Вот тебе чувства

1

      — Я не ждал от Вас особого участия, но и такой бессердечности не мог предположить. Неужто у Вас действительно нет никаких чувств?       Взгляд Фукудзавы пылает праведным гневом, и весь он обрушен на Мори, и слова режут не хуже катаны, да только Мори не даёт этого понять. Не позволяет. Эмоции — слабина, а он никогда не давал слабину перед кем-то.       Огай любит этот город; любит, пускай Юкичи этого и не понять, не поверить в это. И каждая беда Йокогамы болит ему на душе зияющей раной, и вот уже наличие самой души обнаруживается. Да только Мори не привык искать в чужих глазах участия, оттого его собственные и заволокла пелена холода и безразличия. Фукудзава, в связи с тем, что знал доктора недолго, заглянуть за эту пелену ещё не мог.       Послевоенная Йокогама была страшная; страшная в том, сколько всего город претерпевал. Равнодушной судьбе всё казалось недостаточно страданий, и за войной пришли теракты. Мелкие преступные группировки и влиятельные банды без стыда пользовались положением Мафии, в которое загнал её нынешний босс, и, прикрываясь ею, творили беззаконие, разделяя между собой город, словно клочки бумаги.       Сегодняшние бесчинства унесли много невинных жизней, так твердили в сводке новостей по старому едва работающему радио. Бо́льшую часть времени оно стояло на подоконнике как украшение, за невозможностью функционировать нормально. Фукудзава хмурится с каждым услышанным предложением, сжимая в кулаки сложенные на груди руки.       Мори новости не слушает; резким движением он убавляет громкость на ноль, хотя, по правде, хочется запустить шипящим приёмником в стену. Огай новости не слушает — их ему хватает в операционной, и статистика там, чёрт возьми, не лучше.       Собственно, из-за этого на него и взъелся Фукудзава — многих жертв теракта доставили к ним в клинику, и Мори действительно делал всё, что мог, но даже он не всесилен. Даже он, вопреки расхожему мнению, не Смерть воплоти.       Когда на пороге появились первые раненные из группировок, Огай уже был готов оказывать помощь, но он не предполагал увидеть среди них простых гражданских. Справляться о подробностях не было времени, и он без лишних вопросов приступил к работе. Но, как уже известно, даже такому стратегу, как Огай Мори, не по силам было обыграть Смерть.       До умерших бандитов Фукудзаве дела не было, но смерть простых людей далась ему с трудом. Он винил их с Мори за то, что не сумели предотвратить трагедию, и злился на Огая за чёрствость и бессердечность. Когда-нибудь, возможно, он поймёт, что завидовал хладнокровности Мори, не зная, что она была показной. Когда-нибудь, возможно, он узнает, как сильно заблуждался.        — Чувства в моей работе неуместны, — отрешённо парирует Мори, снимая окровавленные перчатки, и выходит вон из кабинета.

* * *

      Воздух. Нужен воздух; плевать, если дымный, холодный, густой. Лишь бы перебить тяжёлый запах крови, засевший в лёгких. Его, кажется, не вытеснит даже табак. Мори не думает об этом — онемевшими от холода пальцами достаёт очередную сигарету, тяжело закуривает, и тело, наконец, прошибает дрожь — от холода, усталости, напряжения и чего там ещё, чёрт возьми, взвалилось сегодня на его плечи.       На стареньком балконе ветрено и холодно, со двора тянет ночная сырость. Огай не следит за временем — впервые за сегодня, впервые за долгое время, он позволяет себе ни за чем не следить и ничего не контролировать; не контролировать даже самого себя.       Стоять сложно — ноги устало подкашиваются, и Мори почти сваливается на пол. Он предпочитает не высчитывать, сколько простоял без перерыва за операционным столом. Ещё больше ему не хочется считать, сколько из этого было напрасно.       — Вот тебе чувства, — презрительно выплёвывает Огай в пустоту хриплым голосом и закрывает глаза. Цветные пятна под веками всё ещё пляшут переливами крови, и ему, как бы ни хотелось, от этого не избавиться, в ближайшее время точно нет. И Мори не был бы так беспечен, знай он, что за ним внимательно наблюдает пара серых изучающих глаз. Фукудзава не был бы столь остр в высказываниях, знай он, как сильно ему предстоит ошибиться. В этот самый миг, когда он видит Огая таким — осунувшимся, сгорбленным и, кажется, совершенно разбитым, Юкичи впервые сомневается в собственных словах.

