Опять в тень

«Он пошёл на это из-за большой любви… к деньгам». «Действительно ли ты так считаешь, Серёжа? Или ты лишь обманываешь себя, меня, всех вокруг?» Олег всегда строил из себя холодную личность. Хотя нет, слово «строил» не подходит, ибо он такой личностью и был. Невозможно быть в отряде мертвецов и одновременно являться истеричным человеком, который боится крови, оторванных конечностей и вида внутренних органов — эти понятия банально противоположны. Но с детства у Олега была одна «рыжая бестия», которая постоянно рушила планы, заставляла переживать и вызывала неподдельные эмоции, которые порою брали бразды правления над телом и разумом. И когда Олег увидел в телевизоре знакомое лицо Серёжи, он в очередной раз сорвался с места в стремлении помочь, вытащить близкого человека из больницы, куда его, несомненно, засунули нечестно, вывернув истину против него. Ведь Разумовский попросту не может быть настоящим психом. Но Олег никогда не забудет лицо Серёжи, когда он увидел его в больнице. И никогда не забудет, как голубые глаза, не реагирующие и не выражающие абсолютно ничего, потемнели и в них появилась пробирающая до мурашек, не знакомая прежде жажда мести, жажда крови. Одно слово, — одно имя — и Олег в очередной раз побежал исполнять приказ наперекор своим собственным желаниям. Невольно он сравнил себя с прирученной собакой, но отчего-то его это совершенно не смутило. Возможно, где-то в глубине души Олег любил исполнять приказы Серёжи, был зависим от них, пускай и корчил недовольные рожицы и театрально закатывал глаза, когда Разумовский в очередной раз требовал на первый взгляд невозможное. Но каждый раз Олег находил выход, изворачивался как только мог, лишь бы заслужить улыбку и тихое, смущённое «Спасибо». Когда дроны прилетели по душу Грома и Серёжи, Олег лежал, оглушённый. Он всеми силами пытался заставить себя подняться, но у него не выходило даже перевернуться — боль и усталость взяли своё. Однако перед глазами мужчины стояли образ Серёжи и новая, неозвученная команда: «Спаси». Но как, как ему подняться? Как найти в себе силы, когда с каждой секундой всё сильнее хочется закрыть глаза и провалиться в сладкое небытие? Олег всё же смог перевернуться на спину, но на этом — всё. Он лежал, закрыв глаза, и ждал своей участи — когда Гром убьёт его. Волков был готов принять смерть. Он славно сражался, защищая то, что ему дорого, это бесспорно; но у каждой истории есть свой конец. И, похоже, его подходит к своему логическому завершению. Но отчего-то в душе мерзким комком поселилась жалость. Нет, Олег жалел вовсе не себя. Он знал, что является совсем не хорошим человеком, а даже наоборот; весь Санкт-Петербург, если не вся Россия, ненавидит его и хочет видеть его смерть. Волков это понимал и признавал. Он сам выбрал такой путь, и дороги назад у него не было; с каждым разом он заходил всё дальше и дальше, не чувствуя никаких угрызений совести, и вот он — пик его «карьеры», когда у каждого на устах имя «Олег Волков». Выше головы не прыгнуть, Олег достиг своего максимума и был готов попрощаться с жизнью. Нет, Олег не жалел себя. Но он жалел Серёжу, который останется совсем один со своим безумием; жалел, что так много не успел сказать. Честно говоря, тогда, в больнице, Олег хотел взять Серёжу в охапку и сбежать, спасти его от того сумасшествия, что творилось с ним. Но Волков был не в силах противиться очередному приказу, поэтому послушно ушёл и начал действовать так, как сказал Разумовский. Лёжа вот так, на земле, чувствуя, как из ран медленно течёт кровь, — они явно не смертельны, и максимум, что сделают, — принесут немного боли, — Олег жалел, что так и не нашёл в себе смелости сказать три заветных слова.

