь проявить участие. Может, таким образом он пытался загладить вину перед теми, о ком в свое время должной заботы не проявил? На месте Уилла запросто мог оказаться один из его младших братьев, оставленных Тео на хрупкие плечи матери семнадцать лет назад. Уилл кивнул, молчаливым согласием подтвердив, что далек от присущей детям наивности, и спустился в трюм за покрывалом. Дождавшись, когда мальчик закутается и устроится поудобнее, Тео начал рассказ. О побеге на флот, первой Нильдремской кампании и том, как повышенный до капитана офицер рекомендовал его в училище; о сокрушительном поражении во второй Нильдремской войне и реванше в третьей; о том, как лорд-адмирал увидел в нем потенциал и поставил руководить малочисленным Восточным флотом, но командующий западного флота скончался, и за неимением кандидатур в командование Тео перевели гарнизон Западного флота — главной военной мощи Калларии. С тех пор он не потерпел ни одного поражения. До недавнего времени. Уилл смотрел на него с благоговейным трепетом. Кажется, парня абсолютно не волновало, что несколько месяцев назад Тео разжаловали и теперь он был ничем не лучше обычного моряка. Давно на Тео так не смотрели. Наверное, со времен Оливии? Но в глубине души Тео не сильно верил в искренность ее чувств. Точнее, верил, что намерения девушки были тверды, но относительно кого? Она ведь видела лишь образ, маскарадный костюм, который Тео долгие годы носил не снимая. Уилл готов был завалить его вопросами. А в каких странах вы побывали? А правда, что в Южных провинциях водятся звери высотой с дом и с торчащими из морды клыками? А высший свет? Правда, что столовые приборы вельмож сделаны из серебра и золота, а прически дам достигают нескольких метров в высоту? Заметив, что даже через шерстяную ткань мальчика бьет дрожь, Тео качнул головой. Если интересно, могут продолжить беседу позже, а сейчас пусть Уилл бежит греться. Напоследок он легонько пожурил парнишку: — Не бегай больше в шторм по палубе, ладно? Уилл поник. Огонь в глазах мальчика погас, а на лице проступило болезненное выражение. Бесцветным голосом парнишка выдавил: — Это я рифил брамселя. Видимо, недостаточно хорошо закрепил, — и прыгающим от отчаяния голосом воскликнул, — поэтому, когда парус расправился, я кинулся помогать! Вот потянул же черт за язык спросить. — Главное, что все обошлось, — попытался сгладить ситуацию Тео. Мальчик мотнул головой и с несвойственной ребенку горечью произнес: — Но на меня рассчитывали. А я… всех подвел, — глаза мальчика покраснели, а по щеке, оставив за собой блестящую дорожку, скатилась слеза. Тео достал трубку, чиркнул спичкой и жадно втянул живительную горечь табака. Вдохнул глубже, почувствовал, как теплый дым, обволакивая горло, устремляется ниже и слоем пепла оседает в легких. Потом протянул трубку Уиллу. К табаку он пристрастился еще в детстве, когда работал в красильном цехе в Деспресе. Работа там была мукой. Мукой, на которую его обрек отец, бросивший мать на руках с малышами одного и двух лет от роду, когда она вот-вот должна была разродиться третьим. Тео тогда было восемь. И в восемь лет он возненавидел отца. За то, что своим уходом тот поставил крест на всех его стремлениях и амбициях; за то, что теперь верхом его мечтаний стала корка хлеба да пустая похлебка; за то, что, изнывая от тяжкого труда день за днем, он начинал ненавидеть вечно уставшую мать и ни в чем неповинных братьев. Ничего не имея до ухода отца, Тео остро чувствовал, что исчезновение того отняло у него сам шанс чего-то добиться. И чувство потери отравляло его душу. В красильне получали пигмент из цветных минералов. Они дробили поступавшие с каменоломен глыбы, стирая камень в порошок настолько мелкий, что крупицы пигмента струились меж пальцев подобно шелку. От многочасовых движений ступкой переставали работать руки, отваливались плечи и спина. В воздухе вечно висела плотная взвесь крошки, от которой глаза слезились, а во рту чувствовался сухой, царапающий горло привкус камня. Когда к концу первого дня Тео еле держался на ногах, кто-то из бывалых поманил его на улицу и дал прикурить. Тео втянул слишком сильно, опалил язык и зашелся кашлем, чуть не выпустив трубку из рук, а одолживший ее работяга только покачал головой, явно позабавленный таким зрелищем. И все же глоток дыма сделал свое дело: привел Тео в чувство и помог дотянуть до дома. Курили в цеху все. Трубка давала право на одну затяжку покинуть этот ад. Мгновения передышки от тяжелого монотонного труда, когда легкие заполнял терпкий запах жженого дерева и пряностей — яд, вдыхать который было его собственным выбором, — казались Тео избавлением. Сейчас, наблюдая, как медленно клубятся в воздухе разводы голубоватого дыма, Тео сказал тихо, ни к кому конкретно не обращаясь: — Понимаю… — Куда уж вам, — оскалился расстроенный Уилл. — Я подвел целую страну, — слабо улыбнулся Тео. Мальчик притих. Пнув носком одну из разметанных по палубе досок, он произнес: — Чем выше взберешься, тем больнее падать, да? Тео взглянул на парнишку с удивлением. Он, конечно, понял уже, что пацан не промах, но все же не ждал от ребенка подобных философских изречений. — Это ты тоже в газетах прочитал? — Нет, это слова капитана. — Вот как, — задумчиво ответил Тео, — здравая мысль. Ладно, ступай в трюм. Я присоединюсь позже. Уилл хотел было возразить, но Тео отрезал: — Я хочу побыть один. Видя, что спорить бесполезно, Уилл поднялся, собрал одеяло в охапку и неохотно поплелся вниз. — Хэй, только чур никому ни слова о нашем разговоре! — крикнул вдогонку Тео. Уилл заговорщически улыбнулся, показывая, что не злится за то, что от него так бесцеремонно избавились, и шмыгнул в трюм.

