Проклятие

Мегуми немного нервно сидит на диване, ожидая. Потому что чёртов Годжо-сенсей снова опаздывает. Это старая квартира, находится в самом простом и обычном районе; в то же время тихом, потому что квартира находится на одном из самых последних, высоких этажей. Шторы он задёрнул сразу же, как вошёл и закрыл дверь на ключ, и свет сквозь них совершенно не проникал. Тёмно-синий цвет придавал какой-то странной мрачности и очень некстати напоминал о том, о чём напоминать в принципе не должен. Мегуми сидит на диване и ждёт. Потому что Годжо-сенсей сказал ждать его здесь — и теперь опаздывает. Он мрачно смотрит в собственное отражение на чёрном блеске большой плазмы. Дорогой и большой, где внизу расположена DVD и игровая консоль. Есть пара дисков, какой-то напиток — сладкий до невозможности, газированный, так и кричащий о том, сколько там сахара. Странный розовый цвет доверия тоже не добавляет. Есть игры. До всего этого Мегуми дела нет. Он сидит и ждёт. Годжо-сенсей опаздывает ровно на две минуты, согласно электронным часам на этом самом DVD. Мегуми обречённо опускает голову чуть вниз и подавляет стон — потому что есть большой риск, что вместо этого вылетит что-то иное. Например, мат какой. Материться ему сейчас очень хочется, но он терпит. Обычно Мегуми вообще не матерится, но здесь дело серьёзное. А этот придурок — он… — А вот и я! — провозглашает упомянутый. Мегуми вздыхает. То ли облегчённо, то ли снова обречённо, потому что этот… он даже не потрудился открыть дверь, просто переместился сразу внутрь, тем самым заставляя сильно напрячь ноги, чтобы сию же минуту не подскочить. От этого хочется кинуть злой взгляд, но Мегуми только прикрывает глаза, уговаривая себя успокоиться. Это ему здесь нужна помощь. Помощь, на которую Годжо-сенсей согласился. Помощь, за которую его потом могут и из Академии выпереть. Наверное. Он же учитель. А Мегуми его единственный ученик. Но это же Годжо, кто что ему скажет? Чёрт побери, наверное, было бы намного проще, будь на его курсе ещё хотя бы один человек. Но Мегуми был один, а его второй одноклассник где-то там и ещё не начавший обучение, так что в Токио он был единственным под присмотром Годжо-сенсея — и это не вина сенсея, что Мегуми так сильно облажался месяц назад. Целый месяц назад. Мегуми не знает, что на это ответить, а смелости так прямо в глаза — повязку — посмотреть ему не хватает, поэтому просто продолжает смотреть в отражение на плазме. Там Годжо-сенсей потягивает спину (слышится несколько хрустов — старческих, ехидно добавляет подсознание), треплет сам себе белые волосы, а потом нагло ухмыляется, смотря прямо в глаза Мегуми. Через отражение. Даже если и через повязку. Мегуми внутренне замирает, но внешне реакцию давит на корню, чтобы не дать ни единым мускулом никакого неподобающего знака. Что волнуется. Что страшно. Что нервно. Что хотел бы оказаться где угодно, но не здесь. Что облажался и — промолчал. Нагло соврал в лицо, что всё прошло более чем успешно; что отлично справился с изгнанием и развеиванием; что не пострадал и даже не поцарапался. Технически, Мегуми действительно не поцарапался. И даже не знал — очень долго не знал — что ушёл оттуда проклятым. Но, чёрт, ему надо было это заметить. — Малыш Мегуми волнуется? — ехидно тянут губы, растягивая рот. Мегуми вначале не реагирует, считая это издёвкой, однако когда его пихают в плечо длинным пальцем, невольно стискивает зубы и… Пожимает плечами. Это сходит как за ответ «нет», так и за «да». Ещё это может значить «не знаю» или «не уверен» и Мегуми без понятия, какой именно вариант он имеет в виду. (Где-то в глубине души он всё же немного рад и… благодарен, наверное, что это Годжо-сенсей и… что он решил пойти именно к нему, а не к какому-то врачу). — Волнуешься, Ме-гу-ми? — снова спрашивает Годжо-сенсей, наклоняясь ближе, словно проверяя свою вседозволенность. Мегуми не реагирует, хотя не может отрицать, что каждая клеточка его тела напрягается, когда на плечо ему кладут руку, захватывая таким образом. Это чисто-инстинктивная реакция и он совершенно ничего не может с ней поделать, потому что это взрослый мужчина, его учитель и — даже если это Годжо-сенсей — сейчас всё иначе. Мегуми прекрасно осознаёт смысл этого касания. Впрочем, может, он ошибается. Вполне вероятно, что ошибается. А может, и нет. Это Годжо Сатору. Мегуми бы совершенно не удивился ничему. — Да ладно, — обидчиво тянет мужчина. — Я же должен знать. А то, мало ли, ты сейчас сбежишь от меня из-за страха. Его голос смеётся издевательской усмешкой и Мегуми кидает недовольный взгляд, стряхивая руку. Годжо-сенсей смеётся, но наклоняется ближе и обнимает его теперь уже двумя руками. Это ничем не отличается от того, как он липнет обычно, вот только сейчас этот взгляд ощущается сильнее и пристальнее, а каждое прикосновение отдаётся каким-то странным огнём. — Ме-гу-ми, — тянет тот недовольно и