Ведь, если звёзды зажигают

Санкт-Петербург. 1897. Фёдор Достоевский, уже давно обретший способность к «перерождению» и познавший горечь бессмертия, прогуливался по Летнему саду. Воздух в нём был наполнен чарующим ароматом сирени. Но даже этот сладкий запах не был способен растопить мрак, окутывающий душу героя. Он, закутанный в свои грёзы, шёл, не замечая красоты вокруг. Как вдруг внезапный шум привлёк его внимание. У фонтана, окружённый стайкой хохочущих девушек, стоял молодой человек. Высокий, статный, с озорным блеском в глазах. Юноша беззаботно шутил, очаровывая всех своей харизмой. Фёдор остановился, наблюдая за ним из-за кустов сирени. Что-то в этом парне, звавшем себя Осаму Дазаем, зацепило его. В нём чувствовалась та же искра безумия, та же жажда жизни, которая некогда горела и в Достоевском. Он невольно улыбнулся — впервые за долгое время.

★

Случайно столкнувшись с Осаму на следующий день, Фёдор ощутил странное волнение. Его холодное сердце, казалось, дрогнуло. Они разговорились, и писатель с удивлением обнаружил, что Дазай, несмотря на свою молодость, был начитанным и проницательным собеседником. Достоевский, пресытившись человеческим обществом за долгие годы своего существования, неожиданно для себя захотел узнать кого-то ближе. Он пригласил Дазая на прогулку, и вскоре они стали проводить вместе всё больше времени. Фёдор наблюдал за ним, слушал его рассуждения о жизни и смерти, о природе человека и о смысле бытия. И с каждым днём его чувства к Осаму становились всё сильнее. Но он сомневался. Стоит ли ему поддаваться этим чувствам? Он знал, что его бессмертие — проклятие, обрекающее его на вечное одиночество. И он боялся причинить новому знакомому боль. Ведь рано или поздно их пути разойдутся.