Тео вновь остался один, но впервые за долгое время одиночество его не угнетало. Наоборот, он чувствовал себя на удивление легко. Будто невидимый кулак, сжимавший его сердце, ослабил хватку, и оно птицей встрепенулось в груди. Этот мальчик, Уилл, узнал его историю и не осудил. По крови, подобно табачному дыму, растекалось тепло.

***

Хоть Уилл и сдержал слово, никому не проболтавшись о разговоре, события той ночи не прошли безвозвратно. Подобно брошенному в воду камню, от которого по воде разбегаются круги, спасение мальчика послужило толчком, волны которого достигли каждого на «Доминике». До этой ночи к Тео —угрюмому новобранцу, так внезапно принятомуна судно, — относились с недоверием.Тот держался особняком, не участвовал в общих попойках и, казалось, совершенно не намеревался ни с кем сближаться. Подобная холодность — на грани с надменностью — к Тео отнюдь не располагала. Кроме того, матросы ощущали, что есть какая-то связь между их новым сокомандником и капитаном. История, связывающая этих двоих. Это усиливало недоверие. В море, где от действий каждого зависит судьба экипажа, не место тайнам и недомолвкам. Теперь все обстояло иначе. Тео заручился дружбой Уилла, а мальчонка, хоть служил на судне недолго, успел завоевать расположение команды; к тому же Тео храбро сражался со стихией вместе со всеми. Чаша весов пришла в движение, недоверие уступило место уважению. Лед тронулся.

***

С момента, как Тео покинул Кастель — за исключением Дрейзена, перепалки с которым не назовешь душевной беседой, — он едва ли перебросился с кем-то десятком фраз. Беседа с Уиллом стала его первым нормальным разговором за многие месяцы. Разговором, послужившим точкой невозврата. Много лет Тео, исполненный гордыни, мнил себя лучше остальных. Достигнув вершины, он взирал на рабочий класс свысока, презирая если не этих людей, то их унылую, однообразную жизнь, и даже свергнутый со своего пьедестала продолжал держаться обособленно, не желая признать поражение. Но случай с Уиллом показал, насколько Тео не хватало простого человеческого общения. Сам того не заметив, за оставшийся путь он сблизился с командой: после спасения Уилла матросы стали чаще с ним заговаривать, а Тео… перестал отталкивать. Получив второй шанс, он цеплялся за любое общение, которое ему выпадало. Так он узнал, что у Хенрика за время странствий родился сын и тот мечтает скорее с ним познакомиться; что Лу собирается сделать предложение девушке, работающей в овощной лавке; что Винвери мечтает однажды купить судно и ходить под собственным парусом. Жизнь этих людей была полна тягот и забот, но в их сердцах жили мечты. То, ради чего они день за днем стирали в кровь руки, рвали спины, рисковали быть выброшены за борт или разбиться о палубу. Да, они не мечтали о славе или власти — их желания были простыми, древними, как само человечество, вместе с которым они родились: они радовались любимому делу, растворялись в объятиях любимого человека, сворачивались клубком у семейного камина. Делала ли приземленность желаний этих людей хуже тех, чьи амбиции не ограничивались семейным очагом? Точно нет. Если бы Тео продолжил рассуждать в прежнем ключе, вынужден был бы признать, что теперь эти люди гораздо выше него, ведь у них пусть простые, но есть мечты, которые направляют их, освещая жизненный путь. Что касается него… у Тео не было ни цели, не желаний. Подобно сорванному листу, он метался по миру, отдавшись на произвол подхватившего его ветра. Подобно заблудшему путнику, бесцельно брел, в надежде обрести пристанище.