снова тычет. Мегуми вздыхает и решает ответить, чтобы отстал: — Вы раздражаете. Годжо-сенсей снова смеётся, но теперь садится спокойно и рядом; он вытягивает свои непомерно длинные ноги далеко вперёд, а так как квартира странно-миниатюрная, особенно для кого-то его роста и размера эго, то ничего удивительно в том, что его носки касаются тумбочки у другой стены, нет. Это даже ожидаемо. Что совершенно неожиданно для Мегуми, так это то, что его снова обнимут двумя руками и с силой притянут к себе. Просто — чтобы близко-близко сидеть. Мегуми вначале хочет отстраниться, но потом подавляет в себе этот порыв, потому что, учитывая то, что запланировано на этот вечер, объятие, на самом деле, не такое уж и грубое нарушение личных границ. В его волосы зарывается большая ладонь. Она перебирает несколько стоящих дыбом прядей, а потом его голову хватают сразу двумя руками и разворачивают к себе. Мегуми терпеливо позволяет, даже если большая часть его тела привычно напряжена. Парень спокойно смотрит в черноту повязки. Вот если бы глаза были открыты — тогда да. Тогда бы Мегуми, определённо, ещё сильнее облажался. А так — легче. Не то чтобы он боится Годжо-сенсея, или его силы, или глаз. Скорее, всё ровно наоборот. Он хочет увидеть и, где-то глубоко внутри себя, испытывает обычный подростковый восторг, как это бывает у всех людей его возраста. А кто бы не восхищался таким, как Годжо Сатору? Вот и Мегуми немного того. С ума сходит. Но — на тихую. Чтобы эго у этого человека ещё сильнее не раздувалось. Не то чтобы оно может раздуться ещё сильнее. Но это же Годжо Сатору. Мало ли. — Страшно? — шёпотом спрашивает Годжо-сенсей. В его голосе на удивление нет издёвки. Там, вроде, действительно интерес и немного сочувствия. Мегуми не обольщается. То, что Годжо-сенсей не показывает, вовсе не значит, что этого нет. Он, наверное, ситуацией забавляется больше всех. Уж точно побольше Мегуми. Видимо, его взгляд о чём-то таком и говорит, потому что Годжо-сенсей только шире и понимающе кивает головой, а потом ложится на диван и с интересом смотрит на Мегуми. — Это ведь для тебя впервые, да? Раздеваться перед кем-то и заниматься вот этим? — словно самому себе задаёт вопрос. Фушигуро вначале хочет соврать, это видно по тому, как чуть кривится его небольшой нос, но потом он словно окончательно смиряется с этой ситуацией и кивает. Сатору не удерживается от вопроса, — Что, и не целовался ещё ни разу? В его голосе невольно проскальзывает удивление. Ну, Фушигуро парень красивый и видный, он знает, что за такими парнями девчонки штабелями ходят. Да и не только девчонки, к слову. Так что совершенно не удивился бы, узнай он, что Фушигуро далеко не девственник. Так, честно говоря, было бы намного проще. Вот только парень в ответ на это лишь щурит глаза в недовольстве и снова отрицательно дёргает головой. Да. Нецелованный девственник. Ну, это, конечно, ситуацию несколько усложняет, хотя не то чтобы они не смогут с ней справиться. Сатору какое-то время раздумывает над ситуацией, поэтому на вопрос Фушигуро реагирует не сразу: — А что, это странно? Мегуми, честно говоря, вообще понятия не имеет, зачем это спросил. Надо было язык себе с корнем откусить, но промолчать. А его какое-то странное то ли любопытство, то ли интерес потянул глупые вопросы задавать. — Да нет, — пожимает Годжо-сенсей. Мегуми чувствует, как двигаются его плечи, что до сих пор обнимают со спины. — А что, не терпится? Мегуми с силой стискивает зубы, одаривая учителя раздражённым взглядом. Тот снова смеётся, но после встаёт с дивана, на секунду заставляя здорово так напрячься, потому что, ну, это было словно сигналом к началу действий. А Мегуми был совершенно без понятия, что ему делать, потому что здесь никакого руководства не поступало. Вообще никакой, пусть и крохотной, но инструкции. Надо было, наверное, достать дополнительной информации. Хоть в том же порно. Хотя он такое не смотрит. Но теперь поздно. Ладно. Пофиг. — Снимай одежду, — говорит ему Годжо-сенсей и… … и на какой-то момент Мегуми просто прирастает к этому поганому дивану. Мужчина уже расстегнул первую пуговицу и даже вторую. Не заметив за ним никаких движений, он останавливается и наклоняет голову. На его лице впервые за вечер нет никакой усмешки, хотя и присутствует странная улыбка, но Мегуми сложно понять, что это за взгляд или… странное настроение, внезапно возникшее в комнате. — Если хочешь, — медленно говорит Годжо-сенсей. Это странно не звучит так, как если бы он привычно издевался. — Могу раздеть сам. Издёвки всё ещё нет. Взрослый учитель не двигается раздеваться дальше, ждёт Мегуми, и парень наконец-то приходит в себя, отрицательно качнув головой. Он опускает голову на тёмно-зелёную материю, начиная снимать с себя кофту. Потом, не медля, футболку. Для штанов приходится встать, но и эту часть гардероба он легко складывает, правда, на пол, рядом с той-самой, единственной