★★

В небольшом уютном кабинете, заставленном книгами и шахматными досками, Достоевский и Дазай склонились над очередной партией. За окном тихо падал снег, окутывая Петербург белым покрывалом. Фёдор, игравший чёрными, сделал ход, продвинув свою ладью. Его взгляд, острый и проницательный, был прикован к доске. — Ты играешь слишком агрессивно, Осаму, — произнёс он голосом мягким, но с ноткой металла. — Словно стремишься разрушить, а не созидать. Дазай, держа в руке белую пешку, улыбнулся. Его глаза цвета весенней древесины искрились живым блеском. — Разве разрушение не предшествует созиданию? — парировал он. — Мир, как и шахматная партия, требует жертв. — Жертвы неизбежны, — согласился Достоевский. — Но истинный творец стремится сохранить жизнь, а не уничтожить её. Осаму, поколебавшись мгновение, сделал ход. Его пешка смело атаковала чёрного коня. — А если единственный способ сохранить жизнь — это уничтожить зло? — спросил он. В его глазах вспыхнул вызов. Фёдор медленно кивнул. Его пальцы легко коснулись чёрной фигуры. — Зло — понятие относительное, Осаму, — проговорил он. — То, что одному кажется злом, другому может показаться спасением. Шатен на мгновение задумался. Его взгляд стал серьёзным. — И кто решает, что есть зло, а что добро? — поинтересовался Дазай. — Каждый из нас делает свой выбор, Осаму, — ответил Федор, его губы тронула лёгкая улыбка. — Истина не может быть жестокой, — неожиданно добавил он. Его взгляд был твердым, как сталь. — Жестокость — это свойство человеческого восприятия, а не самой истины. Брови Дазая нахмурились. — Но если истина может быть настолько разрушительной, — начал он медленно, — то не лучше ли иногда оставаться в неведении? Разве неведение не может быть своего рода благом, защитой от боли? Фёдор, не отрывая взгляда от собеседника, покачал головой. — Неведение — это клетка, Осаму, — сказал он. Его голос был тихим, но в нём чувствовалась сила убеждения. — Клетка, которая лишает нас свободы возможности выбирать. Истина, даже самая горькая — это ключ к освобождению. — Но свобода может быть тяжёлым бременем, — парировал Дазай. Его взгляд стал почти вызывающим. — Что если человек не готов к ней? Что, если она разрушит его? — Тогда этот человек не был достоин свободы, — ответил Достоевский. Его слова были резкими, как удар меча. — Истина не разрушает, она открывает глаза на то, что уже давно разрушено внутри нас. Осаму внимательно слушал. Лицо его выражало сосредоточенность. Он словно пытался уловить что-то важное в словах Фёдора, что-то, что могло бы пролить свет на его собственные сомнения. — Но что, если истина не приносит утешения? — продолжил он, его голос стал тише. — Что если она лишь усиливает боль? — Тогда… — Достоевский на мгновение замолчал, словно подбирая слова. Его взгляд, обычно холодный и проницательный, смягчился. — Тогда противься ей, сколько можешь. Дазай вскинул голову, удивлённый таким ответом. — Противиться истине? — переспросил он. В его глазах мелькнуло сомнение. — Да, — подтвердил Фёдор, и в его голосе послышалась грусть. — Борись с ней, отрицай её, прячься от неё… Вот только помни, что она от этого не станет ложью. — Но зачем? — Осаму был сбит с толку. — Зачем бороться с тем, что неизбежно? — Чтобы жить, — тихо ответил его партнёр по шахматам. Его взгляд устремился куда-то вдаль, сквозь стены кабинета, сквозь время и пространство. — Чтобы любить, надеяться, мечтать. Истина жестока, Осаму. Она не знает милосердия. И порой единственный способ выжить — это отвернуться от неё, хотя бы на время. Дазай молчал, обдумывая слова брюнета. В кабинете воцарилась тишина, лишь тихое потрескивание камина нарушало её. Наконец он поднял голову, в его глазах светилось понимание. — Я понял, — прошептал он. — Спасибо, Фёдор. Молчание повисло в воздухе, словно дымка, окутывая шахматную доску и фигуры на ней. Осаму, казалось, погрузился в раздумья, а Достоевский, сделав глоток горячего чая, с лёгкой улыбкой наблюдал за ним. — Скажи, — нарушил он мимолётное спокойствие, — как ты относишься к вампирам? — Осаму вскинул голову, словно вынырнув из глубокого омута. — К вампирам? — переспросил он, и на его лице промелькнуло удивление. — Ну это же просто легенды. Страшные сказки для детей. — А как же граф Дракула? — Фёдор небрежно пошевелил пешку, открывая путь своему слону. — Его историю тоже считаешь сказкой? Дазай задумчиво провёл пальцем по краю шахматной доски. — «Дракула» — замечательный роман, — признал он. — Стокера можно считать родоначальником вампирской темы в литературе. Но это всего лишь вымысел, фантазия. Достоевский загадочно улыбнулся, его глаза заблестели, словно два чёрных никса. — А если я скажу тебе, что граф Дракула существует на самом деле? — проговорил он мягким бархатистым голосом. Осаму рассмеялся, откинувшись на спинку кресла. — Ты шутишь, Фёдор, — рассмеялся он. — Вампиры — это выдумка! — Не всё то, что скрыто во мгле, является выдумкой, — парировал брюнет. Его улыбка стала шире. — Иногда реальность гораздо фантастичнее любых вымыслов. Дазай замолчал, вглядываясь в лицо напротив. Его смех погас, уступив место недоверию. — Ты серьёзно? — спросил он, голос его звучал тихо. — Ты видел его? Дракулу? Достоевский лишь загадочно улыбнулся, не отвечая на вопрос. Его молчание сказало больше, чем любые слова. Осаму, не отрываясь, смотрел на него, пытаясь разгадать его мысли. В тишине кабинета раздался тихий щелчок. Дазай почти не глядя передвинул своего коня, атакуя ладью противника. — Ты видел его, да? — повторил он свой вопрос, его голос звучал уже не так уверенно. — Расскажи мне, какой он? Фёдор внимательно изучил шахматную доску. Его длинные пальцы зависли над ферзем, прежде чем он сделал