***

Глухой удар и последовавший за ним всплеск возвестили о прибытии: «Доминика» пристала в порту Фельма. Столпившихся на палубе обдало порывом колючего ветра.Ан про себя усмехнулся. Стоит отдать должное этому острову: годы идут, а он остается верен себе, неизменно встречая гостей шквальным ветром да затянутым серыми облаками небом без намека на проблеск гостеприимства. Когда с разгрузкой было покончено, Анри объявил команде, что пробудет в Фельме минимум месяц.Матросы, подобные стайке копошащихся муравьев, собирали пожитки и один за другим покидали судно. Проводив взглядом последних, Ан направился в каюту. Хоть вещей у него было немного, Анри провел в сборах почти час. Раз за разом он перекладывал рубашки,отвлекался и, недовольно качая головой, начинал все сначала. Делал круг по каюте, обводя взглядом полки, дабы проверить, ничего ли не забыл; спохватывался то о купленных для Мари пряностях, то о запасном заряде для револьверов и бросался перепроверять, облегченно выдыхая, когда обнаруживал вещи аккуратно сложенными в мешок. После пятого круга голова начала пульсировать, требуя немедленно остановиться. Зацепившись взглядом за лежавший на столе томик стихов, Ан непроизвольно потянулся за книгой и, упав на кровать, стал рассеянно перебирать страницы. Но смысл написанного от него ускользал: слова плыли и разбегались, не желая складываться в предложения. Вздохнув, Ан отложил книгу и откинулся на кровать, согнув ногу в колене, а другую свесив на пол. Вандер так и остался раскрытым на «Неопределенности». Забавно, что чтение само по себе давалось Анри с трудом: ни одной книги целиком, ни то что учебника или трактата, он так и не осилил, но эти стихи, вышедшие из-под пера древнего фельменского поэта, необъяснимым образом пленяли его. Даже когда смысл написанного оставался сокрыт туманом. Нужно захватить книгу для Мар. В отличие от него сестра за ночь с ней разделается. Она с детства любила читать. Жаль только, что возможность взять в руки книгу выпадала ей крайне редко. Мар… Преодолев сотни миль, оказавшись так близко, Ан боялся сделать последний шаг. Боялся того, что могло ждать его дома… и всеми силами оттягивал визит, цепляясь за выдуманные предлоги. За этим занятием его застал негромкий, но отчетливый стук в дверь. Ан вздрогнул. Кто бы это ни был, его не ждали.