тумбочкой, потому что стула здесь нет и других предметов мебели тоже нет, так что приходится оставить вещи на полу. Годжо-сенсей тем временем начинает двигаться, стоило ему только привстать с места. Диван, оказывается, раскладывается. Он широкий, удобный и вполне… нормальный. Да, не кровать, но на кровати Мегуми не думает, что смог бы расслабиться. А так — диван. Даже если сверху Годжо-сенсей прямо сейчас выкладывает матрас из шкафа и готовит простынь. Даже если две подушки есть. Это, в любом случае, всё ещё остаётся диваном. Единственное, что, пусть и немного, но привносит Мегуми хоть каплю здравомыслия. Даже если это единственное, что в данной ситуации самое ненормальное. Учитель снял с себя вверх — но оставил штаны. Носков, чёрных, тоже теперь нет, они перекочевали куда-то в шкаф и парень честно не знает, хорошо это или плохо. А что было бы лучше: если бы Годжо-сенсей разделся полностью, или не раздевался бы вообще? Пожалуй, хорошо, что он сейчас в том виде, в котором есть. Даже если быть одному почти полностью раздетым слегка неловко. — Полностью раздевайся, Мегуми, — тянет тот, устраивая подушки на месте и наконец-то снова поворачиваясь к нему. Что, пожалуй, ужасное, так это то, что —

Повязки на глазах нет.

Мегуми как никогда сильно благодарит природное хладнокровие, потому что иначе точно отвёл бы взгляд сразу же. А так какое-то время молча может смотреть, прежде чем опустить собственные глаза на своё тело. Его пальцы медленно хватаются за край боксёров и он какое-то время опять медлит, не решаясь, но потом заставляя себя их снять и положить куда-то под белую футболку. Итак. Он голый. — Ложись, — спокойно говорит Годжо-сенсей, указывая на подготовленные подушки. Мегуми ничего иного не остаётся, кроме как последовать наконец-то прозвучавшим указаниям. Точнее, указанию. Оно одно. Но, даже так, с ним проще, даже если начинает нервировать это спокойное и вдумчивое выражение лица учителя, что смотрит своими глазами прямо на него. Это неловко, но он давит свою ненужную и лишнюю эмоцию куда-то так глубоко, как только может. Она всё ещё навязчиво остаётся где-то под рёбрами, там, где громко и бешено стучит сердце. Мегуми не совсем страшно, но чуть потряхивает. Он даже сам не может ответить, от чего именно. Диван мягкий. Матрас тоже вполне удобный. Мегуми ложится на него спокойно и ровно, кидая руки с двух сторон так, чтобы они тянулись к противоположным краям. Чуть расставляет ноги, меж которых почти равнодушно лежит член. Прямо сейчас туда и смотрит Годжо-сенсей своими невероятно глубокими и светлыми глазами. Точнее, не на сам член. На проклятие. Это было проклятие молодой девушки, которую изнасиловали и убили на старой заброшке одноклассники. Несколько лет она копила свою обиду, а потом жестоко их прокляла, прежде чем поселиться в той самой, невероятно значимой комнате, постепенно поглощая более мелкие проклятия и набираясь силы. Аура начала влиять на окружающих людей, поэтому задачей Мегуми было просто изгнать проклятие, пока оно не стало ещё сильнее и опаснее. Это было довольно простым делом — потому что боевого опыта у этой твари не было никакого. Вся проблема в том, что тем самым, кто изнасиловал её, был невероятно «обаятельный» парень, звезда школы. И больше всего на свете девушка желала ему мужского бессилия. За давностью лет и собственной смерти, а также расколотой души внешность из её памяти полностью стёрлась, так что Мегуми она приняла именно за того самого одноклассника, даже не упомнив, что давным-давно с ним расправилась. И пока сам Мегуми делал первую атаку, на него было послано заковыристое проклятие, суть которого весьма очевидна. Вот только заметить это получилось далеко не сразу. Во-первых, никакое это не бессилие. Точнее, не в том смысле, о котором можно было бы подумать. Потому что, да, бессилие появилось, но не потому что член не поднялся; а потому что, поднявшись, прийти к своему логическому завершению Мегуми просто бы не смог. То есть, сколько бы не дрочил, а кончить у него так и не вышло бы. Во-вторых, он сам по себе таким удовлетворением занимается не часто. Да и дел вечно было многовато. Так что когда Мегуми заметил, что что-то не так, оно уже знатно на нём успело разрастись чёрными узорами. Теперь его член опоясывали те самые ограничители, которые вроде бы и не сжимали, но не давали, собственно, завершить саму кульминацию. У Мегуми было два варианта. Либо он рассказывает врачу, который не знает, что это и как исправить… либо говорит Годжо-сенсею, который, скорее всего, пусть и сталкивается с таким впервые, но что-то да придумает. Вариант был очевиден с самого начала. Годжо-сенсей хотя бы консилиум из других врачей собирать не будет. А то, как же? Такое невероятно редкое проклятие! Мегуми, как понял, во что вляпался и как давно, перерыл кучу макулатуры в архиве, вот только каждое проклятие чаще всего было