you're my tear

Утренняя рутина у каждого своя — бег по непроснувшимся улицам Сеула, йога, медитация, листание социальных сетей. У Чонгука же — таблетки. Мелкие, похожие на крошку от мела, с горчащим привкусом, от которого не избавиться ни водой, ни соком. Они царапают пищевод, проталкиваясь к желудку, и ощущаются погнутыми гвоздями. Но такова цена, чтобы быть собой. Холод воды бьет по щекам и лбу. На ладонь выплевывается гель, зализывающий волосы набок. Так солиднее, так доверия больше, уже не хулиган, нашедший неведомо где костюм, нет, настоящий телохранитель, профессионал. Какая чушь. На плечи кобура, мнется ткань рубашки, галстук висельной петлей затягивается на шее. Пиджак можно и в машине надеть для полноценности образа. Щелкает кнопка блокировки смартфона — в углу трещина косая, нужно поменять стекло — и на экране вспыхивает досье. Ким Тэхён. Тридцать лет. Директор инвестиционной компании Futsushima. Альфа. Последнее слово оставляет на языке горечь. Уже привыкнуть бы, не так бояться, но сомнения извиваются в голове змеиным клубком, шипением заслоняя другие мысли. А вдруг поймет? Учует? Воспользуется феромонами, и я паду? И после — ультразвуком, разогнать гадов. Такого не будет. Уже в машине Чонгук вбивает в навигатор адрес, высланный начальником. Ханнам-дон. Знакомое место, скопище альф всех возрастов и профессий. В каждом кирпичике, в каждом бетонном блоке, в каждом стекле видны сотни миллионов вон. Недосягаемая вершина, особенно для таких как Чонгук. Дорога плавная, с мягкими разворотами, редкими светофорами. Навстречу не едут смердящие грузовики, максимум — бессловесные кабриолеты и суперкары. Замызганные домишки сменяются на небоскребы, шпилями протыкающие небо. До нужного здания остаётся две минуты. Перед входом миловидный швейцар в красном костюме с наклеенной улыбкой. Чонгук принюхивается — роза и жасмин. Надеется поймать альфу, чтобы жить долго и счастливо. Глупый. Сам он застегивает пиджак, чтобы ни одна ниточка его аромата не просочилась в мир. В лифте, будто прошитым изнутри зеркалами, продавливается кнопка двадцатого этажа. Ещё не небожитель, но уже и не санмин. Широкий коридор, секретарь на входе, — господин директор вас ожидает — дубовая дверь. Последний, свинцовый вздох, и Чонгук заходит. — А, Чон Чонгук, вот и ты. Пак Джи-Хо — больше друг, чем начальник — улыбается. Рядом с ним неизвестный, наверное, тот самый Ким Тэхён. Иронично. Ты больше похож на омегу, чем я. Плотные черные, словно намазанные дегтем, завитки падают на лоб. Крупноватый, но аккуратный нос; глаза большие, нетипичные, о таких мечтают тысячи, а рот… Думаю, целовать сладко. — Приятно с вами встретиться. Стук. Чонгук отвлекается от привлекательного лица и лишь сейчас замечает, что у непредставленного в обтянутой перчаткой руке трость. С резным набалдашником, но без вычурности. Наконечник проворно ударяется об пол, пока не останавливается перед Чонгуком. Тот поспешно кланяется. — Чонгук, это господин Ким Тэхён, — говорит Джи-Хо, приваливая к ним, — наш новый клиент. Я рекомендовал тебя для личной охраны. Правда, совсем немного… — Чуть меньше полугода, — губы Тэхёна тянутся, превращаются в полуулыбку. — Как только отцовский бизнес полностью перейдёт ко мне. Он барабанит пальцем по набалдашнику, и Чонгук ощущает за простым движением неизвестную семейную драму, которую не собирается вскрывать. — К вашим услугам, господин директор. — Прошу, оставь это, я ещё ничем не управляю. Зови меня по имени, так удобнее и мне привычнее. Я недавно вернулся из Америки, — поясняет Тэхён. — Как скажете. Любой каприз исполню, только не трогай лишний раз. — Контракт господин Ким уже подписал, так что к обязанностям можешь приступать сегодня же, — вмешивается Джи-Хо. Он хлопает Чонгука по плечу, легко, с желанием приободрить. — Не подведи меня. Щелкает дверь, Чонгук с Тэхёном остаются вдвоем. От неожиданной, тесной неловкости зудит загривок, тянет ногтями кожу поскрести. Но напротив качают головой, без недовольства, а будто посмеиваясь над ситуацией. — Ты же на машине? У меня назначена встреча в Содэмунгу. Займет немного, полчаса где-то. Подвезешь? К чему спрашивать? Что за игры в равноправие? Чонгук не отвечает — кивает и ладонь в сторону отводит. Я справлюсь, потерплю несколько месяцев. Главное, себя не выдать.