***

Ан поднялся с кровати, на цыпочках подкрался к двери и, взведя курок, резко отворил дверь, готовый нападать, где столкнулся лицом к лицу с Уайндлером. Тот стоял к нему вполоборота, напряженный, глядя куда-то поверх Анри. Отсветы каменных облаков крупными мазками очерчивали лоб и скулы, подобно талантливому скульптору выхватывая правильные черты. Уайндлер напоминал одну из мраморных статуй, украшавших стены пресвятого собора в Кастеле. Анри всего раз гулял по Кастелю, и впечатления о калларийской столице у него остались смешаные. Шумные грязные улицы, по которым ручьями струился вычурный говор, еда, приправленная слишком большим количеством перца, облаченные в пышные наряды надменные аристократы, свысока взиравшие на простой люд. Этот город сквозил пафосом и высокомерием, но императорский собор… внушал благоговейный трепет. Среди людской кутерьмы он возвышался оплотом спокойствия и вековой мудрости, поражая величием взмывающих вверх шпилей, паутиной стрельчатых арок, кружевом витражей и тысячьюютившихся в арочных проемах статуй. Статуи запомнились Анри больше всего. Строгие, непоколебимые, но исполненные скорби, они изображали устремленные к богу потерянные души, изобличая ничтожность человека перед Всевышним. — Это вы, — удивленно сказал Анри, делая шаг в сторону и убирая пистолет, — что вам нужно, Уайндлер? На вашем месте я бы поспешил, тильские гостиницы не больно-то привечают полуночных постояльцев. — «А чужестранцев так тем более». Предки фельменцев не были островитянами. Первые поселенцы бежали сюда, когда буйство калларийской инквизиции достигло пика. Его рыжеглазых прародителей считали порождениями дьявола и по велению церкви предавали огню, возвращая дьявольских отродий в пламя, что их породило. Те, в чьих глазах теплилась хоть искра пламени, мелькала хоть прожилка янтаря, не чувствовали себя в безопасности — под покровом ночи они устремлялись в порты, отдавая последние крохи тем, кто обещал вывезти их с материка. Многих, обобрав предварительно до нитки, продажные контрабандисты выдавали церкви, срывая двойной куш. Жестокие были времена. Вспомнив образ кастеллийского собора, так взволновавшего его воображение, Ан с грустью подумал, что мощь и красота не равно милосердие. С тех пор минуло несколько веков, но рана, нанесенная его народу, все еще давала о себе знать: фельменцы относились к чужеземцам с подозрением. Особенно к жителям восточного материка. — С вашего позволения я хотел бы остаться на корабле, — наконец удостоив его взглядом, ответил Тео. — Надумали угнать мое судно? — пошутил Ан, но, поняв, что Уайндлер серьезно, прикусил язык. — Предпочитаю экономить и без того скромные средства, — ответил Уайндлер, глядя на него в упор. Камень в огород Анри. Последние вырученные деньги они делили в Анвеле, когда Уайндлер только присоединился к экипажу и лежал без сознания, оправляясь от ран. С тех пор они не ограбили ни одного судна, так что платить новоприбывшему было нечем. Конечно, Анри мог бы дать ему взаймы, но вместо этого только расплылся в улыбке и хлопнул в ладоши: — Как вам будет угодно! «Доминика» всецело в вашем распоряжении, — не станет он делить ни с кем свои кровно заработанные. Все его деньги достанутся только Мар. К тому же Ан не верил, что такой человек как Уайндлер мог остаться без средств. В отличие от его подчиненных, тот производил впечатление человека расчетливого и дальновидного. Значит, экономит намеренно. Но для чего? Какая цель заставляет его добровольно остаться на судне, само пребывание на котором для него невыносимо? Все это весьма любопытно, но сейчас ему пора. Дабы заглушить тонкие уколы совести за невыплаченное жалование, Ан постарался проявить максимум радушия и любезности, на какие вообще был способен: — Если хотите, можете занять мою каюту. Все равно я уже ухожу, — и, закинув за спину мешок с вещами и захватив с постели книгу, направился к выходу. Уайндлер проводил его взглядом и задержался на зажатом в руке Анри томике стихов. — Вы читаете? Анри застыл, а потом едко усмехнулся: — Вас это удивляет? — их взгляды встретились. Ему показалось, или Уайндлер смутился? Ха! Если подумать, в вопросе не было ничего такого. Не каждый мальчишка, росший в борделе, а потом