Идеален?

Любил ли Асмодей своего бесёнка? Это, очевидно, очень странный вопрос. Любовь сквозила в каждом его движении, в каждом взгляде смертного греха. Кто может в этом усомниться? Стоит Физзу, не удержавшись на ручных протезах, упасть – любимый Оззи уже на сцене, помогает ему подняться. Берёт циркача на руки, пока тот быстро заливается румянцем. — Оззи! – шипит он, – они смотрят! – Лягушонок, мы же это обсуждали. Всё в порядке, не беспокойся – улыбается тот ласково. Или когда Физзаролли, пахавшему весь день, не хватает сил даже на разговоры, Асмодей расслабляет его в ванне. Никакой похоти, только море заботы. Оззи старается поменьше смотреть на партнёра, зная, как тот не любит, когда его голое тельце разглядывают. Массаж, вкусный ужин, приготовленный, разумеется, не Физзом, и кровать, на которой они будут только спать. Да уж, эта кровать видала много бессонных ночей. По разным причинам. Часто в спальне проходили горячие ночи этой парочки. Хотя, если сказать, что происходили они только на кровати – значит соврать. Однако постельное белье впитало много слёз, которые лились из чужих глаз после кошмаров, напоминающих о дне пожара. Обычно, после таких слёз следовали теплые объятья. Они сплетались конечностями, даря друг другу поддержку. Да, это была любовь. Но в прекрасном ворохе объятий, стонов, смешков и нежности была всего одна проблема – Физз не показывал свое лицо. Конечно, его можно было увидеть, но лишь под плотным слоем грима. Долгое время Асмодей молчал, не торопил события, стараясь не пугать бесёнка. Однако в один из вечеров, когда Оззи расслаблено сидел на диване, а Физзаролли сидел за трюмо, поправляя грим, всё-таки прозвучала фраза. — Лягушонок, раз ты больше не работаешь на, — смертный грех сжал кулаки, — Маммона, может необязательно наносить грим? Физз обернулся, вздрогнув. Тот животный ужас, что испытал Физзаролли тяжело описать. Просьба снять грим прозвучала для него, как гром среди ясного неба. Он не мог сделать это. Показать какой он грязный, уродливый, неидеальный. Нельзя этого допустить. — Милый, поверь, то, что ты увидишь под гримом, тебе не понравится. Да и, — бесёнок ловко пересёк комнату и присел на колени Асмодея, — неужели ты считаешь, что он мне не идёт? Оззи нахмурился. Он бы поверил во всю эту беспечность, если бы не знал лягушонка так долго. Князь похоти повернул его к себе лицом, взяв его руки в свои. — Крошка, ты же знаешь, что мне всё равно, как ты выглядишь. Ты всегда будешь для меня красивым. Ты мог бы ходить без грима только дома, что ты об этом думаешь? — Озз, я не.., — Асмодей ободряюще погладил его плечо, — Не думаю, что тебе понравится смотреть на меня, когда я, — циркач отвернулся, — неиделен. — Лягушонок, я же говорил тебе — никто не идеален. У всех есть свои недостатки. Но твоё милое личико недостатком я не считаю. — Ты его даже не видел, — голос Физза дрожал. — Поверь мне, прошу, сладкий, я уже его видел. Они оба говорили не о мордочке клоуненка. И в этот момент беса прорвало, горячие слёзы начали стекать по щекам. Раздались всхлипы, он уткнулся лицом в плечо греха. — Чшшш, родной, тише. Ну-ну, не плачь, не стоит. — Асмодей. — Да, родной? — Я хочу, чтобы ты увидел моё лицо. — Спасибо, лягушонок. Трюмо — туалетный столик.