ход, ловко уводя фигуру от атаки коня. — Он не такой, каким ты его себе представляешь, — проговорил он, его голос был спокойным и ровным. — Он не монстр из сказок. Он… другой. — Другой? — переспросил шатен. Его брови нахмурились. — Что ты имеешь в виду? — Он стар, очень стар, — продолжал Достоевский, и в его глазах появилась задумчивость. — Он видел расцвет и падение империй, рождение и гибель звёзд. Он хранит в себе тайны веков. — И он пьёт кровь? — Дазай не мог сдержать скептической улыбки. — Это необходимость, — ответил Фёдор. Его тон стал чуть холоднее. — Как воздух для нас. Осаму покачал головой, всё ещё не веря до конца. Он снова сосредоточился на шахматной доске, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации. Его пальцы дрожали, когда он сделал ход пешкой, подставляя её под удар слона. — Но зачем он это делает? — спросил он, поднимая взгляд на оппонента. — Зачем ему скрываться от мира, жить во мраке? Достоевский улыбнулся. В его улыбке было что-то хищное, почти зловещее. Он медленно взял пешку Осаму своим слоном, словно раздавливая её своей властью. — У него свои причины, — прошептал он. — Причины, которые нам, простым смертным, не дано понять. — Сказки для детей, — хмыкнул Дазай, стараясь не выдать своего истинного отношения к словам Фёдора. Он решительно провёл своим ферзем по диагонали, угрожая чужому королю. — Не верю я в эти сказки. Достоевский приподнял бровь. Взгляд стал проницательным, словно он видел Осаму насквозь. Он молниеносно передвинул своего коня, защищая короля от атаки ферзя. — Не веришь? — переспросил он, и в его голосе послышалась легкая насмешка. — А зря. Мир намного сложнее и таинственнее, чем ты думаешь. Дазай с вызовом взглянул на Фёдора. В его глазах светилось упрямство, но в глубине души он ощущал тревожное волнение. Он не мог отрицать, что слова нового друга заронили в его сердце зерно сомнения. — Докажи, — бросил он, делая ход ладьей, сжимая кольцо вокруг короля Достоевского. — Покажи мне своего Дракулу, и тогда я поверю. Фёдор загадочно улыбнулся, его пальцы легко коснулись шахматной фигуры. Он сделал ход слоном, открывая путь для своего ферзя, и игра мгновенно изменилась. Теперь угроза нависла над королём Осаму. — Всему своё время, — сказал он, его голос был спокойным и уверенным. — Ты ещё встретишь его, Осаму. И тогда ты поймешь, что сказки — это лишь бледное отражение реальности. Шахматная партия приближалась к своему концу. Осаму сделал еще несколько ходов, пытаясь изменить ситуацию, но каждый раз Достоевский с легкостью парировал его атаки. Наконец Дазай оказался в безвыходном положении. Его король был в ловушке. — Мат, — тихо произнёс Фёдор, и в его глазах сверкнуло торжество. Осаму окинул взглядом доску, признавая поражение. — Мат, — эхом отозвался он. Но в его голосе не было разочарования. Скорее задумчивость, словно шахматная партия была лишь прелюдией к чему-то более важному. Достоевский начал собирать фигуры, складывая их в деревянную шкатулку. Его движения были плавными и точными, словно он разыгрывал какую-то невидимую партию. — Ты хорошо играешь, Осаму, — заметил он, не поднимая глаз. — Но тебе не хватает смелости. Ты боишься рисковать. — Возможно, — ответил Дазай, следя за движениями противника. — Но я предпочитаю думать, что я просто осторожен. Фёдор закрыл шкатулку и поднял на него глаза. Его взгляд был тёмным и пронзительным, будто он знал все секреты Дазая. — Осторожность — это хорошо, — проговорил он медленно. — Но иногда нужно отбросить её и сделать шаг в неизвестность. Иначе ты рискуешь прожить скучную и бесцветную жизнь. Дазай ничего не ответил, лишь молча кивнул. Он чувствовал, что слова друга были наполнены скрытым смыслом, но пока не мог понять их до конца. — Кстати, — брюнет вдруг улыбнулся, и его улыбка была холодной как лёд, — ты не боишься, что граф Дракула… испьёт твою кровь, когда вы встретитесь? Осаму почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он посмотрел на Достоевского, пытаясь разгадать его игру, но его лицо по-прежнему было непроницаемым. — Я подумаю об этом, когда встречу его, — ответил он, поднимаясь со своего места. — Спасибо за игру, Фёдор. Мне пора идти. Он повернулся и направился к двери, оставляя вышеназванного в полумраке кабинета. В комнате висел аромат терпкого парфюма, и танцевал шарм недосказанности. Достоевский проводил его взглядом. Лёгкая усмешка играла на его губах. Встреча с Дракулой… неужели Осаму и вправду верит в эту правдивую нелепицу? Он усмехнулся, откидываясь на спинку кресла. Нет, дело не в Дракуле. Дело в нём самом, в Фёдоре Достоевском. В его способности заглядывать в самые тёмные уголки человеческой души, в его таланте плести словесные кружева, опутывающие сознание собеседника. Осаму просто стал заложником его игры, его внутреннего спектакля. Достоевский поднялся и подошёл к окну. Город расстилался перед ним, словно гигантская шахматная доска, на которой он разыгрывал свою собственную партию. Он знал, что в этой игре нет победителей и проигравших, есть лишь участники, захваченные вихрем страстей и желаний. И он, Фёдор Достоевский, был мастером этой игры. Он мог заставить людей сомневаться в самих себе, в своих убеждениях, в самой реальности. Он мог пробудить в них самые потаённые страхи и желания, заставить их танцевать под его дудку. Но какова его цель? Чего он добивается? Власти? Признания? Или же он просто играет, наслаждаясь самим процессом сотворения и разрушения человеческих иллюзий? Фёдор ещё долго стоял у окна, погружённый в свои мысли. Городские огни отражались в его тёмных глазах, словно далекие звёзды, а на губах играла загадочная улыбка. Он знал, что эта история только началась и её финал ещё впереди…