***

— Потрясающе, не правда ли, Чонгук? Скрипят перчатки Тэхёна — он несдержанно потирает руки от увиденной картины. На холсте желтый фон, изрезанный красными-зелеными-голубыми-фиолетовыми линиями. Для Чонгука это даже не художественное произведение, а разноцветное решето за слишком много вон. — Я… не уверен? Смех, шелестящий, нисколько не раздражающий, даже наоборот, и оттого хочется, чтобы он скорее прекратился. — Не стесняйся, говори правду. Я за разносторонность мнений. — Дорого и безвкусно. — Согласен, цена высока. Но безвкусность… Разносится эхом движение трости. Слегка дергается, замедляется правая нога Тэхёна. Старый перелом бедра из-за автомобильной аварии. Сросся не так плохо, как мог, но с последствиями. Хромота для незнающего о ситуации незаметна, если бы не трость. Чонгук понимает, что Тэхён пользуется ей не ради жалости других или красоты, а поддержки, но не физической — психологической. — А что по сути есть красота? Симметрия, яркие цвета? Или наоборот неправильность, мрак? Или всё вместе? Вот твои татуировки, Чонгук, красивые? Тигровая лилия, хахве, луна, змея, пожалуйста, люби меня. Так много и все важные, часть его личности. — Для меня — да, — он потер костяшки с чернильными буквами. — В этом и смысл. Не желаю занудствовать, лучше процитирую умного человека: «Красота в глазах смотрящего». — Но есть объективно привлекательные вещи, цепляющие всех. Как ты. — Всегда найдется тот единственный, кто будет недоволен, — Тэхён поправляет непокорные кудри. Чонгук порывается поймать чужие руки, самому вплести пальцы в мягкий волос, но сдерживается. Они бредут по галерее, со стороны похожие на близких знакомых, а не работодателя и подчиненного. Непривычны смешки, осколки улыбок в мире денег и контрактов. Чонгуку неудобно, узко, точно в наряде, сделанном по неправильным меркам, из-за искреннего дружелюбия и паритета. А ещё из-за сердца, щелкавшего каждый раз, когда Тэхён растягивает в веселье губы. — К тому же, — продолжает Тэхён, поглаживая набалдашник, — мы существа несовершенные, легко поддаемся инстинктам. Тебе, как бете, с этим проще. Хохот искрится, как шампанское, на уровне желудка, норовя пузырьками вылететь через рот, который Чонгук сжимает со всей силы. Кивком стремится разговор закончить. Нельзя тебе знать, хотя скрывать всё становится труднее. Он боится, что не выдержит, что феромоны овладеют им, обнажат первозданное, постыдное, то, чем Чонгук не является. Или не хочет являться. Таблетки заканчиваются, надо не забыть купить. Неподалеку Тэхён мелко вздрагивает, тянется к карману, откуда подмигивает светом новенький айфон. Вчитывается в сообщение — округляются брови, напоминающие толстые черные нитки. — Как не вовремя, — он нервно листает переписку, а после со вздохом прячет телефон. — Чонгук, готовь машину, отправляемся в NB2. А ты, — наконечник стрелкой показывает на проходящего управляющего, — отправь мне домой во-о-он ту картину, — взмах в сторону разноцветного решета. — Она мне приглянулась. И улыбается Чонгуку. В клубе нет беспорядка теней и огней, музыка не стреляет в ушах басами, всё наоборот: ненавязчивый джаз, приглушенное освещение, редкие официанты. Тэхён явнее припадает на правую ногу — волнуется. Чонгук не сразу догадывается почему. За столиком трое. В брендовых костюмах, с часами стоимостью в целый дом и внешностью, созданной скальпелем, а не природой. Ещё запах. Ноздри пробкой затыкает мускус и табак. Альфы. Один из них, Сокджин, которого Чонгук видел раза четыре за все месяцы работы, машет