уникальным и его случай оказался тем-самым, индивидуальным и редким. Годжо-сенсей внезапно делает шаг вперёд. Это вырывает Мегуми из той клоаки, куда увели его непрошенные мысли, так что он дёргает мускулами, но послушно остаётся на месте, не шевелясь и наблюдая за тем, как учитель легко перекидывает свои ноги через его тело и садится сверху. Его взгляд немного прищуренный, он смотрит прямо на проклятие член и, ну, Мегуми раздетый подросток, который уже больше месяца себе не дрочил. Голый, рядом с учителем. Тем самым, от которого все подростки обычно и сходят с ума. Его руки оказываются у Мегуми на коленях, сильнее раздвигая в стороны. Он послушно позволяет шевелить своим телом как угодно, как тому только в голову взбредёт, как заблагорассудится, и ради собственного здравомыслия смотрит в деревянный потолок, вспоминая, как, собственно, сообщал учителю «шикарную новость». Вначале тот не поверил и рассмеялся, подумав, что Мегуми шутит. Потом посоветовал найти себе девушку. «Я даже выделю тебе время на свидание, никто не заметит, Мегуми-кун!». Потом, когда стало ясно, что это реально и он прекратил издеваться, то снял повязку и посмотрел туда. Даже через одежду было невероятно неловко и, ну, согласно предварительному осмотру было выявлено следующее: либо есть способ снять его в спокойном состоянии, но нужно рассмотреть поближе. Либо придётся заставить проклятие войти в полную силу и сбросить в сторону на пике его напряжения. Мегуми заранее готовился ко второму варианту. Потому что если бы первый работал, то, ну… он бы работал. — Неа, ничего не вижу, — подтвердил учитель его мысли, всё ещё смотря. — Крепкое. Оно тебя со всех сторон обхватило, Мегуми. Более того, это ведь только здесь всё видно, а так ветви тянутся вверх, — его рука нагло и бесцеремонно, совершенно без предупреждения, с ощутим надавливанием прошлась вверх по прессу, обогнула по кругу сосок, не прикоснувшись, чтобы замереть прямо над гулко-бьющимся сердцем. — Прямо во-от сюда. Понимаешь? — спросил тот, прищурившись и постучав коротким ногтём по коже. Мегуми кивнул. Если тянулось прямо к сердцу, то дело действительно дрянь. Такое никогда в спокойном состоянии не снимают; только сильно раздраконив и заставив проклятие выйти на пик своих возможностей, чтобы в удачный момент сделать подсечку и разрушить наверняка, предварительно окутав охраняемое место изнутри защитной силой. Это значит, что Мегуми должен быть на пике оргазма, чтобы Годжо-сенсей с него эту хрень снял. Просто… прекрасно. Эта такая жизненная хрень, что у Мегуми нет даже сил, чтобы сейчас протестовать. Он может только бессильно пялиться в потолок, потому что после окончательного заключения у него вообще пропало любое возможное позитивное, для такого дела, настроение. Оно и до этого едва-едва было, просто потому что, ну, в такой ситуации просто невозможно не, но теперь окончательно растворилось. — Ну что, приступим? — более задорно спросил Годжо-сенсей. Звучало чуть более фальшиво, но не настолько ужасно, чтобы действительно заставить Мегуми беспокоится, что, несомненно, было плюсом. Вот только слова заставили напрячься. Он молча посмотрел на мужчину, желая, чтобы тот пояснил значение этих слов, вот только ничего дополнительного ему не сказали: сели поудобнее, потёрли руки и с высоко-поднятыми бровями посмотрели, как бы спрашивая, что не так. — Вы что, — пытаясь скрыть удивление, спросил он. — прямо вот так и будете здесь сидеть, пока я? У Мегуми не хватило духу закончить вопрос, так что слова повисли на непонятной ноте. Годжо-сенсей внимательно на него посмотрел с какой-то невероятно бесящей улыбкой. — А ты предлагаешь мне выйти и слушать за дверью? К тому же, разве ты забыл, как именно умерла её первая жертва? Мегуми снова впился взглядом в этот тёмный потолок. Мрачная комната помогала обстановке, даже если в ней ещё сильнее светились эти голубые глаза. Он помнил заключение экспертов: официально, для простых людей, жертву внезапно схватил инсульт. Менее официально: схватил инсульт, пока он занимался самоудовлетворением. Согласно заключению после дополнительного осмотра магов: жертва скончалась от того, что, занимаясь удовлетворением, проклятие уже так сильно охватило всё его тело, так сильно его сжало, что сердце просто не могло биться в постоянно сжимающихся тисках. Итак, да. Выходило, что он будет сидеть здесь и — и смотреть, как Мегуми… Мегуми не на такое соглашался, когда решил стать магом. Совсем не на такое. Увы, было уже слишком поздно поворачиваться назад. «Это всего лишь Годжо-сенсей» — убедительно сказал он сам себе, пытаясь успокоить разошедшееся сердце. Кажется, это только делало всё ещё хуже. — Смазка в кармане кофты, — сказал он вместо всего остального, что резало язык. — Я с собой тоже прихватил на всякий случай! — слишком уж весело сказал этот… придурок, демонстрируя баночку. Пошевелившись и усевшись ещё удобнее, он