***

На самом деле, о своих чувствах Волков догадался ещё лет десять назад, а подозрения возникли и того раньше, но он так и не набрался храбрости подойти к Серёже, который был так близко, но одновременно — так далеко, взять его за плечи и уверенно, чеканя каждое слово сказать: «Я тебя люблю и хочу быть с тобой». Проблема с чувствами, их осознанием и проявлением остро чувствовалась ещё в детстве. Лет в шесть Олег потихоньку начал осознавать, что очень плохо понимает то, что творится в его бедной душе, но ничего не делал, ибо не видел смысла что-либо менять. А потом он попал в приют и познакомился с Серёжей Разумовским. Олег никогда не забудет их первую встречу. Он сразу почувствовал какое-то влечение к этому странному пареньку, в глазах которого, казалось, отражалась вся голубизна бесконечного неба. В тот день Олег ещё издали услышал улюлюканье и гул. Это не было в новинку — дети в приюте очень часто устраивали драки, нередко даже на пустом месте. Многие старшие ребята считали силу показателем статуса. «Слабые подчиняются сильным», — негласный девиз приюта. Особенно часто доставалось новеньким или тем, кто слишком яро отстаивал своё «неправильное» мнение. Олег был из числа тех, кто всегда выигрывал в драках. При желании он мог без труда попасть в так называемую элиту — группу ребят, состоящую в основном из старших, которая едва ли не управляла всем в приюте. Но Волков относился к тем людям, кто предпочитал сохранять нейтралитет до последнего и нечасто влезал в драки. Он не был трусом, умел отстаивать свою позицию, но ему это было банально неинтересно. Товарищей, к слову, у него не было. Младшие его боялись, как и некоторые ровесники, старшие — просто не замечали большую часть времени. Другими словами, Олег был в своей зоне комфорта и его всё устраивало. Тогда Волков планировал, как и всегда, закрыть глаза на избиение, однако чем ближе он шёл к своей цели — если быть конкретнее, к выходу из приюта, — тем громче становились голоса. «Вот чёрт. Не получится обойти», — подумал Волков и закатил глаза. Все драки он старался обходить десятой дорогой, ибо зачастую тех, кто проходил мимо, также втягивали в конфликт разгорячённые зачинщики. В конце концов, многим было плевать, кто перед ними; для них главное — выпустить пар и подтвердить свой статус. Свернув за угол, Волков увидел рыжего паренька, окружённого ребятами постарше. Олег видел его пару раз, но мельком, и никогда не интересовался, кто это, как его зовут. Судя по всему, этот самый «рыжик» решительно утверждал то, что окружившим ему не нравилось. «Да признай просто их точку зрения, идиот, — раздражённо подумал Волков. — Они же в разы сильнее тебя, доходяга мелкий». — Эй, Волков! Тащи свою задницу сюда, поможешь решить спор! Олег вновь закатил глаза. Чего и стоило ожидать — он оказался втянут в эту неразбериху. Нехотя, всем своим видом показывая недовольство и полную незаинтересованность, он подошёл к толпе и вновь взглянул на рыжего паренька. Ему явно было страшно — это видно по его глазам. Он поджал губы, нахмурил брови и сжал кулаки, словно пытаясь показать, что готов драться. Да вот только против пятерых он, слишком худощавый, не выстоит. — Этот «господин», — начал главарь банды, слишком учтиво, что с потрохами выдавало его раздражение, — утверждает, что наша иерархия в приюте — неправильна и несправедлива. — Да ты даже слово такое второй раз в жизни слышишь, — тихо подал голос парень, за что получил гневные взгляды. Хорошо ещё, что за такие слова не получил по лицу. — Так помоги же нам, Волк, понять, кто прав, а кто — нет. «Да вы все тут поголовно полоумные идиоты», — подумал Олег. Он оглядел всю компанию злобно скалящихся ребят, ещё раз посмотрел на рыжего. Логика подсказывала, что лучше просто согласиться с мнением большинства. Так будет лучше — его отпустят, не будут больше трогать ещё долгое время. — Я говорил не только про наш приют, — неожиданно подал голос парень, когда Олег уже хотел было сказать, что большинство, как и всегда, право. Он, вздёрнув нос, смело посмотрел в глаза Олега, и тому на мгновение показалось, что в голубизне появился жёлтый оттенок. — Я говорил про всех людей в целом. Сильный не