рукой. — Тэтэ, иди-ка сюда. Такое короткое, славное прозвище, предназначенное для мальчика, а не мужчины. Но как должно быть сладостно катать его на языке, выпускать горячим выдохом прямо в ухо, а потом — прерывисто повторять, пока тело терзается телом. Что за дурацкие мысли? Видимо, скоро течка. Но… не хочу других представлять. Стук прерывает размышления Чонгука. Тэхён неуклюже подходит к другим альфам, пожимает протянутые руки, держа трость перед собой, будто оберег. Он физически слабее их, это факт, а не издевка, но дух у него истинного вожака, возвышающегося над всеми, думает Чонгук. Пусть не смеют сомневаться. — Долго ты, — Сокджин двигается, освобождая место. — Дороги, — лаконично отвечает Тэхён. — А это что за прелесть с тобой? — неизвестный, с широкой челюстью, свежей щетиной, точно его перцем обсыпали, плотоядно улыбается. В горле Чонгука поднимается кислота, изъедающая внутреннюю ткань. Хочется блевать едой, желчью, кровью. Хочется очиститься. — Мой телохранитель. И, пожалуйста, не зови его больше так, Юбин, — тон Тэхёна вежлив и спокоен, но каждый слог ощущается вбитой в плоть спицей. Он вступился за меня, хотя я никто? В душе его поистине нет границ. — Имя-то у него есть? Или мне что-нибудь придумать, раз ты не удосужился? — Юбин откидывается на спинку дивана, собою занимая половину. — Не меня спрашивать нужно. — Чон Чонгук, господин. Чонгук кланяется, приложив руки к животу. Выпрямляться желания нет, пол выглядит интереснее, чем оттененные лица альф. Но нельзя, нельзя подводить Тэхёна. Телохранитель не сколько защитник — это живой статус, признак богатства и влияния. Я должен быть покорным. — И кто же ты, Чон Чонгук? — Юбин нарочито растягивает имя, как карамель. Смыкается ладонь Тэхёна на набалдашнике. Он недовольно подбирает губы. — Бета, господин, — новый наклон Чонгука. — А, какая скукота. Никогда, Тэтэ, ты не совмещал полезное с приятным. Приближается официант с бутылкой соджу, четырьмя стопками и рыбной тарелкой. Разливает аккуратно, традиционно, держась за соджу двумя руками. И тут над столиком начинает клубиться аромат пряный, щекочущий нос — корица, гвоздика и орех. Чонгук приглядывается, надеясь, что ошибается в догадках. Парень тонок, словно очищенный от листьев бамбук, с лицом круглым и губами толстыми, точно у жеребенка. На нём короткая рубашка и шорты, стесняющие ягодицы. Аккурат меж ними виднеется влажное пятно. Твою же мать. Чонгук в ревностном порыве смотрит на Тэхёна. Тот будто и не замечает обилие феромонов от омеги, в отличие от остальных. Сокджин подозрительно кашляет, прикрывает нос и отворачивается; так и не представившийся мужчина обсасывает взглядом молодое тело, а Юбин, не стесняясь, просовывает под кромку шорт официанта пальцы и толкает их к анусу. Парень постанывает. — Так зачем меня позвали? — Тэхён делает мелкий глоток. — По поводу договора о сотрудничестве… — Сокджин с облегчением отвлекается на деловые вопросы. Они переговариваются тихо, изредка жестикулируя. Хлопает портфель, взволнованно щелкает ручка, пока фоном доносится шелест одежды и сладостные вскрики. Чонгук старается не глядеть в сторону — всё его внимание на Тэхёне. Тот подписывает бумаги широкой завитушкой, переворачивая страницу за страницей. — И… всё, — Тэхён подравнивает документы и передает Сокджину. — Рад, что с этим закончили. Если не против, я поеду, ещё дела остались. Он встаёт, мимолетно морщась, и Чонгуку движением руки указывает на дверь. По дороге к выходу выплевывает, будто больно держать слово во рту. — Зверинец.

