Исцеление

Н̵е̵ ̵с̵о̵п̵р̵о̵т̵и̾в̾л̾я̾й̾с̾я̾,̾ Х̷҉а̷҉р̷҉у̷҉т̷҉о̷҉, ͟твоя͊ в͒ӧ͡тч̉и͟н͒а ͡–̷ ̷п̷о̷г̷о̷с̷т̷,̷⦑ ⦒⦑п⦒⦑о⦒⦑к⦒⦑р⦒⦑ы⦒⦑т̚ый моͅѓила̑ми̕.͡ Х̷҉а̷҉-̷ ̷р̷҉у̷҉-̷ ̷т̷҉о̷҉-̷ ч̴е̴р̴е̴п̴,̴ ̴с̴ке̴л̴е̴т̴,̴ ̴к̴о̴с̴а̴ ̴⋆с⋆м⋆е⋆р⋆т⋆ь⋆⋆и⋆д⋆е⋆т⋆п͐￫о͐￫ ͐￫п͐￫я͐￫т͐￫а͐￫м͐￫з͝а͐ ͝т͠об̃ой, я̍ ͅп̕ризы͠ва͜ю͘ к ͅо̒тв́е̚т͝у,ч҉ь҉и҉ ҉у҉ ҉т҉е҉б҉я҉ ҉г҉л҉а҉з҉а҉?҉

             Я падаю: удушье, толчок, резкий вздох, – я упал и вместе с тем вынырнул. Как...

Светло.

      – ...       Холодок, пробежавшийся вниз по телу, завязался в тугой узел посреди брюшины, и вместе с наполнившей мой рот липкой густой слюной я отчетливо осознал, ощутил, как сильно меня тошнит. Я игнорирую, то есть не просыпаюсь под руку с тошнотой в без того тошнотворной реальности, повсеместно сопровождающей меня совместно со стреляющей головной болью. Иногда кажется, сам мир ждет, как на потеху ему, поддавшись, мои внутренности обратятся наружностями, однако это тело под ним не прогнется, хотя в первое осознанное мгновение меня едва ли не взаправду выворачивает от ударивших в роговицу солнца стрел.

Окно.

      Свесив руку с дивана, я нащупываю спасательный круг и с неуместной патетикой обнимаю тару пенистого нектара. С вяжущим во рту похмельем я себе не командир, и пусть, принявши на грудь, я еще больше опущу поводья, ступая на иллюзорный путь избавления от... скуки? Стресса?       Похмелья.       Надо брать, пока дают, ведь досконально неизвестно – сколь долго протянут шаровые ходовой, не позволяя иммунитету сойти с трассы. Если б ни с того ни с сего у внутренних органов вот прям сейчас заимелись нервные окончания, даже их истошный вопль не был бы способен обратить меня на праведный путь. Я алкоголик. Это моя бесприкрасная правда.

Почему открыто?

      Я сосуществую с миром в гармонии, оттого редко разочаровываюсь, но даже так – развешенное окно в картину оного не вписывается. А вот и спасительный круг. Пальцы покалывает, стекло бутылки знобит хладную длань, напрягаю мышцы чуть сильнее, сжимаю в кулаке горловину и без интереса прослеживаю вспыхнувшую боль, пробежавшую четко от пальца вдоль нерва к плечу. Найти равновесие всегда сложно.       – Гх...       Фантомная игла, загнанная в фалангу, провоцирует пальцы разжаться, и на мгновение меня охватывает светлая грусть по опрокинутой бутылке, вернее, по разлитому содержимому. Сморгнув морок, я плотнее обхватываю стекловидное тело, и тогда болотное оно испещряется сеткой крупных трещин – что за? – так другая фантазия накладывается на реальность. Должно быть, я сплю наяву.        Пойло первично, вторично, проклятье... Отстраненно бью бутыль об угол столешницы, а получившуюся розочку направляю под правые ребра. Справа – печень, чуть ниже – желчный пузырь и, конечно, кишки. Раз внизу больница, мне не грозит смерть от кровопотери. А от чего грозит? Задираю футболку, запинаюсь – Амитабха, – но царапаю кожу.        – Не... Мхн...       Подневольный плаксивый хмык, сорвавшийся с губ, в первую очередь изумляет, следом вызывает отторжение – пытаясь обрести целостность, отбрасываю раздражение вместе с неугодной бутылкой в угол прочь, где, ударившись о стену, оная расщепляется еще больше. Я раскалываюсь еще больше, разлетаясь по полу колодой потерянный карт. Мое пристанище – карточный домик.       «Пой, пой, пой, примадонна~»       Только сейчас замечаю включенный телевизор. По ту сторону демон в человечьем обличье во фраке кружит слащавую нимфетку в душещипательном танце, петличка у губ, а по эту – приторный голос завывает напрямую из динамика.        «Все так восхищаются тобой~»       Какой неприятный звук.        «Пой, пой, пой, примадонна~»       Но все-таки странно...

И телик, и окно?

