confidence [nf]

Августу, в принципе, повезло. Если смотреть глобально. Второй шанс в этой жизни достаётся немногим, а бонус в виде охуенного функционального экзопротеза — вообще только ему. Постоянная боль — малая кровь, минимальная плата. Августу во второй жизни досталось бремя эксклюзивности и если его нести, то с задранным подбородком; у Августа всё уникальное, никакой серости, — деньги любят тишину только если ими владеют трусливые люди. А Август любит погромче. Поярче. Со спецэффектами. Кроме фейерверков; фейерверки слишком похожи на взрывы. Жизнь в вечной опасности — второе бремя на плечах Августа ван дер Хольта. Перманентно сидеть на измене бессмысленно: Август обеспечивает себе защиту условно, исключительно в рамках разумного; если очень захотят убить — убьют и так, Август знает по личному опыту. Бодигард — больше статус и иллюзия защищённости, чем опционал. Август убеждён, что они все работают на него, что нет кротов, нет крыс, но доверия тоже нет, — Август, кажется, разучился доверять всем, кроме сестры. Отто он тоже не доверяет. Отто молчалив, прекрасно подготовлен, очень внимателен, предупредителен настолько, что, кажется, читает мысли, — Отто идеален и в этом его проблема. Август знает: если кто из его людей и убьёт его, то это Отто. Отто — слабое место в броне, нерешаемая трагедия положений. Он чересчур осведомлён, но парадокс в том, что быть неосведомленным на его должности невозможно; опасным Отто сделал сам Август, и, отмотай время назад, сделал бы снова — больше некого. А иначе никак. Или, может, Август чересчур молод. Молодость прощает ошибки. Август согрешил: затащил Отто в койку, не подумав; одновременно и плюс, и серьезный минус; укрепление связи, но примесь личных мотивов в стерильных деловых отношениях, — стерильность нарушена, анафилаксия, шок, пиздец. Да, Август спит с Отто. Да, давно, да, часто, да, много. Может, слишком много. Потому что, возвращаясь к парадоксу, Отто как будто единственный, с кем можно не на отъебись, многоразово. С другими тоже можно — но это риск, а Август столько шампанского уже просто не выпьет; поэтому — Отто. Август едва ли что-то знает про него — признак хорошего наёмника, — но догадывается, что Отто, наверное, швед; удобен, в обращении прост, как икея. Отто прекрасный любовник и, числясь телохранителем, с обязанностями личного ассистента справляется лучше девочки, у которой эта должность прописана в контракте. Август понимает: Отто мог бы заменить весь штат его приближённых. Но так, увы, нельзя. Если настолько сконцентрировать полномочия, даже самому дебильному кретину со стороны будет видно, насколько Отто важен. Это сделает Августа уязвимым. На сегодня Август почти что неуязвим. Он трахается с Отто в спальне отца. Отец давно мёртв, Хольт-инк и все его деньги, включая кипрские оффшоры, перешли к Августу, но ненависть и желание делать назло никуда не делись. Отец был бы в бешенстве, думает Август. Это единственное, о чем он успевает подумать, прежде чем станет слишком хорошо; Август предпочитает поменьше трёпа и член побольше, — здесь Отто тоже всё ещё идеален. Из-за него Августа хуярит током; микроиглы разрядов кусают ладонь каждый раз, когда Август комкает простынь в кулак. В комнате светлеет от синего, заряд в корпусе кипит и пахнет озоном; Август кончает, прожигая ладонью матрац. Секс — альтернативная форма разрядки. Ебучий экзоскелет требует слишком много времени и внимания, и Август с ним нихуя не сделает — классика созависимых отношений. Августу приходится ежедневно прыгать, бегать и пиздиться в специально оборудованном помещении. Обилие штата позволяет скрашивать эти своеобразные тренировки, но бой с тенью предпочтительнее, — лупить манекен можно без опасения нанести ущерб. В совершенно