***

Квартира Тэхёна не кажется жилой: никаких цветов, уютных украшений, кроме картины с выставки, мебель — два стула, столик, диван, кровать за закрытой дверью, кухонный гарнитур, холодильник и пустой книжный шкаф — смотрятся недавно купленными, а царящая чистота еле-еле не превращается в стерильность. Сам он, в белой рубашке с закатанными рукавами и свободных чёрных штанах, яростно печатает что-то на ноутбуке. Чонгук стоит неподалеку, руки за спиной. Клавиши вот-вот готовятся выскочить из гнезд. — Не человек, а вонгви, — Тэхён щелкает мышкой, ждёт, когда забурчит принтер, и только тогда откидывается на стуле. — О ком вы? — Чонгук не страшится задать вопрос, их границы, начальник-подчиненный, давно вымыты дождем. — Мой отец, — хруст пальцев. — После смерти оставил компанию мне, но, естественно, с условиями. Тэхён поднимается и ковыляет на кухню. Трещит морозильно холодильник, стучат бутылки воды. Он берёт одну из них, чуть встряхивает по странной американской привычке, и делает глоток. Косится на Чонгука. — Хочешь? — взгляд на воду. Тебя — да. — Нет, спасибо. Тот пожимает плечами и возвращается на место. Вновь вдавливает клавиши. — Конечно, помимо этого, — продолжает Тэхён, — есть неудачные вложения, с которыми я разбираюсь, бесполезная покупка некоторых ценных бумаг, а также недостача в прошлом квартале. Как только всё приведу в порядок, вернусь в Америку. Сердце сдувается, падает в желудок проколотым шариком. Чонгук сглатывает, надеясь, что волнение не будет заметно. Неужели… Это всё? — Вам так не нравится в Корее? — вопрос-иголка, попытка прореху сделать, чтобы истину узнать. — Почему же, тут неплохо, но это не моё место. Принтер сжирает новый лист бумаги. — Просто я никогда не соответствовал. Отец жаждал настоящего альфу, завоевателя, покорителя, способного одним взглядом вызывать страх и уважение. А появился я. После аварии… — Тэхён машет рукой. — Всё хуже. Так глупо получилось: лису объезжал и на скорости врезался в дерево. Не в драке, не в перестрелке, а при спасении зверька. Никакого героизма, новое разочарование. Он подхватывает документ и всматривается в замысловатые диаграммы. — Я устал, Чонгук, но у меня есть обязательства, в первую очередь перед самим собой. И я понимаю тебя, как никто. Всегда не тот, всегда чужой. Неправильный альфа, неправильный омега. Но может в этом и смысл? Я для тебя, ты для меня, поломанные детали, которые подходят друг другу. Чонгук незаметно хмыкает. Какой глупый. Зря про себя особенное думал, ничем не отличаюсь от остальных. Тоже мечтаю жить долго и счастливо. Тэхён поворачивается, и губы его, красивые, созданные для поцелуев, изгибаются в искреннюю улыбку. — Но с тобой мне легче, никакого притворства. Это многого стоит. Благодарю. Полупоклон, без насмешки, с честной признательностью. У Чонгука — вспышка, откровение, необъятное желание, чтобы кожа к коже, без преград материальных и духовных, чтобы не инстинкты, а подлинные чувства. Но он не шевелится. — Вы ко мне слишком добры, Тэхён, — Чонгук трогает волосы на затылке, не зная, продолжать ли. Решается. — Мне тоже с вами очень спокойно. Вы один из немногих. — Льстишь мне, но это приятно. Мало того, что ответственный и добропорядочный, так ещё и мягкосердечный. Знаешь, Чонгук, кажется, загонял я тебя, ты заслужил отдых. Езжай домой или встреться с друзьями. Завтра у тебя тоже выходной, наслаждайся. — Подождите! — Чонгук в неверие подается вперед. — Но как же вы? Я не могу вас бросить. Смех, как конфетти, рассыпается в воздухе. — Не волнуйся так, я уже большой мальчик. Буду дома, пересмотрю отчеты менеджеров, переговорю с управляющими. Иди. Чонгук подчиняется, хотя и с большой неохотой.

