О чём стоило бы умолчать

Спенсер Хобсон был человеком увлекаемым, с богатой фантазией и вечным желанием сделать что-нибудь эдакое. Он не лез за словом в карман, хоть и успевал всё хорошенько обдумать, и шёл своей дорогой к никому неизвестной цели. Коллеги, правда, думали, что Спенсер и сам не знает, к чему стремится, потому как некоторые его действия напоминали бьющегося в лампу мотылька: расшибётся и сгорит, а зачем — не ясно. Детективам не доплачивали за то, чтобы они были ещё и понятными, а потому Спенсер с чистой совестью и грязной ухмылкой продолжал ставить себя и окружающих в неловкое положение. — Мёртвый язык знаешь? Это я убил, — абсолютно серьёзно произнёс Спенсер, глядя в глаза Захария при их первой встрече. Инспектор Захарий Уэйкфилд, только поступивший на службу Бюро Умолчания, смерил своего нового коллегу взглядом, полным скорби — он, очевидно, приносил соболезнования чужим умственным способностям и личной жизни. Впрочем, ему на самом деле не было никакого дела до Хобсона и его странных способов завести разговор. Реагировать на подобное по меньшей мере глупо, по большей — слишком энергозатратно. Спенсер лишь улыбнулся в ответ на зловещее молчание. Им предстояло убить ещё множество историй, а вместе с ними — языков, которыми они были рассказаны. В прошлом, пускай и довольно недолго, Спенсер был священником в одном тихом приходе. С тех пор у него на память остались шрам, иконка Святой Агнессы и в шкафу — изъеденные молью одеяния. — Не желаешь ли исповедаться мне? Мы можем сделать это в тишине, — Спенсер абсолютно внезапно материализовался у стола Захария, зловеще надвинув шляпу на глаза. Не будь Уэйкфилд столь тих и мрачен, он вздрогнул бы и раздражённо фыркнул, абсолютно незаинтересованный во внимании коллеги и, может, самую малость им смущённый. Но вместо этого Захарий просто поднялся, взял свою папку с документами и пошёл к выходу. Что ни говори о манерах Спенсера, а он всё ещё был детективом и довольно неплохим, а уж улики генерировал намного лучше, чем эти убийственные подкаты. Раньше, позже и даже сейчас Спенсер был журналистом. Просто в какие-то моменты его работа была выездной, в иные он писал статьи о прочитанных книгах, бывало, что брал интервью, но неизменным оставалось его сотрудничество с Олимпией Беше, в журнале которой он вёл тематическую колонку. Это не было секретом для коллег, которые следили не только за подозрительными личностями вне стен Бюро, но и друг за другом. Иногда письма Спенсера приходилось подвергать цензуре, но в целом он оставался скорее забавным, чем пугающим или пошлым. «Поцелуй меня, если я неправ. Следы Хитинового Креста всё ещё с нами?» — гласило его письмо, адресованное Олимпии. «Ох, Спенсер…» — вздохнула Наталья, отправив конверт в огонь. — Смотрю, твои брови уже окуклились, а когда твой черёд, куколка? — Спенсер сидел напротив невероятно хмурого Портера. Пожалуй, никому бы в голову не пришло назвать этого человека куколкой ни в здравом уме, ни в больном, но Спенсер мог себе это позволить не только на правах детектива, превышающего свои полномочия. В их прошлую встречу, связанную с делом о местной парикмахерской, Спенсер игриво пошутил, что волосы Портера отлично смотрелись бы на его новых наволочках. После этого, впрочем, на его наволочках действительно оказалась куча чужих волос, и это стало главным доказательством в деле. Портер предпочёл ничего не отвечать и не предпринимать. Злиться на Спенсера — себе дороже. — Помнишь меня? Ах да, забыл, что мы виделись только в моих снах, — Спенсер открыл папку, достал из неё бланк опроса подозреваемых и поставил кляксу там, где должно значиться имя. — У тебя есть имя, или я могу называть тебя просто «моя»? Сильвия скрестила руки на груди и звонко плюнула в сторону бланка, лишь чуть-чуть не достав до него. Слюна была зеленоватой от предположительно абсента и оливок. Спенсер любил сложных