Встреча.

Седой никогда не ждал этих встреч. Не искал их и не надеялся. Он не знал, когда вожак придет и чего захочет на этот раз, от этого незнания приятно пощипывало кончики пальцев. Апельсиновая стружка кружевом упала в пепельницу, альбинос положил сладкую дольку на язык и прикрыл дрожащие ресницы. Ему нравилась эта комната. Его комната. В Доме, где на каждую койку приходится по трое, иметь свой собственный угол — роскошь. Время здесь течет иначе. За зашторенными окнами и в дали от суеты соседей она — отдельный мир. И Череп был здесь чужой. Они оба знали и любили это. Когда скрипнула дверь и золотистая полоска света от коридорной лампы упала на карты, Седой поморщился. Они и так самовольничали и скрывали от него будущее, будто насмехаясь. Облако дыма двинулось, потревоженное чужими тяжелыми шагами, свет исчез. Под берцем хрустнул пустой пластиковый стакан, Седой не обернулся, вглядываясь в засаленные рисунки на полосатом покрывале. Чужое присутствие ощущалось физически. Череп сел на корточки за плечом мудреца, шипя на ухо тлеющей сигаретой, о лопатки мягко стукнулся обезьяний черепок. Но молчал, будто бы стараясь не мешать. Это было даже мило. Седой знал, что сейчас черные глаза хищно мечутся по картам, пытаясь разгадать их. Что на светлом лбу вновь залегла морщина и густые брови сосредоточенно сведены к переносице. — Ни черта не понимаю. — забавно, как в этой комнате менялся голос вожака. Словно бы становился еще тише, чем обычно. Черепу никогда не приходилось кричать — каждое его слово едва не записывали в летопись. Подумав об этом, Седой фыркнул и откинулся спиной на крепкую грудь. Острый подбородок уткнулся в плечо, кольнув щетиной нежную кожу. — Я тоже. Карты вредничают, никогда не говорят со мной когда знают, что ты придешь. — А они знают? — легкая наивность в голосе, приглушенная статусом и серьезностью, невольно срывает смешок с бледных губ. Седой кивает и чуть поворачивается, наткнувшись кончиком носа на чужую щеку. — Карты все знают. Череп в ответ лишь многозначительно молчит. Седой даже не знал, что есть столько способов промолчать. Кажется, что даже закрыв глаза он сумеет отличить каждый из них. Они любят молчать вместе. Альбинос просяще приоткрывает губы и Череп покорно прислоняет к ним свою сигарету. Одна затяжка и окурок улетает в пепельницу. Кажется, приветствие закончено. Пора узнать, за чем именно сегодня пожаловал глава Дома. От томительного ожидания приятно тянуло в груди и Седой не сдержался. — Ну? Мозолистые пальцы скользнули по спине, бессовестно ныряя под расстегнутую рубашку. Сухие губы прижались к ямочке на плече. Целовать эти губы бывает почти больно. — Ты всегда такой нетерпеливый. Может, я хочу просто посидеть вместе? — Седой недоверчиво ломает бровь. — А ты хочешь? В полумраке он не видит лица, но знает, что Череп смеется. Рваное дыхание чутка обожгло комок нервов на загривке. — Нет. Седой закрывает глаза. Череп всегда был разный и желал разного. Расклад на картах, гадание на кофе, объятий, сказку, секса. Предвидеть его запрос было невозможно, получить прямой ответ — того сложнее. Так что Седой сдался и играл в их маленькую игру по правилам. Череп — делает, Седой — на все согласен. Так было проще обоим. Так было приятнее обоим. Если Череп чего-то захочет, то получит это любым способом. А сопротивляться было бы больно и бессмысленно. Да и ни разу не хотелось, если честно. Только гнуться под крепкими пальцами и цепляться за каждую возможность вдохнуть, потому что видит Дом — вожак каждый раз намеревается его убить. Рваными движениями, руками на его ребрах, поцелуями до кровоточащих трещинок на губах. Это было грязнее его простыней и липких полов, но Седому нравилось. Ощущать его внутри, чувствовать его пот на своей коже и горячую сперму на бедрах и ладонях. Он слизывал ее каждый раз, чтобы посмотреть, как комично морщится и фукает Череп. Забавно, а вот когда он сосет и глотает в потемневших зрачках ни капли отвращения нет. Ну что за человек. Седой уже выучил, что это значит, когда Череп приходит к нему так. Когда столько целует, ласкает кожу так, словно она — мокрая папиросная бумага, готовая порваться от любого небрежного касания. Сердце невольно сжимается в груди, но диалог между ними все еще невозможен. Как будто слова все испортят, опошлят и вывернут наизнанку, обозначая совсем не то, что хотелось сказать. Поэтому он лишь покорно откидывается на матрас под напором широких плеч, гнется в пояснице, разводя бедра, и целует вожака под ушком, игнорируя тупую боль в спине. Он почти привык к ней, знает, что через пару минут ее затмит удовольствие, но Черепа это, кажется, не устраивает. Останавливается и приподнимается на локте, заглянув в красные радужки. — Сменим позу? — очаровательно, он дает ему право выбора. С задранными на чужую поясницу ногами и правда не слишком комфортно, хоть они и не в состоянии болеть. Но Седой лишь морщится и качает головой, обхватывая смуглое лицо пальцами. — Мне не нравится на боку. Продолжай так. — Подожди. — Череп отстраняется и в миг становится как-то холодно, разгоряченная кожа быстро остывает. Точно, он же оставил открытой форточку. Шуршат простыни, горячая ладонь ныряет под спину и приподнимает, укладывая под нее подушку. — Лучше? Седой ерзает, прислушиваясь