скитавшийся по подворотням, мог похвастать навыками чтения. Но сыпать колкостями направо и налево слишком вошло у Анри в привычку. — Простите, — хрипло выдавил Уайндлер и, глядя на книжные полки в каюте Анри, тихо спросил, — могу ли я на время вашего отсутствия одолжить эти книги? «И зачем спрашивает? Меня же все равно тут не будет, чтобы помешать», — подумал Ан. Но заданный вопрос требовал ответа, и он не мог отказать себе в возможности чуть-чуть подразнить адмирала. А потому с вызовом спросил: — И что же я получу взамен? По лицу Уайндлера пробежала тень. Помедлив пару секунд, достал из-под рубахи помятый блокнот в потертом кожаном переплете и, выдохнув, протянул Анри. — Это все, что я могу предложить. «Вот же дубина. Я же пошутил… » — растерянно подумал Ан, принимая подношение. Неуверенный, как поступить, Ан вертел книгу в руках. Блокнот походил на записную книжку или дневник. Вдруг внутри есть что-то, чего ему не следует знать? Но любопытство взяло верх. Внутри оказались рисунки растений. Таких прекрасных цветов Ан никогда не видел: в Фельме хорошо жилось только зарослям чертополоха да вереска. Ну кое-где проглядывали кусты куропаточьей травы. А на этих страницах пышными соцветиями распускались шапки огненных языков; ветвистые плети лиан с древовидными стеблями и глянцевой кожей листьев ниспадали подобно изумрудным водопадам; пробивались из-под земли нежные, точно выполненные из тончайшего шелка полупрозрачные лепестки, обрамлявшие яркую рыжину сердцевины. Местами страницы залило водой, бумага пожелтела и взгорбилась, а краска потекла, но они все равно были прекрасны. Проведя рукой по цветущей вишневой ветви, Ан тихо произнес: — Они удивительны. Вы рисовали? — Нет. Это подарок. На память о Кастеле. Ан выдохнул, радуясь удобному предлогу вернуть блокнот владельцу. Видимо, Уайндлеру дорога эта вещица и вручивший ее человек, раз он с такой неохотой оторвал ее от сердца. — Дареное не дарят. Оставьте себе. Книги можете брать, если найдете что по душе, — и зачем-то добавил, — в основном там стихи. На этом он откланялся и направился к трапу, но перед спуском последний раз окинул «Доминику» взором. Уайндлер так и стоял в дверном проеме, повернувшись к нему спиной.Пробившийся из-за туч лунный луч разлился по палубе слоем синеватого инея. В его отблесках Уайндлер правда до невозможного напоминал статую, холодную и безжизненную, и только колыхавшиеся на ветру кудри выдавали в нем живого человека.Но их цвет…под взором луны медно-каштановые локоны окрасились в серебро. Сердце Анри сжалось. Он точно увидел, как на этого мужчину ложится печать, отметившая когда-то его самого. Серебро — золото мертвецов, да? Древняя легенда, не более, но жители Фельма к легендам относятся серьезно. Перед глазами, подобно трупам утопленников на поверхности воды, всплывали картины прошлого. Мальчик, чьи от природы рыжие волосы от голода и страха становятся белее снега. Летящие в него камни. Удар-удар-удар-удар. Челюсть-ребро-нога-снова ребро. Он больше никогда не вздохнет полной грудью. Потом было еще много страха, скитаний и страданий, но посреди этого мрака всегда была она. Девочка, готовая прикрыть его своим телом и отогнать обидчиков, хотя сама еле держится на ногах и заходится жутким кашлем. Девочка, сорвавшая проклятую печать. Ни с того ни с сего с его языка сорвалось: — Пойдемте со мной? Уайндлер обернулся и вопросительно на него посмотрел, ожидая объяснений. Ан дернул плечом и с напускным равнодушием произнес: —У вас целый месяц впереди, чтобы торчать на корабле. Отужинайте сегодня с моей семьей,— какого черта он творит? Этот вечер должен принадлежать только им с Мар. Но Уайндлер выглядел так одиноко... К тому же Мари наверняка устала и вообще будет дуться… А может, он настолько боится гнева сестры, что готов притащить Уайндлера с собой, лишь бы избежать ссоры? Не набросится же на него сестра при постороннем… Кого он обманывает? Да Мар их обоих за дверь выставит. В любом случае Уайндлер не согласится. — С удовольствием к вам присоединюсь, — что? Первый раз, когда Уайндлер не стал с ним спорить… Почему именно сейчас?! Ему точно конец. Анри стоило усилий выдавить улыбку и бодрым голосом объявить: —Тогда — в путь! Тут недалеко.