людей, сложные случаи и хаос. Сильвия воплощала в себе это всё разом, агрессивно прищурив свой единственный глаз. — Ты слышишь этот стук? Это стучит моё сердце, готовое открыть все двери навстречу тебе, — Спенсер издевательски подмигнул. Сильвия скрипнула зубами. Шрамы — довольно серьёзное оружие, но тот, что был у Сильвии на виду проигрывал тому, что Спенсер носил над сердцем. Бесполезно путать его дела и мысли таким образом, проникая в его кабинет, ведь сам он намного запутаннее. Само по себе Бюро Умолчания было странным местом, где погибали одни тайны и рождались другие. Детективы ловят культистов, занимаются внесением правок в книги, а потом не досчитываются кого-то из своих же рядов. Иногда потому, что культисты оказываются проворней. Реже — потому, что зов Часов слишком уж соблазнителен. — Если бы внешность могла убивать, ты была бы оружием массового поражения, — Спенсер вежливо приподнимает шляпу, приветствуя вернувшуюся с места преступления Конни Ли. — И ты предлагаешь начать с себя, — она колко прищуривается, но улыбается. Комплименты ей нравятся намного больше слов о том, куда ей не стоит вмешиваться. Констанция не может устоять перед вызовом, как Спенсер не может не отпустить какую-нибудь из своих странных фраз. Они понимают друг друга. По крайней мере Спенсер всё ещё цел, хоть и провожает Конни особенно пристальным взглядом. — Почему вы ещё на свободе? Полиция должна была арестовать вас за похищение сердец, — Спенсер улыбается, присаживаясь за столик. У него есть подарок, и он ставит на стол бутылку красного сухого из небезызвестного шато и шкатулку с браслетом из золота и гранатов. Ренира, абсолютно незаинтересованная словами и вниманием, останавливает свой взгляд на бутылке и украшении. Достаточно, чтобы купить её благосклонность на ближайшие десять минут. Она мажет по Спенсеру взглядом, как кистью, и оценивает степень его восхищения. — За такие прекрасные глаза сажают в тюрьмы, — зрачки Спенсера расширены. Ренира без труда считывает его интерес и то, как взгляд соскальзывает с глаз к декольте. Любуясь вниманием, она тянет руку к украшению. — А у тебя всё об арестах? Это не моя любимая игра, но… Договорить она не успевает, потому что на руке смыкается браслет наручников. Не такой изящный, как украшение, но ей идёт. Спенсер, впрочем, предпочитает не пошлить по этому поводу и, надвинув на глаза шляпу, спешно покидает кафешантан в компании обольстительной женщины, которую удалось застать врасплох. — Спорим на ужин, что ты откажешь мне, когда я приглашу тебя на свидание? Захарий ничем не выдаёт свою реакцию, только быстро бегает взглядом по улице. Когда находит искомое, просто идёт к своей цели. В конце концов у них со Спенсером установилось своё взаимопонимание, пронизанное тишиной и спонтанными посещениями различных мест. Вот сейчас они посидят в пабе, где к энной пинте пива даже Захарий выдавит из себя улыбку, наблюдая за тем, как Спенсер пьёт свой портер. Вне стен Бюро можно и просто поболтать о разном. Конечно, здесь везде глаза и уши, но никого это ещё не останавливало от великих свершений. Раньше Спенсер Хобсон был частным детективом, который ненавидел, когда от него что-то скрывали. Сейчас он был другом Захария Уэйкфилда, собирающегося покинуть Бюро по своим несомненно важным и возвышенным делам. В интересах обоих было найти дело погромче, чтобы исчезновение Захария произошло беззвучно. — Хоть ты и не Золушка, я вижу, как это платье исчезает к полуночи, — Спенсер стучит карандашом по бланку, на котором протоколируются допросы только для последующего сожжения. Женщина неуютно ведёт плечом, но сохраняет молчание. Все стрелки вели к ней, и вот она оказалась там, где и должна — за решёткой. — Слышал, что поцелуй — один из языков любви. Может, хочешь поговорить об этом, или на нём? Женщина качает головой. Она уже знает, сколько языков убил Спенсер Хобсон своим собственным.