стал её открывать, после чего, прямо под взглядом Мегуми, отложил немного в сторону, так до самого конца и не раскрыв. Точнее, в воздух повесил, отдавая во власть своим силам гравитации. Без единой паузы или задержки, эти пальцы легли Мегуми на бедро и бесцеремонно взяли член, крепко обхватив длину. Мегуми дёрнулся, пытаясь уйти назад, но позади была только подушка, да, собственно, сам диван. Из его рта мгновенно вырвалось ошарашенное: — Вы что творите? Вышло слишком слабо для ярого сопротивления, да вот только после первой попытки уйти, тело Мегуми более никак не двигалось, замерев, словно его напрочь сковали цепями. Хотя единственное, что делал Годжо-сенсей, так это просто держал его член в руках. Никаких магических сил — помимо удержания в воздухе баночки смазки, что слишком сильно напоминало хвастовство, — более не применялось. — Первая жертва умерла спустя два месяца, — начал тот несколько нудно зачитывать информацию, но в то же время наклонился ниже. Он всё ещё держал член Мегуми в своей крепкой хватке. Его рука легко отпустила всё ещё мягкий, пусть и слегка окрепший член, чтобы провести вверх по прессу. С правой стороны присоединилась левая рука и они обе пошли вверх, обогнули шею с двух сторон Мегуми, сделали по одинаковой петле на ключицах, чтобы потом перейти на руки. Лицо Годжо-сенсея оказалось невероятно близко, потому что он наклонился вперёд, смотря прямо ему в глаза. Пристально. Так, что Мегуми мгновенно стало невыносимо тяжело дышать. Он чувствовал, как по центрам ладоней остановились пальцы, чтобы снова сделать круг и разойтись по каждому пальцу, когда сенсей взял его ладони в свои и на какое-то мгновение сжал. Его ладони, очевидно, были больше и сильнее. — Вторая — через месяц. Третья и четвёртая умерли с разницей в неделю. Это две и три недели после второй жертвы. Скажи, Мегуми, когда в последний раз ты пытался заняться этим делом? — Каким? — тупо переспросил он, не в силах отвести собственных глаз от лица, что было к нему так невероятно близко. От этого пристального, невероятно внимательного и проницательного взгляда. — Когда ты последний раз себе дрочил, Мегуми? — с невероятной прямолинейностью спросил у него Годжо-сенсей, снова вытягивая имя. — Проклятие на тебе уже месяц. Когда был твой последний раз? Мегуми попытался отвернуться, не в силах прямо смотреть в голубые глаза, но ему не дали. Две руки подняли наверх и там мужчина крепко схватил их одной рукой, левой. Правой же вернул его за подбородок обратно, заставляя силой смотреть на него. Расстояния между лицами стало больше, но учитывая новое положение, легче от этого не стало. — Когда, Мегуми? — Перед… этим, — он опустил глаза вниз, заставляя себя ответить честно. Потому что, согласно тому, что ему дали вновь услышать, каждая жертва умирала в два раза быстрее, чем предыдущая. Два месяца, месяц, две недели, неделя. — После я не… потом я не мог. — Не мог — что? Не мог прийти, но дрочил? Или не хотел и ничем таким не занимался? — Второе, — Мегуми непроизвольно сжал губы. Это была нормальная реакция, ясно? Для него это было вполне нормально. Не дрочить себе три недели после произошедших событий, а потом в один момент сесть и обратить внимание на, собственно, свой член. Где, стоило только начать ему возбуждаться, мгновенно проявились чёрные кривые иероглифы, проклиная. Конечно, тогда было уже не до этого занятия. Мегуми предельно спокойно оделся и пошёл узнавать, чем его прокляли и как от этого проклятия избавиться. Впрочем, о природе проклятия он понял быстро, просто ещё дней шесть пытался каким-то образом решить всё самостоятельно, а вчера решился рассказать «опытному и прошаренному» учителю. Это значит, что после наложения проклятия он ни разу не занимался самоудовлетворением. Потому что одна минута толком даже не считается. Как её можно было считать? У Мегуми с этим делом всегда сложно — нужен настрой, что ли. Да и рука, ну, она не особо помогала. Он всегда долго себя удовлетворял, больше страдая в попытке сбросить напряжение, чем реально получая облегчение. Было намного проще вообще этим не заниматься, чем готовиться, подбирать время, потом долго долбиться в собственную руку, чтобы наконец-то, спустя невыносимо долгое время, кончить. Проведя почти неделю в поисках, но так ничего и не отыскав для решения возникшей проблемы, он сразу же обратился к Годжо-сенсею, даже не пытаясь самостоятельно экспериментировать. Больше времени заняла мысленная подготовка к разговору, чем смирение с тем положением, в котором он оказался. Мегуми считал себя вполне здравомыслящих и понимал, что пусть о таком и несколько стыдно говорить, но всяко лучше, чем последовать примеру других жертв, о которых уже знал. И даже не он один о них знал, что, в случае, если он опять облажается, будет ещё более позорно. Конечно, он себе не дрочил. Сложно вообще о подобном думать, когда ты видишь свой член в чёрном