должен обижать слабого. То, что ты обладаешь большой силой, не делает тебя лучше других. Те, кто держатся на своём месте только из-за страха других людей — просто ужасные люди, которых можно и нужно покарать. Они не заслуживают жизни. Никто не имеет права издеваться над другим. Этот парень добровольно рыл себе могилу и даже уже начал закапывать себя — это становилось очевидно при взгляде на ребят, которые мгновенно ощетинились, как щенки, и начали медленно приближаться к пареньку. — Не трогайте его. Олег никогда не любил чрезмерное внимание, а когда на него уставилось пять тупых взглядов, он захотел ударить себя по лбу рукой, но вместо этого сделал несколько шагов вперёд, тем самым закрывая рыжего паренька и окончательно переключая внимание толпы на себя. — Чё ты там вякнул, Волков? — Я сказал: не трогайте его. Верно говорят: «Сила есть — ума не надо», раз вы даже элементарно три слова не можете понять. Ну всё — Олег присоединился к тому парню и также начал рыть себе могилу, но делал это куда резвее названного. Волков, на самом деле, сам не ожидал от себя таких слов, такого действия. Он думал, что, как обычно, уйдёт, оставив очередного человека на растерзание толпы; но вместо этого остался и сам добровольно подставился под удар. Серёжа — а именно так звали «рыжика», — после сокрушался, помогая Олегу обработать раны, бесконечно благодарил и иногда робко спрашивал, почему Волков так поступил. «Захотел потому что», — огрызался Олег, а после шипел от боли, когда ватка, смоченная спиртом, касалась очередной царапины. А после Олег сам спрашивал себя, что же его заставило остаться. Серёжа заставил — ответ ясен. Заглянув в его глаза, в которых помимо страха плескались решимость, уверенность в своих словах, увидев, что тот был готов сражаться до победного, как зверёк, загнанный в угол хищниками, Олег понял: он не может вот так оставить его. Почему? Да потому что он отличается от других, это и ежу понятно. Несмотря на страх, несмотря на явное физическое превосходство противников, Серёжа не сдался, не отступил. Волков уверен: если бы он не встал на его защиту, Разумовского бы избили, и избили сильно, но он вышел бы победителем в какой-то степени, ибо до конца остался верен своим принципам. Через несколько дней они столкнулись в коридоре, и Разумовский, смущённо улыбнувшись, поинтересовался, как Олег себя чувствует. А сам Олег, прежде толком ни от кого не получивший ласки и добра, растерялся и не смог ответить. Он просто стоял, неоднозначно глядя на Серёжу. Тот что-то пробормотал, попрощался и спешно ушёл, пряча покрасневшее лицо, а Волков смотрел ему вслед. А после сам нашёл его и ответил на поставленный вопрос. Стоит ли говорить, что после знакомства с Серёжей Олег стал влезать в драки гораздо чаще. Но теперь не просто так — он защищал Разумовского, защищал его от всех, чтобы это испорченное общество не испортило его. Но кто же знал, что однажды он не сумеет уберечь его от беды, что однажды на руках он почувствует кровь самого дорогого ему человека и отчаяние, захлестнувшее его, не сравнится ни с чем.

***

Волков нашёл в себе силы подняться. Точнее, ему в этом помог Серёжа. Всегда помогал. В моменты отчаяния, близости смерти Олег вспоминал, что в России, в Питере, дома его верно ждёт любимый человек. Разумовский был как Ангел, который спускался с Небес, дабы одарить жалкого смертного своим вниманием и даровать чуточку силы, чтобы тот и дальше продолжил жить. И Олег действительно жил, убивал всех, кто вставал на его пути, ни жалости, ни угрызений совести не чувствуя. Его не страшил даже Ад — ужасное место, вгонявшее очень много людей в ужас, и не просто так. Вот только Волков видел настоящий Ад. На войне. Когда люди, озверев, убивали всех. Иногда даже своих. Даже раненых. Даже стариков и детей. Он видел безумство в их глазах, и безумство это затронуло отчасти и его — чтобы убедиться в этом, достаточно просто посмотреть на беспредел, что Волков учинил в городе. Но он не жалел себя и не боялся справедливой кары, ведь пока где-то там жил Серёжа, Олег был спокоен. И вот сейчас его счастье было под угрозой. Он чувствовал, что Гром может убить Серёжу, и тогда конец всему — и Серёже, и