2

      Фукудзава, сам по себе, был человеком слова, да и в принципе ответственным. Но, в первую очередь, он был именно человеком. Потому, когда однажды вечером надоедливый предмет охраны вдруг исчез, мужчина сначала с облегчением вздохнул, наслаждаясь тихим спокойствием, и лишь после этого направился на поиски доктора.       Похитить его никто не мог, за этим Юкичи следил непрерывно. Оставалось предположить, что доктор заплутал где-то на территории больницы, скрывшись от цепкого взгляда Фукудзавы. С этими мыслями мечник отправился бродить бесконечными коридорами клиники, но, сколько бы он ни звал, ответа не было.       Обойдя все коридоры и кабинеты на этажах, Юкичи, недовольно хмурясь, спустился к подвальным помещениям. Там было несколько старых подсобок, в которых хранились перевязочные материалы, складировались лекарства и прочая врачебная всячина, в которой Фукудзава не особо разбирался. Среди всего этого добра и обнаружился Мори — в дальнем углу помещения он преувеличено тщательно перебирал расставленные на полках препараты и инвентарь.       — Я всю больницу обошёл в поисках Вас, — упрекал Юкичи низким, чуть хриплым от недовольства голосом, прожигая взглядом спину доктора.       Странным образом всё зримое и незримое окружающее будто ощутимо давило на Фукудзаву. Непонятное напряжение витало повсюду, от него едва ли не сыпались на пол почти осязаемые искры, и сам воздух был густой и тяжёлый.       — С целью? — сухо интересуется Мори, не поворачивая головы.       Былое недовольство Фукудзавы, против воли, вспыхивает яростным пламенем, но он из последних сил сдерживает эмоции, пытаясь попутно найти их причину. Ему настоятельно кажется, что он упускает что-то элементарно важное прямо у себя перед глазами.       — «С целью?», — повторяет Юкичи, недоумевая. — Если Вы забыли, наставник Нацумэ поручил мне Вас охранять. И как, позвольте узнать, это делать, если Вас неизвестно где…       Фраза обрывается, так и не будучи законченной.       Свист. Взрыв. Звон разбитого стекла. В небе расцветает алое пятно салюта, а по кафельному полу подвала растекаются остатки содержимого пузырька, который Огай выронил из рук.       В один миг мужчина весь становится как натянутая струна. Не поворачиваясь к Фукудзаве, он отходит на несколько шагов, устало проводя рукой по волосам.       — И кто придумал оставить в послевоенном городе фейерверки? — рвано выдыхает Мори, прислонившись спиной к стене.       Фукудзава не глуп — он понимает без слов и ни слова не говорит сам. Его внимательный взгляд говорит красноречивее слов.       — Простая случайность, — зачем-то объясняется Мори и тихо ругается себе под нос, запоздало поняв, что сам загоняет себя в угол.       Фукудзава по-прежнему молчит. Он видел людей, раненных войной. Он помнит пустые глаза дорого человека, некогда отражавшие в себе весь мир. Теперь в тех глазах он не видел даже себя. Сейчас, глядя на стушевавшегося Огая, безрадостные воспоминания подступают комом к горлу.       «Вот тебе чувства», — вторит Фукудзава мыслям Мори и даже не догадывается об этом. Осознание накрывает сильнее, когда Юкичи ловит себя на том, что стучит нервно пальцами по руке, но тревога эта и не его вовсе. Мори ничего не говорит, когда мужчина, тихо вздохнув, исчезает за ступеньками. Он не ожидает, что Юкичи вернётся. Но тот возвращается совсем скоро с найденным наспех старым клетчатым пледом и абсолютной решимостью остаться. Теперь Огай недоумевает. Он даже думает поначалу возразить, мысленно готовя целую тираду о том, как хорошо он может обойтись без этого некстати взявшегося понимания, но новый взрыв и содрогнувшиеся плечи не дают довести мысль до конца.       Фукудзава, неуверенный, как поступить, растерян, и это видно. На секунду Мори отвлекается на эту кажущуюся забавной мысль — представший перед ним рассеянный мечник — зрелище редкое, и оттого столь ценное. Огай не сводит с Юкичи взгляд, когда мужчина складывает в дальнем глухом углу несколько матрасов и, подогнув ноги, устраивается поудобнее, небрежно набросив на плечи край пледа. Мори, поняв по глазам его задумку, скептически ухмыляется, качая головой, но в итоге сдаётся сам. Воображая себе всю абсурдность ситуации, Огай нервно посмеивается, располагаясь рядом и накидыая на плечи второй край пледа. Эта абсурдность переполняет его мысли, и следующий взрыв, кажется, раздаётся немного тише.       Юкичи не задаёт вопросов, хотя, может, и стоило бы. Не потому, что ему безразлично, конечно нет. Просто за короткое время их знакомства он немного выучил повадки Мори — если тот не хотел о чём-то рассказывать, информацию из него и тисками было не вытянуть, только на конфликт нарваться. Нужно было действовать хитростью.       — И что дальше? — наконец не выдерживает Огай, поднимая на Юкичи затравленный взгляд. И он даже предположить не мог, что услышит:       — Я бы хотел завести в детективном агентстве кошку.       — Что, простите? — абсолютно искренне недоумевает Мори, нахмурившись. Он сомневается, не показалось ли ему, пытается найти ответ в глазах напротив, но Фукудзава перед ним выглядит уверено и серьёзно, и Огай понимает, что он не шутит.       — Вам ли не знать о моей любви к кошкам, сколько раз шутили, — буднично продолжает Юкичи, мысленно вздохнув с облегчением — Мори цепляется за этот их разговор, позабыв о беспокойте, значит план Фукудзавы сработал как надо. — Мне нравится эта идея.       — Вы совершенно непредсказуемый человек, — вздыхает тихонько Огай, слабо улыбнувшись. Затем чуть расправляет плечи и с оживлённым интересом спрашивает. — И как Вы себе это представляете?       Фукудзава улыбается теперь в открытую, всерьёз собираясь ответить. К счастью, у него хватит идей, чтобы рассказывать о них весь вечер, пока снаружи не станет спокойнее.