проклятии. Это обычные люди его не видели; Мегуми видел линии; а Годжо-сенсей видел само проклятие. Его составляющее. — Это значит, что ты держишь руки наверху и получаешь удовольствие, — просто и легко пожал плечами Годжо-сенсей, какое-то время сверля его взглядом. — Понял, Мегуми? Лежишь и получаешь удовольствие. Потому что твои руки тоже в проклятие, а мне надо всё видеть как можно чётче, чтобы ничего друг на друга не наслаивалось. Учитель поёрзал на своём месте, пока что ничего не предпринимая. Явно давал принять новый поток информации. Мегуми очень некстати вспомнил, что, чисто технически, он ещё несовершеннолетний. Что официально этот человек его опекун, что в магическом мире, что в обычном. Что это его учитель. И, в том случае, если кто-то что-то об этом узнает, то им обоим ещё как несдобровать. — Может, будет легче, если мне чем-то закрыть глаза? — спросил он в пустоту, пытаясь действовать рационально. Повязка на глазах должна помочь. Так они хотя бы в лицо друг другу смотреть не будут. Опять же — не то чтобы Мегуми вообще никогда не фантазировал ну, об учителе. Но. Это был его учитель и не просто учитель. Даже если где-то глубоко внутри него и была какая-то пошлая мыслишка, Мегуми загнал её так глубоко, что совершенно ничего не чувствовал. Ну, почти ничего. Сложно оставаться совсем уж равнодушным, будучи полностью голым, под сильным телом и в чужих руках. Когда твой член в чьих-то руках. Да, пока ещё мягкий, но, чёрт, это явно не надолго. Потому что это и было их целью, чёрт бы его побрал — заставить его… снять с него проклятье и… Мужчина высоко поднял брови и растянул губы в улыбке, но пожал плечами и легко согласился. Может, ему так тоже будет проще. Мегуми не собирался гадать, что у того сейчас творится в голове, потому что в любой другой день уже было достаточно сложно даже пытаться, а в такой ситуации и подавно. Он чувствовал, как на нём ёрзают и этого вполне хватало, чтобы понять — Годжо-сенсей тоже нервничает. Мысли Фушигуро были верными. Сатору нервничал по большей части не из-за проклятия, как и предполагал его ученик, а из-за того, каким образом нужно будет это проклятие раздраконить, чтобы его снять. Отчасти ещё и из-за того, что это Фушигуро Мегуми, его подопечный и его ученик. Но Сатору также хорошо видел, что никак иначе это проклятие будет не снять. Его нельзя было развеять большей энергией, потому что оно уже было достаточно сильным, и это могло негативно сказаться на самом Мегуми; его нельзя было рассеять, потому что частицы в ином случае могли всё же остаться, и таким образом часть проклятия осталась бы. Комбинация первого и второго могла бы сработать, однако проклятие очень плотно обхватило сердце Мегуми, и это создавало большой риск. Сатору вообще не мог видеть его сердца, и вовсе не из-за плоти или костей, а потому что оно было оплетено настолько плотно, что даже кровь там сейчас качалась свободно только из-за того, что сердцебиение было спокойным. Ну, чуть выше спокойного ритма, но не настолько сильно, чтобы Мегуми начинал это чувствовать, но он непременно сможет это ощутить, как только они начнут. Поэтому вывести проклятие из себя — единственный другой вариант. Предложение о повязке на глаза было решением хорошим. Сатору даже немного от этого расслабился, потому что ситуация и без того нервировала, а так она исключает риск, что в какой-то момент он посмотрит наверх и встретится с Мегуми взглядом. Хотя, несомненно, это странно: сидеть на ногах своего ученика, приказав ему поднять руки вверх, напялить повязку на глаза, да, собственно, начать дрочить. Сатору едва подавил вопрос «Как тебе обычно нравится?». Вместо этого он положительной энергией подтянул к себе нужную вещь и собственными руками аккуратно надел плотную, непроницаемую ткань на голову, после чего поправил тёмные волосы. Его взгляд снова вернулся вниз, очерчивая выступающие мышцы пресса, красивые косточки по бокам, а также почти равнодушный член. Ну, не то чтобы Сатору ожидал, что Мегуми вообще на него не возбудится, но то, что это будет так маловато, несколько удручало. Несомненно, было бы трудно потом выстраивать отношения, зная, что твоя единственная первогодка на тебя дрочит, но сейчас это было бы весьма кстати. Хотя, конечно, хорошо — ради здравомыслия самого Мегуми — что он сейчас, ну, только лишь чуть напрягся. Это даже сложно возбуждением назвать, если так подумать, скорее просто нервы и адреналин в крови. Плюс, это девственник-подросток, который не дрочил месяц. «У него вообще встанет?» — чуть более обеспокоенно думает Сатору, потому что если нет, то это уже станет действительно серьёзной проблемой. С другой стороны, проклятие не действует каким-либо образом на сам процесс возбуждения, так что это просто Мегуми, а не что-то другое. «Серьёзно, было бы проще, если бы ты…», — мысль обрывается, потому что, нет, было бы просто только сегодня вечером, а