Заткнись.

      Солнце светило так ярко, что, казалось, оно ослепляет всех вокруг, птички щебетали что-то на своем возле некрупных голубых яиц в крупную черную крапинку, извечно поправляли гнездо, впихивая тополиный пух в зазоры, гордо выпячивая мягкую грудь.       — Да захлопни ты пасть! — что ж, такое заставляет вздрогнуть даже птиц, внезапно притихших от громкого крика и неаккуратно выронивших пух из клюва.       — Верно! Человек, выгони его уже, он говорит странные вещи, — поддерживает черный дракон, который впервые ловит на себе такой взгляд человека.       — Раон, тише, пожалуйста, — уже спокойнее просит Кейл, но его шаткая нервная система, как башня дженга, из которой вытащили неверную дощечку, обрушилась, вызывая несвойственный ему гнев.       Это произошло так просто. Кейла мало что может вывести из себя, но всë то раздражение, которое копилось долгое время в этом мире и не могло сброситься даже во время битв, заполнило его собой. Хотелось кричать, рвать и метать. Сейчас его раздражали даже дети. Все раздражало. Это глупо, конечно, все было как всегда, а он отчего-то вспылил.       Но этот мерзкий тембр. Голос заискивающий, пытающийся как-то прибеднить себя на чужом фоне, не жалеющий чужих жизней… Черт. Нужно успокоиться.       — Ох, как и ожидалось от нашего Бога, — подал голос тот самый, которого Хенитьюз хотел придушить, чтобы получить утерянную тишину. — Вы, в самом деле, можете держать себя в руках, когда такие мошки, как я, мешают вашему сну.       С его губ не сходила улыбка. Не будь Клопе Секка инвалидом, то… Кейл очень хочет пройтись кулаком по этому лицу.       Его руки слабые, все это знают, но просто хотелось, чтобы этот сумасшедший заткнулся хотя бы на несколько часов, чтобы вообще все исчезли ненадолго. Ему нужно прийти в себя, его глаз дёргается, и вполне ясно всем присутствующим, кто вина всему этому.       Клопе Секка не делал ничего такого, все было как обычно, но от этого чуть более раздражающе. Война позади, все несчастья тоже. Это ли не прекрасный момент жить полной бездельнической жизнью, иногда читая романы, вкусно потчевая и сладко спя? Кейл надеялся, что этот.       Естественно, когда Клопе начал говорить про какие-то новые свершения, первым желанием было выгнать его, вторым попросить Рона, наконец, избавиться от этого человека, а третьим, когда его рот, не закрываясь, твердил о вечной славе в боевых сражениях, было расправиться с ним самому.       Секка словно не понимал, что война — это не слава. Война — это потери людей и запасов продовольствия, война — это страшно, как для тех, кто сражается на фронте, так и для людей, ждущих возвращения первых. Война не может быть простой, о чем безостановочно твердят уста Клопе, и это выводит из себя.       — Заткнись и уходи сейчас же, — сквозь зубы, как можно спокойнее, пытается говорить Хенитьюз, но с каждой секундой ниточка терпения разрывается. Каждый одержимый взгляд зеленых глаз неприятно давит на мнимое спокойствие.       — Но все же я думаю, что вам нужно начать…       — Аааргх! Заткнись, блять, заткнись, — Кейл уходит прочь из спальни, зажимая уши, словно пытаясь избавиться от какого-то раздражающего звука, не обращая внимания на ошарашенные взгляды детей и заинтересованный Клопе.       Бить людей нельзя. Кейл в курсе, поэтому пытается дышать глубже, идя наугад, потому что «запись» решила поиграть и начать мелькать прямо перед глазами, мешая обзору. Он постоянно натыкался на шкафы и диваны, но все старался выйти на улицу.       Солнце припекало, но не могло сжечь бушующую ярость.       Схватив увесистый деревянный меч, Хенитьюз замахнулся на специальный макет для обучающихся волчат и практически закричал, всеми силами ударяя по мишени, представляя лицо одержимого сумасшедшего.       Дыхание сбивается, Кейл слышит крики выбежавших из виллы людей, родных ему людей, которые боятся подойти, впервые видя настолько разъярённого Хенитьюза.       — Не трогайте его, — говорит Эрухабен, и никто не может сдвинуться с места, внушаемые голосом Древнего Дракона.       — Заткнитесь, замолчите!       В голове шумят древние силы, позади раздаются голоса, сливающиеся в белый шум, перед глазами проскакивает запись всех боев, которые он пережил за две жизни, лишь изредка пропадая и показывая деревянный макет, по которому бьется меч, легкий меч, от которого руки дрожат, не привыкшие к такому труду.       Кейл падает от усталости. Прямо на землю в белой рубахе, тяжело дыша и смотря на голубое безоблачное небо.       Такое чистое и красивое. Мирное, совсем не похожее на небо войны. То, подобно мертвой земле, красное, не от лучей солнца, от рек крови. И этого хочет видеть Клопе? Нет уж, увольте.       На душе хорошо. Ничто не сковывает его движения, воздух в легких кажется невероятно свежим и приятным, грудь наполняется им полностью, пока на губах рисуется улыбка от легкости в теле.       Хорошо, все-таки, выпустить все накопившиеся эмоции и почувствовать себя опустошëнным, готовым получать новые ощущения и полным сил.       — Не пускайте этого ублюдка сюда, — отнекиваясь от помощи протянутых рук Чхве Хана, просит Кейл и, слабо улыбнувшись, когда поднимает двух котят на руки и гладит переживающего Раона, уходит вместе с тревожными детьми.       Рон лишь кланяется в ответ, обещая выполнить все в лучшем виде, и смотрит на грязную от земли рубашку, всклоченные волосы, но счастье в красно-карих глазах, сравнимое с беззаботностью, сияло ярче всех этих недостатков.       Клопе более не приходил.