пустом (не считая Отто) зале Август отпускает себя. Отто обычно просто наблюдает, но иногда подключается, и спарринг, начинающийся, как финал ufc, постепенно переходит в возню; они потные, злые трахаются на матах или в душе, не включая воду, — так лучше всего. Из природного авантюризма Августа они даже разок ебались в машине. Идея была гениальной в своей идиотии; оба понимали, как, скорее всего, это кончится, и чем опасна критическая близость бензобака с генератором искр тоже было ясно, но Август закрывал гештальт — а ради такого, как известно, всё можно. До конца, правда, не дошло: на моменте стыковки Август, не глядя, схватился за пластиковую хуйню между передних сидений и приборка в ахуе засемафорила; потом выяснилось, что тогда ещё и стартёр перегорел. Урок был выучен: ебались теперь только в местах, максимально безопасных по электронике. В мезонине одного из загородных домов, на столе, предварительно спихнув нахуй ноут с секретами, достойными ЦРУ или Ми-6 — и это если не вчитываться. На официальных приёмах тоже трахались. Августа прошибало сладкой волной от случайных соприкосновений, фантомный позвоночник щипало микротоками, — наедине с Отто Август по-блядски тёрся задницей об его строгие брюки и командовал: прижми меня к стене, положи руку на шею, сожми, выеби, — Отто выполнял. Август скользил локтями по краске и затылком чувствовал, как чужой бицепс дёргается в ритм толчкам. Лампы под потолком гасли, предварительно хлопнув вольфрамом. В воздухе креп озоновый запах. Августа вело. От Отто с самого начала неизменно слабо тянуло куревом и мужчиной. Август, обычно болезненно восприимчивый к запахам, к этой смеси неожиданно для себя привык. Настолько, что тело, учуяв, выкидывало сноп эндорфинов; тело — тупое, для тела Отто = безопасность. Август раздражается на себя за неуёмное желание рядом с Отто расслабиться. Август всегда напряжен, это его осознанный выбор, релакс — путь к деградации, мозг должен работать ежесекундно, мышление — ресурс, развивающийся пропорционально использованию. Август думает постоянно. Он плохо спит и ночью выгоняет Отто из спальни, потому что рядом с Отто Август спит отвратительно хорошо — особенно если Отто непосредственно близко, под боком. Августу не нравится. Отто целует его в коленку. Августу не нравится ещё больше. — Отто, — смеётся Август, — тебе нельзя меня любить, ты понял? И легонько шлёпает по щеке. — Как скажете, — говорит Отто. Он никогда не улыбается, и Августу кажется сексуальной его флегматичная дисциплинированность; Отто сексуален тем, что всегда знает, что делать, и, что важнее, делает. Уверенно, не сомневаясь. Отто как будто умеет и может вообще всё. Август от одной этой мысли заводится с полоборота и дёргает Отто на себя, целуя слюняво, взасос, с языком; Отто нависает сверху, гладит по ляжке; у Отто очень тёплые шершавые руки. Августу нравятся опытные. Это, наверное, опять из-за отца, — так сказал бы дедушка Фрейд. Август думает: пошёл ты нахуй, Фрейд. Интересно, что бы ты сказал, увидев Отто. Особенно без рубашки. Особенно у себя в ногах. Отто — реквием по бисексуальности Августа. Он подкладывает подушку Августу под живот, чтобы было удобнее, пока Отто вытрахивает из него всё накопленное за день эмоциональное дерьмо; Август в этот раз, наверное, попросит остаться. Боли после модификации протеза первое время адские, из обезболов помогает только морфин, — Август не ставится, Август терпит, потому что зависимость — ещё одна слабость. Трахаться в этот период мучительно. Но Август, наверное, мазохист — ему хочется. Боль обостряет удовольствие от процесса. Август выгибается так, что экзоскелет, кажется, вот-вот треснет. Губы искусаны в кровь и края ранок обугливаются; воздух вокруг Августа — одна огромная шаровая