потом им бы пришлось смотреть друг другу в глаза. Сатору бы пришлось смотреть Мегуми в глаза, зная, что тот может испытывать к нему какие-то чувства, что даже мысленно гораздо большая проблема, чем он готов вынести на своём горбу. Не то чтобы это не повышало его эго — Годжо Сатору знает, что он невероятно красив и привлекает таким образом внимание, вызывая желание каждого человека на этой планете, единственной во Вселенной с живыми и разумными существами, — но это Мегуми. Всё это слишком рано. В любом случае, если отбросить все мысли, то сейчас он должен взять в руки этот член — длинный, но не слишком, не тонкий и не толстый, крепкий, с ровной головкой и вообще весь такой мягкий, нежный, ровный и невероятно красивый, если говорить откровенно — и начать. Как, чёрт побери, начать? — Ну, чёрт, это неловко, — говорит он в итоге, смотря на этот мягкий член. В какой-то степени даже милый. Если бы только его не опоясывали со всех сторон эти отвратительные, чёрные ленты. Было бы действительно легче, если бы Мегуми хоть немного помог. Он уже помогает, конечно, тем, что не делает ситуацию для них обоих ещё более неловкой, но одно дело прикасаться к его телу пока он смотрит и они обсуждают проклятие, а совсем другое, когда парень лежит в его повязке и молчит. Мегуми на его слова фыркает. Сатору видит, как он закатывает глаза, потому что ткань по большей части только для самого Мегуми. Конечно, для него это тоже в какой-то мере работает, но не так, поэтому он действительно видит, как ученик сейчас снова смотрит в потолок, словно пытается связаться с космосом и найти там все ответы на свои вопросы. Что — просто оскорбительно! Годжо Сатору сильнейшее существо в этом мире, кого ещё пытается себе там найти Мегуми? Особенно, когда он в таком положении! Прямо под самим Сатору! — Как тебе обычно нравится? — решается в конечном итоге Сатору, лениво положив свою ладонь на бедро. Там хорошие мышцы, дёргаются чисто инстинктивно, от нервов, но в конечном итоге расслабляются, принимая касание. В качестве награды Сатору их гладит кончиком пальца, легко дразня. Мегуми снова смотрит в потолок. Это даже немного забавно и вызывает у него непроизвольную улыбку, однако когда парень вместо ответа пожимает плечами, Сатору невольно удручённо вздыхает. — Вы девственник, учитель? — тут же спрашивает Мегуми язвительно, возвращая вопрос. — Я — нет, — отвечает он удивлённо и даже немного обидчиво. Его правая рука продолжает гладить бедро. Сатору кладёт вторую руку на пресс, чувствуя, как Мегуми глубоко дышит, но он, очевидно, уже не так сильно нервничает, потому что пока он говорит, то даже не замечает самой руки: — Вы медлите. — Это не я медлю, — усмехается Сатору, внимательно смотря на область сердца, которое бьётся теперь сильнее и быстрее. Проклятие там напрягается, готовясь перекрыть кровяные сосуды и трубки, но пока ещё слишком рано. — Прелюдия в этом деле является самой главной частью. Он передвигается выше. Член Сатору оказывается близко к члену Мегуми, но между ними всё ещё есть приличное расстояние и грубая ткань штанов. Между тем это позволяет ему переместить левую руку выше, к соску; он специально рассеянно с ним играется, игнорируя то, как Мегуми вначале пытается спрятаться в матрасе всем телом разом. Всё своё внимание Сатору сосредотачивает на сердце. Оно, конечно же, бьётся сильнее и даже если ученик сейчас пытается дышать в размеренном темпе, это совершенно ему не помогает, чего, собственно, и добивается Сатору. Его правая рука ложится Мегуми на талию. Сатору сильно надавливает в том месте, потом подымается выше, заставляя ерзать в попытке уйти от раздражающей боли, а после останавливает пальцы прямо над сердцем. Оно бьётся как ненормальное. Ни в какое сравнение с тем, что было от лёгкой стимуляции левого соска. Да ладно. Сатору плотно сжимает губы, что так и тянутся в насмешливой улыбке. Без всякого предупреждения он сильно сжимает и тянет сосок на себя, больно и неприятно. Мегуми выгибается на кровати в попытке уйти, шипит сквозь зубы и сильно напрягается руки сверху. У него вены в члене быстрее качают кровь и сердце стучит громче. Ноги дёргаются, словно хотят уйти, но с большим усилием остаются на месте. Сатору видит, как Мегуми облизывает губы от этой боли и как его тело намного быстрее расслабляется. Намного быстрее, чем от лёгкой и приятной ласки ранее. — Да ты мазохист, Мегуми! — тянет он радостно-недоверчиво, ногтём царапая левый сосок, чтобы потом снова сжать в попытке раздавить. Потянуть, словно хочет вырвать, а потом вернуть на место и больно вдавить пальцем обратно внутрь. Сатору сильно давит на мышцы левой груди; это не столько больно, сколько ощутимо на всех уровнях тела. Мегуми ёрзает и у него краснеют щеки, когда Сатору просто продолжает мять грудь, иногда вытягивая и больно щипая этот покрасневший сосок. — Неправда! — говорит этот паршивец, когда Сатору