Грому, и Олегу. Но Волков этого не допустит. Не имеет права допустить. — Я торжественно обещаю оберегать и защищать Сергея Разумовского! — Олег, встав в героическую позу, скорчил самую грозную гримасу, которую только мог скорчить пятнадцатилетний подросток. — Ой, да брось! Ты меня смущаешь! Нет, правда, Олег, перестань! — Серёжа, смеясь, слабо ударил друга по ногам, так, что тот повалился на кровать, на которую, собственно, прежде и забрался для «торжественной речи». Он поклялся оберегать и защищать Серёжу. Он поклялся, и клятву выполнит во что бы то ни стало. О том, что Разумовский пытался убить его, они серьёзно поговорят. Очень серьёзно. Очень-очень. Но только позже. Сейчас — ноги в руки, Серёжу в охапку, Игоря на тот свет — и дёру. Наполненный таким настроем, Олег решительно направился туда, где и сидели названные. Его мышцы были напряжены, он был готов к очередной драке с Громом, которую он, без всяких сомнений, выиграет. Игорь, может, и хорош, но недостаточно. Однако настрой мигом испарился, словно его и не бывало, стоило Олегу завернуть за угол. Есть выражение — «кровь застыла в жилах». Или «сердце от страха в пятки ушло». Всё это — лишь преувеличения, позволяющие человеку более точно описать свои чувства. Олег таким не страдал. Если ему было страшно, он говорил напрямую. Хотя, если честно, предпочитал о таком вообще не говорить никому. Кроме Серёжи, разумеется. Волков — человек прямолинейный, и в речи своей редко использует слова в переносном значении, однако он готов поклясться, что, когда увидел кровь на белой рубашке Серёжи, его сердце остановилось на несколько секунд. В буквальном смысле — резкая боль в области груди, дыхание вмиг перехватило, а силы покинули его, словно их и не было. Волков может с уверенностью сказать, что, побудь он в таком состоянии ещё несколько секунд, упал бы на пол замертво. Однако это состояние быстро прошло, заменившись куда более сильным чувствами. Без долгих раздумий Олег бросился на Игоря, который не успел толком отреагировать. Вероятнее всего, он не ожидал, что Волков жив и в состоянии снова лезть в битву. Впрочем, последнего это не волновало. Повалив Грома на пол — прости, Серёжа, ты, должно быть, больно ударился, когда упал с коленей этого урода, — он со всей силы сжал руки на его шее. Его душа металась от боли, рвалась на части от страшных предположений, что Разумовский может быть уже мёртв. И из-за этой боли его разумом полностью овладели слепая ярость и безграничное отчаяние. Несомненно, если бы не этот майор, Серёжа был бы жив. Игоря ему было нисколько не жаль. Олег возненавидел его ещё в больнице, а после, прочитав лично о произошедшем, возненавидел ещё сильнее. Гром, к слову, сопротивлялся как мог. Он, хрипя, пытался скинуть с себя Олега, бил его всё больше слабеющими руками, однако Волков был сильнее. Его лицо искажено злобой, на уголках глаз — маленькие капельки слёз, выдающие его страх. И вот — Игорь в последний раз слабо, совсем неощутимо ударил Олега и обмяк. В таком состоянии его очень легко убить, однако Волкову плевать. Пожалуйста. Он вскочил и рванул к Серёже, что лежал совсем неподалёку. Возможно, он пытался отползти. Возможно, просто неудачно упал, когда Олег ударил Игоря. На мгновение Волкову показалось, что его грудь немного приподнялась, а после — опустилась. Пожалуйста, только живи. Волков никогда не был верующим человеком, однако сейчас он молился. Он не знал ни одной молитвы, поэтому просто бесконечно умолял Бога. Но его мольба шла от души, что, по словам многих, куда важнее. Я прощу тебе те пять пуль, только, пожалуйста, живи. Серёжа был всё так же прекрасен. Даже с разбитым лицом он походил на Божество, которое спустилось на Землю, чтобы в корне истребить всех, кто отравлял жизнь простого люда. Даже с растрёпанными волосами он выглядел прекрасно. Неописуемо прекрасно. Всё было бы хорошо, если бы не парочка минусов. Взгляд пустых — неживых — голубых глаз смотрел в пустоту. Это пробирало до мурашек. На лице застыла слабая улыбка — интересно, что заставило его улыбнуться прямо в лицо смерти? Из раны лилась ярко-алая кровь, пачкая всё вокруг. Внутри Олега что-то окончательно сломалось. Должно быть, и