3

      Мори редко приходилось по-настоящему испугаться за свою жизнь. Беспокоиться за жизнь другого человека он и подавно не умел, так ему казалось. По рукам проходит дрожь, и он, ругаясь себе под нос, тщетно пытается вернуть самообладание.       Когда Мори понял, что произошло, больше всего на свете ему хотелось ошибиться. Но ошибся он только в одном — он просчитался. И сейчас этот просчёт стоил Фукудзаве пойманной пули. Зато сам Фукудзава не просчитался, так он думал для себя.       Казавшийся заброшенным склад в порту достаточно неплохо охраняли, как для пустующего помещения. Да и у Мори на этот счёт были свои сведения. Разобраться с незначительной охраной едва ли стоило им с Фукудзавой усилий, и Огай, вдохновлённый легко проделанной работой, беспечно ринулся вперёд, где и поджидала засада. С двумя стрелка́ми он разобрался быстро, справиться с третьим не хватало времени на манёвр. В одно мгновение Мори оказался сбит с ног, прозвучал выстрел, а перед глазами мелькнуло мрачное лицо Фукудзавы.       Красный, много красного; его — Юкичи — кровь.       Они одновременно меняются в лице — Фукудзава хмурится от боли, Огай — от ярости. Юкичи с хриплым выдохом оседает на пол, замечая краем глаза, как в сторону стрелявшего молниеносно срывается фигура доктора. Раздаётся ещё несколько выстрелов, испуганный вскрик и глухой звук мешком рухнувшего тела. Юкичи тяжело поднимает голову, глядя на стремительно приближающийся светлый силуэт.       — Фукудзава-доно?       Юкичи моргает несколько раз, прогоняя муть перед глазами. Мори, опустившись на колени, склоняется к нему, внимательно осматривая рану. Перед глазами плывёт, и последнее, что замечает Фукудзава прежде, чем закрыть глаза и бессильно откинуть голову — как дрожат руки Мори, когда он пытается остановить кровь. Если б не было так паршиво, Юкичи обязательно бы с этого посмеялся.       — Дело дрянь, но жить будете, — доносится до него нервный голос Огая, и Фукудзава всё думает, кого он пытается успокоить — его или себя.       — Никогда Вас раньше таким не видел, — рвано хрипит Фукудзава, слабо улыбнувшись, а Мори лишь злится сильнее.       — Увидите ещё, если умолкните и побережете силы.       — Не бойтесь, — тихо шепчет Юкичи, — от таких ран не умирают.       — Я знаю.       Мори действительно знает, он же, чёрт возьми, доктор. И оттого сильнее бесит вся глупость ситуации — он всё равно беспокоится, хотя ему доподлинно известно, что Юкичи будет в порядке. Иначе и быть не может.       Огай наспех перевязывает потуже рану, суетится совсем непривычно и без умолку что-то бормочет. Фукудзава цепляется за его голос, чтобы оставаться в сознании.       Он не берётся гадать, в этом ли был смысл или Мори действительно пытался успокоить в первую очередь себя. Ответ на вопрос так и не находится — в глазах темнеет, голос Огая звучит всё тише, и Юкичи не поручился бы — услышал он в нём тревогу или ему показалось.

* * *

      Мори ходит по палате из стороны в сторону и никак не может успокоиться. Его мыслям не даёт покоя буквально всё — сам факт того, какую глупую оплошность он совершил, как она могла стоить ему самому жизни, чем думал Фукудзава, подставляясь под удар, почему он до сих пор не приходит в сознание и каким чёртовым образом его — Огая — это всё вообще волнует? Мори опустил взгляд, нетерпеливо потирая руки, замер на мгновение и сложил их за спиной. Вдох-выдох.       Впервые угнетал вид крови. Она была слишком горячей, слишком липкой, её было слишком много, опасно много, и долго ещё Огай держал руки под проточной водой, отмывая уже давно чистые ладони. Ему безрадостно вспомнилось множество операций, проведённых и не в таких условиях и обстоятельствах, куда хуже. И пули летали над головой, и совсем рядом взрывались гранаты, и противники поджидали на каждом шагу. Но Мори почти всегда был спокоен — спину прикрывал Фукудзава. Когда Фукудзава истекал кровью на операционном столе, прикрывать было некому. За свою жизнь Мори беспокоится бы не пришлось. Состояние Юкичи вызывало опасения.       Неприятное воспоминание разыгралось перед глазами яркими красками, Мори обессиленно рухнул на стул у кровати, сложил руки в замок и уронил на них тяжёлую голову. Усталость истощением давила на виски́, но беспокойный сон всё никак не шёл. Невыносимо захотелось курить. Мужчина пошарил рукой по карманам; в одном из них нашлась неполная пачка сигарет. Подняться на ноги неожиданно сто́ит усилий, и Мори, пересилив себя, плетётся к двери.       «Вот тебе чувства», — думают они в унисон и даже не догадываются об этом: Мори — когда с нелёгким сердцем выходит из палаты, Фукудзава — когда приходит в сознание от тихо захлопнувшейся за доктором двери.