молния. Часы, неизменно обнимающие запястье Отто, в его электрополе выходят из строя. Отто целует Августа в угол рта. Август оставляет Отто на плече ожог в форме ладони; это экспертиза, пальчики для ментов, чтоб было, по чему опознать, если челюсть размолет в кашу; Августа, правда, хуй опознаешь: он столько раз по первости хватался за железки во время сброса заряда, что пальчики стали совсем гладкими, без намёка на капиллярный узор, — так вот, у Отто на плече теперь краснеет пятипалое клеймо. Отто даже не морщится. Отто простит. Август его почти ненавидит. Отто — первый в его второй жизни любовник, не обращающий внимания на протез. На эту огромную лавовую лампу, вшитую в спину вместо хребта. Отто трахает его без хуйни, как нормального; Август вспомнил, что так, оказывается, можно. Ого. Отто ощущается настолько надёжным, что Августу против воли хочется разделить контроль над ситуацией, отдать ему половину, — Отто как будто можно доверить всё. Возможно, Август ошибается. Возможно, из-за того, что Отто — единственный за две его жизни любовник, с которым Август кончает первым. И это, на самом деле, нихуя не здорово. — Что значат твои татуировки? — спрашивает Август, когда Отто с закатанными рукавами ковыряется под капотом заглохшей машины. Глава Хольт-инк, как бы смешно не звучало, в быту — вынужденный ценитель ретро-люкса и механики, а Отто достаточно старый, чтобы уметь обращаться с раритетами; Август мало что понимает в карбюраторах, поэтому наблюдает больше за ним, чем за процессом починки. — Ничего, — отвечает Отто. Он в конкретный момент всецело поглощён тонким железным прутиком, которым сам же только что тыкался куда-то в начинку. — Масло кончается. — Так долей, — советует Август. Ничего не значащие вещи — в этом весь Отто. Он, в отличие от Августа, не мучается вопросами мотива и целесообразности; он просто делает. Отто — исполнитель, андроид. Август — его программер. Такой бдсмный расклад звучит возбуждающе, особенно когда Отто вежливо проводит пальцами Августу по губам: это предложение облизать, которое Август принимает. Хули нет; сам всё инициировал. Август лижет пальцы старательно, заглатывая все три, обсасывает, языком, насколько получается, гладит фаланги и так далее, ровно до тех пор, пока не слышит чересчур спокойное «достаточно». За «достаточно», как правило, следует ебля. На слюну очень жёсткая, почти болезненная, причём для обоих; Август уже знает и авансом утыкается лбом Отто в грудь, шипит и матерится, а Отто аккуратно, но очень, сука, крепко держит за талию, неумолимо насаживая до упора, — Августу кажется, что ещё чуть-чуть и из глаз ёбнут искры. Когда Отто толкается, и правда вдруг брызжет; не искры — слёзы. Август плачет впервые за много лет и хуй пойми, почему. Отто снимает его с себя и молча прижимает, гладит по затылку, шее, — Август в этот момент ненавидит Отто больше всего не свете, но послать нахуй мешает комок поперёк гортани; Август проглатывает эту смазливую хуйню и плачет, обхватив обеими руками непробиваемую скандинавскую спину. Отто хватает мозгов не обсуждать этот инцидент ни тогда, ни позже. Но Август ведёт себя как богатенький ублюдок; это эскапизм, Август так компенсирует, — в кураже он загоняет партию экспериментальной продукции серьёзным дядям и чуть не получает от них по жопе, когда продукция показывает сырость на полевых тестах, — мозги встают на место после пули, чиркнувшей в безопасной — но! — близости. Отто тогда спасает его задницу. Снова. Вообще-то, в этом и заключается функция Отто. Он так отрабатывает свой шестизначный долларовый гонорар. Отто — педант, наёмник, киллер и трудоголик. Август — инженю. Взрослый проблемный ребёнок с кучей денег, которого нужно прикрывать от злых дядь и (иногда) тёть. В любом