без того потрёпанная душа. Он аккуратно поднял тело Разумовского и прижал к себе, чувствуя, как очень быстро оно теряет своё живое тепло. Одной рукой Олег аккуратно закрыл глаза Серёжи, и на мгновение появилась безумная иллюзия, что тот просто спит — уставший от всего, он отгородился от мира и проблем, спрятавшись в мире снов, но стоит его немного потрясти — и веки задрожат, а после немного поднимутся, открывая взгляд недовольных, но до боли в сердце родных голубых глаз. Волков не плакал. Волков не кричал. Он просто замер, словно парализованный, и смотрел на лицо Серёжи, практически не моргая. Олег не мог поверить, что он мёртв. Сергей Разумовский погиб. Да это даже звучит смешно! Но суровая правда не позволяла строить заранее бессмысленные надежды. Он мёртв, и даже лучшие врачи не смогут его оживить. Рана — глубокая, задето немало сосудов и артерий, а количество уже потерянной крови слишком велико. Никто не сможет оживить мёртвого. Серёжи больше нет абсолютно нигде. Его больше не найдёшь ни в одном уголке Санкт-Петербурга. Он больше никогда не зайдёт в дом, уставший, но довольный. Больше никогда не попросит Олега об услуге. Волков уже никогда не сможет обнять его, поцеловать, отгородить от всего плохого и защитить. Он уже не смог это сделать. Он уже провалился. На его руках кровь лучшего, единственного друга и любви всей жизни — в прямом и переносном смысле, и никогда Олегу не отмыться от неё. Всю оставшуюся жизнь его будет мучить совесть, которая будет сыпать соль на и без того не заживающую рану. — Прости, Серёжа, — почти прошептал Олег. — Я не смог сдержать своего слова.

***

Волков видел Ад на войне, и этот Ад проследовал за ним в Санкт-Петербург и в его жизнь, которая после смерти Серёжи превратилась в пустое, абсолютно бессмысленное и жалкое существование. Олег был благодарен, что у него есть «режим автопилота»: мозг сам делал нужные вещи, тогда как сознание пребывало в какой-то прострации. Дни безумно быстро сменяли друг друга и навсегда забывались, время потеряло всякие вес и значение. Всё это походило на жутко нелепую, несмешную шутку, и он безустанно ждал, что вот-вот кто-то выпрыгнет из-за угла и заорёт: «Это всё пранк, вон камера!», а Разумовский, живой и невредимый, выйдет к нему, Олегу, и, неловко улыбаясь, попросит прощения. И Волков даже злиться не будет — просто обнимет его и больше никогда не отпустит. Но это звучало ещё безумнее, чем смерть Серёжи. Олег постоянно себя отвлекал. Чтением, долгими прогулками, разговорами с самим собой, но в моменты, когда разум прояснялся, будто бы выходил из своеобразной комы, боль мёртвой хваткой вцеплялась в душу, грызла её, заставляя постоянно истекать кровью, и была просто невыносимой; от неё хотелось на стену лезть. Волков всегда презрительно относился к людям, которые заканчивали свою жизнь самоубийством. Он считал их слабыми, ведь все проблемы можно решить; читая в новостях об очередном суициднике, Олег лишь усмехался: «Каким надо быть слабым человеком, чтобы вот так сдаться?» Оказалось, всё до безумия просто, ведь не все проблемы можно решить. Олегу было стыдно, ему было страшно, когда его голову посещали мысли о самоубийстве. Он вздрагивал, бил себя, вскакивал и мчался делать хоть что-то, лишь бы занять свой мозг другим. На время это срабатывало, но после печаль и безнадёга вновь охватывали разум и сердце. В этот раз было так же. — Инэнен кора шэрэ бэтэге! — злобно выкрикнул Олег, вытаскивая из духовки сгоревшее блюдо. Запах гари мгновенно заполнил небольшую комнатку, из-за чего Олегу пришлось открыть окна, чтобы избавиться от него. У него никогда не сгорала еда. Она всегда получалась идеальной — талант, которым Волков искренне гордился. И вот — такой сюрприз. Немудрено испортить ужин, когда мысли лишь о том, как бы избавиться от надоедливой боли в груди. Опёршись о подоконник и глядя в непроглядную ночную мглу, Волков думал, думал, думал… Так нельзя дальше жить. С каждым разом всё больнее и больнее, жизнь превратилась в сущий Ад. Рано или поздно он просто сойдёт с ума, а безумие, как известно, одна из самых худших вещей в мире. Волков закрыл глаза, глубоко вдохнул, чувствуя приятную прохладу ночи. Всего