★★★

Время текло своим чередом. Недели складывались в месяцы, а встречи Осаму и Фёдора становились привычным ритуалом. Шахматная доска в кабинете бессмертного сделалась полем их интеллектуальных битв, где каждая партия была не просто игрой, а диалогом, спором, столкновением двух умов. Достоевский, погруженный в мир своих идей и философских исканий, находил в Осаму глоток свежего воздуха, отголосок реальности, которая иногда казалась ему призрачной и неуловимой. Рядом с ним он чувствовал себя живым, его мысли обретали чёткость и ясность, а сердце, казалось, билось чаще. Дазай, в свою очередь, тянулся к Фёдору, словно мотылёк к пламени свечи. Его притягивала тёмная харизма, его проницательность и умение видеть скрытое от глаз других. Он слушал рассказы Достоевского о его работе, о героях его романов, о жизни и с каждой встречей погружался всё глубже в иной мир. Мир, полный страстей, сомнений и противоречий. Они говорили о жизни и смерти, о вере и безверии, о любви и ненависти. Спорили, соглашались, иногда просто молчали, созерцая шахматную доску, на которой разворачивалась их собственная непредсказуемая игра. Фёдор поймал себя на мысли, что с нетерпением ждет каждой встречи с Дазаем. В его присутствии мрачные лабиринты его романов, сложные философские идеи, даже заветная мечта о переустройстве мира казались далёкими и незначительными. Рядом с Осаму он чувствовал себя почти счастливым, а его сердце, уставшее от вечных душевных бурь, билось спокойно и ровно. Но это открытие его напугало. Чувства, особенно светлые и искренние, всегда казались ему опасной слабостью, препятствием на пути к его грандиозным целям. И он принял решение бежать. Он решил уехать, спрятаться от собственных эмоций в другой стране, среди чужих лиц и языков. Но перед отъездом он назначил Осаму последнюю встречу. Они сидели в его кабинете, играя в шахматы, но в воздухе висело невысказанное напряжение. Достоевский чувствовал, что что-то не так, что их хрупкий мир находится на грани разрушения. — Ты уезжаешь? — спросил Осаму, не отрывая взгляда от шахматной доски. Фёдор медленно кивнул, отводя глаза. Ему было трудно лгать Осаму, но еще труднее было сказать правду. — Обещай мне, что мы ещё увидимся, — голос Дазая был пронизан холодом. Достоевский промолчал. Он не мог дать такого обещания. Не был уверен, что сможет сдержать его. Тишина повисла в комнате, тяжелая и неловкая. Осаму, не мигая, смотрел на него, ожидая ответа, которого не последовало. В его глазах плясала смесь злости и решимости. — Хорошо, — тихо, почти шёпотом произнёс Осаму, поднимаясь из-за шахматного стола. Фигуры, брошенные на полпути партии, казались символом их прерванного диалога, их незаконченной истории. Фёдор тоже встал, жестом предлагая проводить Осаму до двери. Они шли молча, каждый погруженный в свои мысли. В прихожей Дазай остановился и повернулся к нему, смотря так пронзительно, будто он желал запомнить каждую чёрточку лица Достоевского. — Я найду тебя, буду искать хоть вечность, если потребуется. Так что прячься получше, — сказал Осаму, и в его голосе звучала уверенность, не оставляющая места для сомнений. Не дожидаясь ответа, он резко повернулся и вышел из квартиры, оставив Фёдора одного с его мыслями и чувствами. Достоевский закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Слова Дазая звучали в его голове, словно навязчивая мелодия, от которой невозможно было избавиться. Он знал, что Осаму не бросает слов на ветер. Он найдёт его. Это лишь вопрос времени. Но… эти слова поразили его. Они почему-то показались ему до жути знакомыми, словно он уже слышал их когда-то, возможно, в другой жизни, в другом времени. На его лице отразилась искренняя печаль. Печаль человека, осознающего, что он делает непоправимую ошибку.