***

Уже с утра с ним что-то не так. Тело неповоротливое, словно залитое водой, в мышцах свинец, а в живот будто воткнули раскаленный лом. Но на расколотом экране сыплются сообщения от Тэхёна. Без привычного быстрого завтрака, Чонгук, помятый, с наспех застегнутой кобурой, садится в машину. Работа начинается. Они напоминают шар для бильярда, который катают из угла в угол. Беспрерывная езда из офиса в офис, короткий перерыв на ланч, — для Тэхёна декаф и тунцовый салат, пища американцев, а для Чонгука классический пибимпап — и снова в дорогу, к стеклянным гигантам. Горчичный жар не пропадает. Он тугим шаром ворочается где-то под пупком, от него жжение, зуд и тяжесть, от которых не избавиться лекарствами. Когда в небе вместо облаков чернильные кляксы, а звезды проклевываются крупинками соли, Чонгук ощущает знакомое и ненавистное между ягодиц. Прямо в квартире Тэхёна, посреди зала. Твою мать, твою мать! Не успел, забыл, у меня не голова, а тюк сена! Надо убежать, спрятаться. Он поспешно поворачивается к выходу, делает несколько широких шагов, пока об спину не разбивается волнительное: — Чонгук? Тэхён, уставший после долгих поездок, со спутанными волосами и жеваном костюме, смотрит непонимающе, со вздернутой бровью. — Что это за запах? Ну конечно, не сдержался, дал звериному нутру явиться. Тэхён сильный, выдержит. — Я… Чонгук недоговаривает — жар взвивается снизу, опаляет органы, заставляет задохнуться, согнуться. Но появляется на талии ладонь в перчатке, не дающая упасть на пол, сжаться в эмбрион. Тэхён его руку перекидывает через плечо и медленно, с легким подскоком, ведёт к дивану. Ласкает дыханием ухо. — Почему не говорил? Зачем врал? — Стыдно. Не хочу таким быть, — шепчет Чонгук, не замечая, что льнет к чужому боку. — Дурак, попытался прикрыть небо ладонью. Тэхён усаживает его на подушку, прощупывает лоб и щеки, будто тот страдает лихорадкой. И только сейчас носа Чонгука касается аромат, волнующий нутро, приятный, дымный, похожий на подпаленный янтарь. Так вот какой ты, Ким Тэхён. — Ты пахнешь… очень приятно. Не то, что те, в клубе, — выдыхает Чонгук, не понимая, его ли это откровение, или сущность омеги проявляется. — Тебе плохо, — пальцы Тэхёна проминают лицо с медицинской деликатностью, — я вызову такси. Дома есть блокаторы? Не знаю, помогут ли, но на всякий случай закажу доставкой. Куда делся телефон… Он непривычно суетится, мельтешит, весь не свой. Чонгук видит айфон на краю столика, заметный даже для его маревого взора. Приглядывается к Тэхёну — над воротничком росой выступает пот, подрагивает кадык, а верхняя пуговица теребится от дрожи рук. Ты взволнован. Из-за меня? Потому что собой вытаскиваю твою суть? Бедный Тэтэ. Чонгук с охотничьей прытью ловит летящий мимо рукав пиджака. Тянет на себя. — Что ты?... Губы утыкаются прямо в выпирающую венку на шее. Высовывается кончик языка, заботливо оглаживает жилку. Тэхён рвано вздыхает, упирается ладонями в плечи, но не отталкивает, лишь придерживает. — Прекрати, — не приказ, а мольба. — Ты не в своем уме. Потом хуже будет. — Уже не важно, — Чонгук головой трется об его плечо, словно кот, не знавший ласки, — не могу без тебя, Тэтэ, не хочу без