случае, роли довольно простые. Они оба справляются. По особым случаям Август надевает перстни-печатки и после выжимающей деловой встречи Отто в кабинете массирует ему кисти. Август все переговоры улыбается, играет бровями, много шутит; это ролевая модель суки-пустышки, с серьёзными клиентами Август ей тоже пользуется, но всегда держит ушки на макушке; это огромный ебучий стресс, от которого искрит, и кольца оставляют на пальцах ожоги. Отто массирующими движениями втирает в покраснения пантенол. Август дышит сквозь зубы от боли и кайфа. — Как прекрасны Ваши нежные руки, — говорит Отто. — Не переживай, скоро снова увидишь их на своём члене, — огрызается Август. Он хамит Отто, потому что устал и потому что не знает, как ответить на его комплимент, чтобы не было стыдно. Август, разумеется, знает, что у него красивые руки, и сам он красивый, о чём ему по праву должны говорить и не раз говорили, но Отто делает это как-то слишком… интимно, что ли. Августу неприятно. Он плавит случайно схваченный паркер, когда Отто прижимает к столу и целует в шею; Август стонет, как девчонка, и коленки подкашиваются; Отто поддерживает под съехавшиеся лопатки, не давая сползти на паркет. Они снова трахаются на столе, спонтанно, комкано, и Август зажимает себе рот ладонью, чтоб не стонать в голос: в соседних помещениях полно людей, а уши у стен, как известно, слышат прекрасно. Августу ну очень хочется думать, что их интрижка строго конфиденциальна. Он понимает: перманентное присутствие одного человека возле другого неизбежно рождает слухи. Про всех селеб жёлтая пресса сочиняет фанфик о романе с охраной; слухи, считает Август, это хуйня. На слухи поебать. Главное, чтобы у них не было подтверждения; этого Августу уже не хотелось бы. Не из-за себя и не из-за Отто, им похуй и на них обоих похуй, но вот Хольт-инк — компания с имиджем. А имиджу корпораций новости о бурном романе глав, как правило, сильно вредят. Имидж подмочен — падают акции; вот этого Августу совсем не хочется. Август корпорацией дорожит; бизнес превыше всего. Бизнес приносит Августу деньги. Деньги — фантики с ответами на жизнеопределяющие вопросы. У Августа их много, поэтому гедонизм — самая верная из концепций. Август покупает произведения искусства и людей на счёт «три», а этим вечером он пьёт безумно дорогое вино. Потому что может себе позволить. Разумеется, в халате на голое тело да под классическую музыку — иначе зачем? Отто, конечно, рядом. Кормит с руки дижестивом; сегодня Август в настроении быть гротескной богемой. Он напивается в дерьмо двумя бокалами (Август обычно не пьёт), и Отто вынужден на руках нести его до кровати. Перед тем, как окончательно отрубиться, Август шепчет в седую бороду: «я тебя убью, не смей меня предавать». Наутро Августу думается, что лучше бы его во сне пристрелили, накрыв подушкой. По-хорошему, ему вообще нельзя пить: он постоянно на иммуносупрессорах и антиагрегантах, чтоб капризное тело не тромбануло или не атаковало загнанную в него огромную железку; — Август слушается врачей, потому что в медицине понимает на уровне «хороших» и «плохих» углеводов, но те же врачи дарят ему ещё максимум десяток; значит, не так уж страшно — Август всё равно скоро сдохнет. А помирать надо с музыкой. И под арзуагой. Или под Отто. Одно другому не то чтобы мешает; Август просто сознательно избегает пьяного секса. Патологические эмоциональные всплески хуй предугадаешь, контролировать их сложнее, а пьяным Август чувствует мир гораздо острее, много смеётся и злится; короче, даже петтинг — только в стёклышко трезвым. Даже с Отто. Особенно с Отто. Августу кажется, что Отто чем-то его накачивает. Или что у него страшная, неизлечимая болезнь: неумение держать коленки сведёнными. Отто трахает Августа сзади и