каких-то десять лет назад они с Серёжей вот так же стояли у окна, смеялись и обсуждали какую-то нелепицу. Он был в домашней одежде, и Волков невольно заглядывался на него, представляя, как поцелует сначала в губы, потом в шею, а потом… Олег практически отскочил от окна, словно ошпаренный. «Вы ведь так и не поговорили с ним». Голос, чужой, вкрадчивый, заставил Олега вздрогнуть и схватиться за голову. Он сжал пальцы, до боли оттягивая волосы, и медленно опустился на колени, словно собирался молиться кому-то. Его безумный взгляд был направлен в пустоту. Его испугал не столько сам факт наличия этого голоса, сколько сказанная им истина. Действительно — с Серёжей они так и не поговорили. Олег не успел извиниться перед ним за то, что уехал, не успел так много сказать, а всё потому, что в очередной раз пошёл на поводу желаний Разумовского, хотя сам хотел совершенно другого. «Последнее, что ты сказал ему — это обещание вернуться целым и невредимым, после чего он узнаёт, что ты погиб в Сирии». — Я знаю, что это моя вина! — не выдержав, воскликнул Олег, убрал руки от головы и затравленно осмотрелся, словно надеясь найти того, кто это говорит. Безуспешно. — Я всё знаю! Но что мне ещё оставалось?! Ответа не последовало ни через минуту, ни через пять. Стоило признать: Волков окончательно сошёл с ума, раз разговаривает с тем, кого не существует. Но голос был прав. Всё это время Олег взаимодействовал лишь со второй личностью Разумовского, хотя сам того не подозревал. Он слышал диагноз, но не был готов поверить в него. Получается, настоящий Серёжа видел Волкова дай Бог минут пять, когда тот дрался с Игорем. Они не виделись так много лет, чтобы после, по глупости Олега, увидеться на жалкие пару минут, а после опять потерять друг друга — в этот раз навсегда, окончательно и бесповоротно. Волков рывком вскочил, направился на кухню, но не чтобы исправить поздний ужин. Олег пил нечасто. Можно даже сказать, почти никогда. К алкоголю он относился плохо, пьяных людей на дух не переносил. Чаще всего выпить его уговаривал Серёжа. А когда твой любимый человек едва не умоляет тебя составить ему компанию, отказать, между прочим, невозможно. Но сейчас Волков желал забыться. И ему неважно, каким методом это сделать. Глоток за глотком, он постепенно пьянел, но долгожданной бездны успокоения так и не находил. Наоборот, с каждой минутой он всё больше и больше погружался в пучину отчаяния; оно, как болото, затягивало его, и чем больше Олег сопротивлялся, тем сильнее шёл ко дну; ещё немного — и его лёгкие наполнятся водой, навсегда отгородив его от мира. Вскоре весь алкоголь закончился. Волков, практически не чувствуя реальности, сидел за столом, отрешённо смотря на пустую бутылку. Забыться не получилось, он лишь сделал ещё хуже. Внезапно появилось желание заплакать, как ребёнок. Но Волков, желая сохранить остатки достоинства, терпел, до боли и крови кусая губы. В голове его была одна мысль. Он решительно отмахивался от неё, но чём больше сопротивлялся, тем больше ему хотелось испытать судьбу. Ведь даже если не получится… даже если он проиграет… то всё равно останется в плюсе, ведь обретёт долгожданный покой. Наконец, спустя долгих пять минут борьбы, Волков, шатаясь, поднялся со стула и пошёл в комнату. Там, в шкафу, покоилось оружие, к которому он не притрагивался с момента смерти Серёжи — вот уже пятый месяц. С трудом найдя револьвер — дорогой, зараза, — Олег опустился на диван и дрожащими руками вставил одну пулю. Волков поднёс дуло к виску. Он чувствовал дрожь во всём теле, какая-то часть его существа отчаянно боролась за жизнь и хотела опустить револьвер, другая же, уставшая, уже ничего не хотела. Кроме, разве что, объятий Разумовского. «Если загробная жизнь существует, — думал Олег, — Серёжа не позволит мне умереть». Позволил. Тишину ночи прорезал выстрел. Разбуженные люди вызвали полицию, которая, выломав дверь, нашла тело разыскиваемого Олега Волкова с револьвером в руке. И многие вздохнули с облегчением — этот подрывник наконец-то умер, опасность исчезла. Никто не оплакивал Олега. Никто не жалел его. Ведь единственный, кто относился к нему с теплотой, уже сам давно покоится в сырой земле.