      Поворачиваюсь к последнему и слепну. Невыносимо ярко!       – Мм!.. – До рези в глазах.       «Никто не сравнится в пении с тобой!»       Стремительно перекочевав взглядом в сторону, натыкаюсь на початый холст. Измазанный грязью, что кровью. Пустая трата крови.       – Тц. – Точнее, масла.        «Этого не может быть, да?»       Вернувшись на исходную, сомкнув веки, замкнувшись в себе, вольно не вольно вспоминается сопутствующий предрассветный час, и стоит только задуматься, как шея глумливо саднит в месте укуса.       Я помню окровавленный рот и наращенные клыки. Нет, помимо. Запоминаю то, на что никогда не смотрю. Мгновенное увядание только раскрывшегося бутона. Откат. Ипохондрия. Мужчина надо мной рыдает подобно малому ребенку, я не желаю в этот момент быть подле него, но мое немощное тело обездвижено в кресле прямо перед сценой.       Дражайшие каплевидные хрустали, сползающие по мягким щекам, ниспадают и вдребезги бьются о твердь моего лица. Какой же слабак. Чтобы не видеть, я тогда закрыл глаза, а потом вдруг представил, как выплеснувшаяся из корпуса живительная влага орошает мою грубую кожу, омывает ее, смывает не только рубцы, но и грехи. Все это, все это только из-за кровопотери.       Прорывающийся из его плотно сжимающихся губ смех – истерический: не ласковый перезвон колоколов, а набат, сеющий хаос и несущий разруху, и от боли моя сердечная мышца скручивается, сжавшись, нетипично сбивается с ритма. В голове впервые за долгое время проскальзывает отблеск утраченных воспоминаний. Если бы я твердо стоял на своих двоих, то тот час бы пал подкошенный от разверзнувшейся под ногами земли. Земля – всегда плоть. Смеясь, мужчина подобно хирургу, раскрывает мои зажившие шрамы. Но в его руке нет скальпеля. Значит, режет некто иной, а этот вгрызается в чистое основание шеи. Взаимосогласие, но не взаимопонимание.       Мое тело – скрипка, лебединая песнь инструмента полна печали и сожалений, а лирическое наполнение отдано во власть рукоблудия. Вот только, не сыгравши пары нот, хлюпающий звук, срывающиеся стон, хрип, стон сковывают мои развязные руки. В предрассветный час я теряю сознание, после чего в переулке боле некого привлекать к ответственности. Это полотно мне противно.       – Эй...       Не могу рисовать. Хочу. Но не могу. Так не хочу.       – Эй!       Мне нужна лишь разгрузка, моему телу – разрядка.       – Да вставай! Боже, сколько можно спать?       Я еле разлепляю глаза. Боковым зрением захватываю ровный оранжевый дым. Очевидно, Таку пришел поднимать меня. Как не вовремя.       – Уже полдень, приятель, твоя смена началась несколько часов назад.       Вяло шевеля телом, сажусь, откидываю голову на спинку. Таку наклоняется и, видимо, всматривается в мое лицо. Мое изуродованное – шрам на шраме – лицо. Не то чтобы это было важно. Мое изуродованное шрам-на-шраме тело куда красноречивей. И на всех мне плевать.       – Не перестаю удивляться... Ты уже пил? Тебе вообще плевать на свои обязанности?       Забавно.       – Угу...       – В глаза смотри, когда я с тобой говорю!       Моя голова весит тонну, глазные яблоки за прикрытыми веками по центнеру каждый: не хочу и не смотрю.       – Я сказал «да».       – Ах, «да»... Быстро оделся и спустился за стойку! – С этими словами всеобъемлющая ладонь Таку решает немилостиво изнасиловать мои многострадальные волосы.       Если он мнит себя моим отцом, то зачем каждый раз выставляет себя надоедливой мамашей, хотя я не прошу ни о ком. В этот момент благодаря ему я узнаю, болят даже волосы.       – ...этот ребенок. – Раздраженно вздохнув, он кладет что-то на журнальный столик.       Что-то. Мое белье. Выстиранное, выглаженное и выложенное стопкой. Только взглянув, я уже устал. Устал от всего. Пусть и не помню подробностей, сегодня я видел особенно дурной сон, хотя выпил таблетки. И чувствую себя как дерьмо, в которое смаху наступили. Просто хочу, чтобы меня никто никогда не трогал, чтобы все забыли обо мне, и тогда я спокойно издох в какой-нибудь сточной канаве, выброшенный и ненужный.       Ведя односторонний монолог, я не замечаю, как Таку уходит. Хорошо. Прекрасно. Закрыли тему. Просто при случае выпрошу новый рецепт. Не похоже, что головная боль и тошнота покинут меня в ближайшее время. Я заставляю себя подняться, исторгая чужеродное:       – Движение – жизнь.       Выходит не то что без огонька, даже обыденная сардоническая улыбка не трогает губ. То, что я хочу на самом деле... Да, именно. Дотянувшись до пачки, достаю и закуриваю сигарету. Никотин и смола – приятный аккомпанемент «словно подтаявшее масло на тосте из Янагавы». И хотя раздражение делает шаг назад, резко смахиваю на пол принесенную одежду, неудачно скидываю ту к мольберту, на котором болтаются карманные часы с выгравированным «Эйфория». Не красные, желтые – что заводит и злит с новой силой. Желтый корпус внушает чувство потери. Даже знать не хочу. Просто докуриваю, просто иду в душ, просто одеваюсь, просто спускаюсь, просто игнорирую мрачного Аримуру-куна, просто оттесняю его от стойки. Кристальная ясность и чистая уверенность затопляют с головы до ног. Я уверен: крышка должна быть красной.