его мажет, в фарш раскатывая, когда Отто хрипло обзывается zer gutt мальчиком; это всё так нехорошо, просто кошмар. Август обнимает Отто за шею и прижимается голодным телом. Под подушечками пальцев пляшет мелкоамперное, — Августа аж передёргивает, его вольто-ресурс по ощущениям разгоняется до промышленной тыщи и самопроизвольно нивелируется, оставляя слабость, кровоподтёк под носом и ионизированный туман в башке; в прошлой жизни Август назвал бы это оргазмом. После Отто — как после нейтронной бомбы; воздух в спальне становится разреженным, как во время грозы. Ноздри щекочет озоном, оглушительно тихо и Август мокрый до последней хирургической нитки; Август ненавидит, когда Отто с ним нежничает, но внутренний стержень недостаточно крепок, чтобы отказаться от маленькой шалости; Август роняет свинцовые веки: похуй. Будь как будет. Отто касается эфемерно, так тонко, что почти обманул, но Август знает: Отто может выломать его металлический позвоночник как раз вот этой вот рукой. Но Отто только берёт его под коленки и разводит бёдра, как на ëбаном тренажëре в качалке. И Август лежит, раскрытый, беззащитный, задержав воздух; томительная пауза, в которой даже дыхание прозвучит грубо. А у Отто железная выдержка. Он может ебать очень медленно, и это какая-то сраная пытка, — Август царапает мощный загривок, чувствуя, как от статики на нём встают волосы. Август не любит татухи. Портить шкуру — удел проституток и низших слоëв мафии. В плане ЗППП и татушек Август брезгливо чист; его тело — храм, в нём был бог. Бог Августа молчалив и татуирован по самое не хочу. Он подчиняется Августу, но только пока Август способен его оплатить. Август зовёт его вслух — «oh, gott!», — когда кончает. Другого бога Август не ищет. Он прочитал всего Ницше, потом Гегеля, после вынес истину: если много думать на абстрактные темы — ëбнешься. Так что самопознание через книги для Августа этап уже пройденный. Он себя уже во всех позах познал и теперь убивает свободное время буддистскими практиками. Коуч говорит, что индусские приколы помогают контролировать аффект. Август не то чтобы сильно ей верит. Чакравакасана, баласана — одна хуйня, за три месяца видимый профит только в растяжке. Только когда его трахают на коврике для йоги, Август думает: да, хатха-йога работает. Правда, скользит так себе. Не очень-то и удобно. А комфорт в жизни Августа первостепенен. Кожа вокруг протеза постоянно ноет, спина фантомно болит, и Август бессонными ночами ворочается в попытках занять удобную позу — безуспешно. Август жаловался белохалатникам, засунувшим в него экзоскелет; ортопед в очень мягкой форме намекнул, что это, типа, не к ним. Что, типа, это не спина болит, а мозги текут. ПТСР или вроде того. Август кивнул, типа понял. Идти к психотерапевту он, разумеется, не собирался. Вместо этого стоял в планке, пока не начинал дымиться прикроватный коврик. В какой-то момент планка была заменена сексом; по затрачиваемому калоражу ощущалось плюс-минус так же. Август специально придумывал позы посложнее, с вовлечением наибольшего числа мышечных групп, чтоб наверняка; не всегда, но часто схема работала. А с Отто даже эквилибристики не потребовалось; после семи минут догги-стайла Августа трясёт, как от пресловутой планки. Август кончает, дрожит и параллельно мерцает искусственной хребтиной, как миррор-болл на Нейтмэдже в лучшие годы. Ёбаный сюр. Отто нравится. Отто нагибается и легонько прикусывает кожу над лопаткой. Больной ублюдок, — беззлобно думает Август. Укус настолько слабый, что даже не больно. Август поводит плечами. За спиной слышится сдержанный вздох — смесь восхищения и чего-то ещё, сейчас неважного. Август думает: а, похуй. В его среде кинк на киберпанк — далеко не самое гнилое, что может быть в человеке.