4

      Закат сегодня подёрнут кроваво-красным — цветом раны на его плече. Мори болезненно хмурится, плотнее зажимая кровавое пятно на белом халате. Они оба медлят — Фукудзава уже сделал свой ход, нанёс удар первым, во всех смыслах; ох, если бы он только знал… Огай ухмыляется — быть может, возможность ещё представится.       Вечерний ветер пробирается под одежду с дрожью усталости, но не это заставляет поёжиться; чужой, незнакомый более взгляд напротив. Они словно одновременно трезвеют оба — от неосмотрительно надуманного себе самому невозможного. «Не может, — думает себе Фукудзава, — у такого человека быть чувств, природой не дано.» Предыдущие случаи, где предстояло убедиться в обратном, как жаль, не вспоминаются. Да даже если бы и вспомнились, Юкичи убедил бы себя, что обманулся — так будет проще уходить. Может что-то в Огае и было честного, но сейчас Фукудзава не видел ничего честнее застланных пугающей пустой глаз маленькой девочки, которая даже не просила помочь, он вызвался сам. Теперь был обязан довести дело до конца.       Мори не брался разгадывать его мысли, тут бы в своих не утонуть. Лично он ни о чём не жалеет. Разве что лишь о том, как глупо позволил этой ситуации случиться. Быть может, имело бы смысл зайти издалека, подкупить Фукудзаву сладкими речами, и если бы Огай не был так самонадеян… Кабы да если бы.       Юкичи слишком рассудителен, чтобы винить того же Мори в том, чем обманулся сам. Мори же — едва ли не впервые в жизни — слишком эмоционален, но даже это играет на руку его извращённой расчётливости. Либо сумасшествию.       Элис вдруг бесследно исчезает, хоть Фукудзава всё ещё держит в руках катану, готовый атаковать при необходимости; Йосано он доктору не отдаст, девочка натерпелась достаточно. Сгустившуюся между ними тишину разрезает не ветер — тонкий металлический звон. Мори разжимает пальцы, демонстративно выбрасывая на пол скальпель.       — Вот тебе чувства, — сокрушённо произносит Мори, глядя в холодные серые глаза. Ему не победить в битве честно, он добивает Фукудзаву словами. Истинный талант Мори Огая — выйти победителем из битвы, в которой проиграл. Объявить о сгубивших его чувствах так, словно повержен ими оказался Фукудзава. Едва ли Мори когда-нибудь узнает, что так-то оно на деле и оказалось.       Их бой окончен, теперь наверняка. Мори всегда говорил, что побеждает тот, кто наносит первый удар. Юкичи, последовавший его словам, словно за спасительную соломинку держится за свою катану и никак не может понять, где просчитался, если из их поединка он выходит проигравшим. К несчастью, первым нанёс удар Мори — давным-давно, так аккуратно, незаметно и тонко, что Юкичи, заигравшись в доверие, и не заметил, когда. Оказывается, для смертельного удара хватило одного лишь когда-то честного трепетного взгляда фиолетовых глаз.       — Я ухожу, — громовым эхом разносится по крыше его голос, и Мори безрадостно улыбается — Юкичи пытается убедить в своей уверенности их обоих. Тот, кто хочет уйти, делает это тихо. Кто не хочет — прощается. Но Огай в любом случае не пошёл бы за ним, не попросил остаться. Фукудзава не послушал бы, даже если вдруг.       И прежде, чем Юкичи разворачивается, Мори успевает заметить в его глазах отражение закатного солнца и понять — они ещё обязательно встретятся снова, теперь им не разойтись. А Фукудзава, стоя напротив с катаной наперевес, впервые в жизни соглашается с Огаем, даже не зная его мыслей.