***

Бредя в ночи по грязным закоулкам неизвестного города на забытом богом острове с почти незнакомым человеком, Тео пытался понять, как это, черт возьми, произошло.Он не знал, почему согласился, и лишь смутно догадывался, почему Дрейзен предложил принять его у себя. Благодарность за то, что Тео подменил юношу у руля? Но тогда ему просто хотелось побыть одному и не оставалось ничего, кроме как под предлогом отдыха выпроводить Дрейзена с палубы. И о чем он думал, когда соглашался? — Пришли, — прервал его мысли Дрейзен, остановившись перед невзрачным крыльцом убогого серого домишки. Подойдя к двери, юноша занес руку, чтобы постучать, но замер, так и не коснувшись двери. Тео заметил, что пальцы его слегка дрожали. Прошло несколько минут. Оглянувшись на Тео, юноша виновато выдавил: — Простите, что заставляю вас ждать. Что-то во взгляде Дрейзена заставило Тео замереть. В рыжих омутах без сомнения дьявольских глаз плескался страх. Ужас неизвестности, который был так знаком Тео. В памяти всплыли первые дни после войны, когда Тео бросился наводить справки о друзьях. В первый же день он кинулся домой к Грегори, ожидая встретиться там с другом, но нашел лишь его безутешную мать с зажатой в руке похоронкой. Тогда что-то в Тео сломалось. Может, то были остатки детской наивности? Может, вера в справедливость? Несмотря на все зверства и бесчинства, свидетелем которых он был ежедневно на протяжении многих месяцев, несмотря на то, что рядом рвались снаряды, летали осколки и умирали, истекая кровью, товарищи, несмотря на то, что он сам был несколько раз ранен и госпитализирован, он не допускал и мысли о том, что кого-то из друзей может просто… не стать. Это было неестественно. Неправильно. Тогда в его душе поселился страх. Страх, который когтями впивался в сердце, когда на площади перед военным госпиталем вывешивали списки погибших. Страх, когда очередное письмо командующему Северного флота с вопросом о судьбах Хьюи и Мио оставалось без ответа. Страх, когда ответ все-таки пришел. Тео помнил, как дрожащими руками сжимал конверт из плотной розоватой бумаги, не в силах заставить себя его открыть. Помнил, как надежда в его душе боролась с отчаянием. Такое же выражение Тео уловил в глазах Дрейзена, в нерешительности замеревшего перед дверью. Хьюи погиб за два месяца до конца войны. В обращенном к Тео письме приносили соболезнования и просили передать их родным погибшего, если таковые имеются. Мио был жив. Его госпитализировали в Вильне, на северной стороне залива. Не помня себя, Тео бросился в Вильну на поиски друга. Поговорить им так и не удалось. Через день после приезда Тео Мио скончался от множества колотых ран, так и не придя в себя. Тео покачал головой, прогоняя видения. Дрейзен вновь повернулся к двери, выдохнул и с силой трижды ударил в дверь. Ничего не произошло. Тео внимательно следил за юношей, а тот на глазах становился белее мела. С такой бледной кожей странно, что это вообще было возможно. Прошло пару минут. Дрожащими руками Дрейзен постучал еще. Потом замолотил в дверь с такой силой, будто от этого зависела его жизнь. Кто бы ни ждал их за дверью, после такого им вряд ли окажут радушный прием. Пока Дрейзен третировал дверь, Тео отошел от крыльца и попробовал заглянуть в одно из окон на первом этаже. Ему показалось, илион видел в мутном стекле отблеск свечи и женское лицо, отпрянувшее при его приближении? Тео подошел ближе и прижался лбом к неровной поверхности стекла. Только чернота. Но не мог же он ошибиться. Последние месяцы были, конечно, тяжелыми, но умом он пока не тронулся. Кто бы ни была та женщина, Дрейзен явно напугал ее столь яростным штурмом. Небось подумала, что к ней ломятся умалишенные или пьяные. Не отдавая себе отчета, Тео дыхнул и аккуратным почерком вывел на запотевшем стекле:«Анри». Наверное, так она обращается к Дрейзену? Может, если прочтет послание, то поймет, что ей нечего бояться. Чтобы не спугнуть незнакомку, несколько раз ударив по стеклу, Тео вернулся к крыльцу. На них снова спустилась тишина, разбавляемая лишь бьющимися о мостовую каплями дождя. Несколько минут ничего не происходило. Неужели ему все-таки померещилось? Но затем… за дверью зашуршали шаги, за которым последовал скрежет дверного засова. Дрейзен попятился назад, все еще исступленно глядя перед собой, так что Тео пришлось придержать юношу за плечи, пока тот не упал и не сломал себе ничего. Дверь отворилась, поливая теплым светом разбитые ступени крыльца. В дверях стояла девушка.