тебя. Пожалуйста… Пожалуйста… Прикоснись… Молчание, павшее камнем на тела. Но тут — треск, надрыв, — и Тэхён трогает ластившийся лоб. Мазок по центру. Позволяет. Чонгук не выдерживает, совершенно стыдливо стонет и прижимается к желанным губам. И правда — сладко. Сначала поцелуй легкий, проверяющий как можно и где, но после глубокий, жадный, иссушливый до души. Они прерываются на миг, — меж ртов серебряная нить — и вновь терзание языков. Жар внутри и снаружи. Чонгук не осознает, как избавился от одежды — самостоятельно или с помощью Тэхёна, — но вот он, уже на полу, а не на диване, в одних только неприлично влажных трусах. Бряцает бляшка, штаны ползут к ступням, обнажается стянутое шрамом бедро, отпечаток аварии. Чонгук губами его осторожно касается, точно боль взбрыкнет от излишней нежности. Немного даёт покоя, а позже, не удержавшись, размашисто проводит языком. Хватка сверху в волосах и в сторону рывок. — Оторвись-ка оттуда и на другое внимание обрати, — хрипло произносит Тэхён. Пальцы нащупывают кромку трусов. Вниз. Перед лицом член, твердый, красивый, буквально просящийся в рот. И Чонгук повинуется. Он берёт не весь сразу — облизать головку, как леденец, под шипение, протолкнуться дальше, миллиметр за миллиметром заглатывая больше, остановиться, когда от наполненности сводит челюсть, двинуться назад, с влажным звуком выпустить и снова за дело. Тэхён больше не сдерживается — стонет громко, отчего у Чонгука покалывает в трусах, подкидывает бедра в такт и руку вплетает в движущиеся волосы. Не тянет, не направляет, лишь поглаживает, словно одобряя происходящее. По подбородку течет слюна, саднит горло, но Чонгук не хочет, не может остановиться. Он дурнеет от запаха, вкуса, касаний Тэхёна. Желает кожей поглотить его, спрятать внутри себя или наоборот, оплести лозой, превратиться в броню, чтобы никто не смел тронуть. Я бы сейчас, прямо на коленях, сердце своё вырезал и тебе бы отдал. Чонгук вновь тянется член заглотить, но Тэхён, красный, тяжело дышащий, останавливает, поднимает к себе и целует, язык проталкивая в рот. Спустя минуту оторвавшись, сипло говорит: — О тебе, чаги, тоже надо позаботится. Выцеловывает скулы, щеки, в порыве зверином кусает за подбородок, но тут же, извиняясь, зализывает след. Прогибается диван под брошенным телом, сминаются подушка животом, а руки цепляются за замшевую спинку дивана. Тэхён позади, в расхристанной рубашке, так и не снявший перчатки. Проводит по позвонкам, — от холодной кожи спину щиплют мурашки — ласково гладит поясницу, сжимает ягодицу и в сторону отводит. Чонгук облизывает губы, силясь назад не податься. Миг — проталкивается палец до упора и под недовольный стон исчезает. — Как тебе не терпится… — смешок, совсем несвойственный Тэхёну. Он с неожиданным рычанием входит быстро, до упора, что воздух покидает легкие. Короткий всхлип от удовольствия и новый толчок, ещё сильнее предыдущего. Не щадит меня, берёт всё и столько же отдаёт. Настоящий альфа. Одна рука перемещается на шею, чуть сжимает, но без боли, вторая — на эрегированный член. Большой палец размазывает предэякулят, нарочито дразнит касаниями ниже, пока Чонгук шепчет, повторяя на выдохе: — Тэтэ… Тэтэ… Тэ-тэ… От услышанного Тэхён с жадностью прикусывает дрожащее плечо, вбиваясь мощнее, глубже, одновременно резче двигая рукой между ног Чонгука. Тот закрывает глаза, забываясь в наслаждении, наполненности, правильности. Всё по догме: альфа-омега. Но между ними не инстинкты, не начало звериное, нет. Есть ещё, другое слово, мягкое, редкое, намекающее на вечность. Но даже в разуме Чонгук не позволяет себе его произнести. Скрипит диван от напора, ногти беспомощно царапают спинку дивана, пот собирается под носом, не прекращается чавканье и хлюпанье, картина разноцветными пятнами мелькает над головой. Тэхён толкается в последний раз и кончает с протяжным стоном. Чонгук уже без сил, испачканный в собственном и чужом семени. Поцелуи-клевки на загривке, уже уставшие, но заботливые. — Совсем выдохся, да? — Тэхён растерянно гладит бедра Чонгука. Ответа нет. Закрываются веки, и черным бархатом испод накрывается.

***

Дом. Некогда убежище, сейчас — скорлупа волнения. Прошла неделя, а Тэхён не появляется. На сообщения отвечает односложно, звонки пропускает, больше не зовёт сопровождать. Чонгук мечется по квартире, внутренне изорванный непониманием и страхом. Ему стыдно? Я настолько противен после случившегося? Нет. Не верю. Утром Тэхён был внимателен. Приготовил завтрак, — небольшая, кривая яичница, бобы и слипшийся рис — дал заранее заказанных блокаторов, нашёл чистую одежду, в машину посадил и велел отдыхать. Пообещал, что напишет. Но ничего нет. Ноют щеки — изнутри сплошные ранки и прокусы. Чонгук по привычке хочет плоть меж зубов спрятать, но останавливается. И так себя мучает, и морально, и физически. Нужно прекратить. Найти спокойствие внутри. Совместные моменты, будто стертые фотографии из позабытого альбома, проносятся в воспоминаниях. С улыбками, смехом, прикосновениями случайными и не очень. В них тепло, радость и, главное, надежда. Всё ещё будет. Короткое гудение. На экране с трещиной косой сообщение от банка о поступлении оплаты. Надламываются брови — сумма в десять раз больше обычной. И тут же звонок от Пак Джи-Хо. — Привет, как чувствуешь себя? — на той стороне бумажное шуршание, шорох ручки и редкий отзвук голосов. — Хорошо. А за что такие деньги? — А-а, за этим и звоню. Это за Ким Тэхёна, контракт закончился. Он увеличил последнюю выплату, очень понравилось с тобой работать. Речь Джи-Хо похожа на белый шум в сознании Чонгука, пока с его языка не сваливаются искаженные не формой, но чувствами слова. — Он ушёл? — Эм, да, — неуверенный вздох, щекочущий слух. — Решил, вроде, дела с бизнесом отца и улетел обратно в Америку. Но знаешь… Нет более звуков, запахов, цветов извне. Есть первородная пустота, сжирающая медленно, но не плоть, а дух, кусочек за кусочком. И в пережевывание её, и в насмешливом чавканье слышится нутром, собою, колкая, больная правда. Он ушёл от тебя. Он бросил тебя. Никчемный омега. Ты ничто. Когда тьма окутывает коконом, проникает в вены, кровь, иссушивает жизнь, на измятый телефон приходит письмо. Сбегает текст по расколотому стеклу и лишь немного удается прочитать. …. чаги… прощение… стыдно… я зверь… так нельзя… больно… знаю… ради … твой … настоящий… навсегда….

…. Тэхён