к своим ощущениям, и удовлетворенно кивает, тут же потянув парня вниз за шнурок от черепка. Раз уж пришел — делай все как следует. И Череп улыбается, прежде чем поцеловать его вновь. Мудрец уверен, что большая часть улыбок вожака случается именно здесь, в этой комнате. Все таки она и правда волшебная. Это редко бывает долго. Один, максимум два раза. Хотя как-то по весне они осилили целых три, но тогда Череп, кажется, забылся. Он осторожничает, Седой это видит, но молчит. Однако почки на деревьях уже набухают, в воздухе тянет сладостью и птицы начинают петь раньше. И от этого что-то в груди дрожит, подстегивая его жаться крепче, целовать все, до чего дотянется и неумело подмахивать чужим толчкам. Но, кажется, слишком уж неумело, потому что Череп недовольно мычит и прижимает его бедра к постели ладонью. Седой раздраженно цокает языком и в отместку сжимается, заставляя вожака зашипеть от неожиданности. Наказание наступает незамедлительно, ухо словно лизнули пламенем спички, альбинос глухо охает, царапнув широкие плечи ногтями. Череп над ним лишь довольно облизывается, посверкивая колодцами глаз. — Сам будешь потом кряхтеть, что спина болит. — Не думай об этом. — пытается противиться Седой. В ответ Череп качает головой и опускается, навалившись на альбиноса. Чужое сердце пьяняще ударялось о собственные ребра. Горячий шепот коснулся венки на шее, белесые ресницы вздрогнули. — Я всегда думаю о тебе. — Черт возьми. Какой же Череп все-таки жестокий. А Седой самый настоящий дурак, раз так сжимается от этих слов. Полный идиот. И он то — мудрейший человек в Доме! Да Дом в таком случае в полнейшей заднице. Крючковатый нос прячется в изгибе крепкого плеча. — Просто делай, что хочешь. — Я всегда делаю что хочу. — капризные нотки в хриплом голосе почти комичны. Горячие губы нащупывают кадык, который предательски вздрагивает под ними. — Не поверишь, но со временем это становится скучно. Чего хочешь ты? Он в самом деле просто напросто издевается над ним. Альбинос молчит, нервно облизнув губы, пока чужой влажный рот так бесстыдно исследует его шею, плечи и грудь, отплевываясь от шнурков и цепочек амулетов. С такой тягой к садизму не удивительно, что Череп — вожак. Голос сипит и не слушается, кажется, от этих слов не шевельнулась даже завеса ароматного дыма. — Чуть медленнее. И глубже. Прекрати меня жалеть. И Череп повинуется. Краем сознания Седой отмечает, что было бы интересно попробовать наоборот. Стал ли Череп так же беспрекословно повиноваться его словам? Желаниям? Надо будет попробовать. Как нибудь в другой раз. Обжигающее тепло сжимается в тянущий узел внизу живота, прерывистое дыхание вожака жжется где-то у щеки. Седой крутит головой, ловя пальцами острую линию челюсти и Череп покорно льнет ближе, упираясь лбом во влажный висок альбиноса. Движения тягучие и размеренные, Череп не спешит. Кажется, словно у него для Седого — вся вечность и еще немножко, но он знает, что это не так. Максимум — одна серия фильма. Но Седой голоден, оказывается, тело может привыкнуть к тому удовольствию, которое ему дарят. Жаждать его, когда из-за стены слышится раскатистый смех лысого, когда его темная фигура маячит во дворе или стучат по коридорам эти чертовы ботинки. А альбинос заперт в этой комнате прямо как его рыбки в аквариуме. Череп кончает куда-то глубоко, настолько, что Седой шипит и морщится. Опять придется просидеть в ванной, позорно скуля и вымывая из себя чужую сперму. Но в презервативе бритому, видите ли, не нравится. Пара сухих движений мозолистой ладони и альбинос кончает следом, до боли стиснув зубами серьгу в чужом ухе. Потное тело скатывается куда то под бок, Череп сыто урчит и тянет плед, укрывая им бледное тело. Седой обессиленно роняет ноги и привычно подставляет руку, позволяя вожаку Дома улечься на худой груди. Они молчат до первого щелчка зажигалки. — Я скоро уеду. — Череп неуютно ерзает. Натужно сопит в ответ, облизывая пересохшие губы. — Ведьма тоже меня подбивает. Говорит, видела в картах, что случится что-то страшное. — О да, карты никогда не врут. Но ты, разумеется, останешься. — Разумеется. Сизый дым ползет по комнате ленивыми кольцами, оседая на комках одежды и паутине в углах. Седой наблюдает за ним из-под белесых ресниц до тех пор, пока сигарета не обжигает пальцы. Альбинос вздрагивает, кидает окурок в пепельницу и поднимается на локтях под недовольное мычание разомлевшего Черепа. — Фильм скоро кончится. Тебе пора. — Сегодня суббота. Покажут две серии. — бритый по хозяйски тянет альбиноса назад, а тот мучается странным чувством дежавю. Где-то он уже это слышал. Прозрачные пальцы с желтыми от сигарет ногтями ныряют в колючий ежик волос, Череп крутит головой, подставляясь под их ласки. — Вот бы всегда показывали по две серии. А лучше по три. Кадык позорно вздрагивает под кожей, удивленный вздох обжигает тонкие губы. Череп тут же стыдливо прячется поглубже в укушенный им же изгиб белого плеча, в извинение целуя темные ямки от зубов. Альбинос прижимается щекой к чужой щеке, упиваясь колкостью щетины и жаром кожи. У Черепа постоянно как-будто температура. — Там, в наружности. Найди меня после выпуска, ладно? — Бритый кивает и крепче сжимает пальцы на хрупких ребрах мудреца. — Само собой. Куда же я без тебя?