сильнее впивается ногтём. Сатору молча и иронично смотрит на, очевидно, возбуждённый член. Знаете, невероятно красный. Он, конечно же, может быть краснее, потому что сейчас даже не потёк, но результат за тридцать секунд действительно ошеломляет, даже с учётом того, что это подросток, который месяц к себе не притрагивался. Фушигуро, что, действительно думает, что Сатору слепой и не заметит такой очевидной реакции на боль? Желая доказать свои слова, он молча перемещает левую руку с груди на член и сильно сжимает в своих руках. Ухмыляясь, даже зная, что Мегуми этого не увидит, Сатору специально трёт щелочку побольнее, словно пытается вдавить туда свой палец и тем самым вырывая из этого лживого рта раздражённые шипения. Мегуми сильно давит на свой затылок, как будто пытается держать себя в руках, но сейчас, когда Сатору оттягивает двумя пальцами кожу, сдавливая её между пальцами и заставляя член повиснуть на собственном весу, попытки отрицать будут смотреться слишком бесполезными. На всякий случай придавливает руки безграничностью. А то слишком уж они дёргаются — это сбивает глазомер. — Ты называешь своего учителя лжецом? — возмущённо говорит он, держа член двумя пальцами за кожу на весу. Сатору встряхнул им, акцентируя внимание на доказательстве. Это просто не может быть приятно, но, очевидно, тело Мегуми в дичайшем восторге: его сердце сейчас могло бы пробить грудную клетку, не будь оно заключено в тиски. У него член красный, вены надулись и даже щель стала влажной. Сатору лениво отпускает орган, будто бы отмахиваясь, заставляя его упасть внизу живота, что, опять же, не может быть приятным, но Мегуми только снова облизывает губы и — делает неосознанное движение навстречу к рукам, а не от них. Глаза ученика даже под повязкой стали влажными. Сатору забавляет одна только мысль, насколько подросток будет смущен, когда его учитель даст знать, что знает о такой реакции. Мегуми, наверное, не заметил, что настолько сильно сжимал веки. — Я не мазохист, — снова отпирается тот сквозь зубы. — Тогда выходит, что я лгу? — весело спрашивает Сатору, устраиваясь удобнее и надавливая рукой на область над сердцем. Осторожно и аккуратно, через кончики пальцев, он пропускает так мало проклятой энергии, как только может. Сердце Мегуми быстро и громко стучит в груди, ударяясь о сузившиеся стенки, гоняя кровь по артериям. Проклятие сразу же подстраивается под это. Оно всё ещё скрывает сам орган внутри себя, однако ему приходится подстраиваться под большие объёмы крови, нежели раннее. Потому что подросток ещё не на той стадии, когда оно могло бы нанести удар, но даже этого пока что достаточно. Таким образом, Сатору направляет свою проклятую энергию ближе к трубкам, делает её невероятно тонкой и, медленно давя на грудь, но тем самым правильно проталкивая её у сердца Мегуми, входит между самим проклятием и опасными зонами. Будь он менее сосредоточен или же приложи больше проклятой энергии, оно могло бы и зацепить сердце, что будет наверняка адской болью. В конце концов, сейчас его проклятая энергия направлена на уничтожение и защиту, а не подстраивается под то, чтобы парню не было больно. Чтобы она могла защитить Фушигуро и не навредила, для начала необходимо правильный объём протолкнуть, чтобы в первую очередь проклятие не среагировало на вторжение изнутри. Сатору глубоко вздыхает, выпрямляя спину и оглядывая работу. Мегуми задышал более спокойно, всё ещё глубоко и нервно, но слишком неудобно, чтобы проталкивать энергию дальше. А того, что он успел загнать внутрь, недостаточно, чтобы безопасно разрушить проклятие снаружи, не нанеся при этом удар и на орган. Однако этого вполне достаточно, чтобы в случае внезапного и резкого хвата не случилось сердечной недостаточности. Будет, конечно, больно, но его проклятая энергия предотвратит насильственную остановку сердца. — М, Мегуми? — спрашивает он, возвращаясь к теме разговора. — Я лгу? Ученик цыкает и не отвечает. Он чуть ёрзает, устраиваясь поудобнее и дышит глубоко, явно прислушиваясь к своим ощущениям. Глаза у него закрыты. Выражение лица сосредоточенное. Годжо тут же интересуется: — Чувствуешь мою проклятую энергию? Или энергию проклятия? Тонкие брови под повязкой хмурятся. Это действительно забавное выражение лица. — Вашу — да. Проклятия — нет. — Я впечатлён уже тем, что ты чувствуешь мою, — признаётся Сатору, смотря прямо на сердце. Точнее, на крохотную, невероятно мизерную каплю своей энергии, которая сейчас аккуратно заняла место между двумя гранями, к которым ей пока что лучше не прикасаться. — Если бы я не знал, что она там, то вполне мог бы и не заметить… ну, если бы у меня не было Шести Глаз, — смеётся он, потому что не почувствовать это одно, но не увидеть он действительно просто не мог. Мегуми закатывает глаза, словно это бахвальство, но это ведь чистая правда! Что за недоверчивый ученик? — Итак, продолжим, — говорит он, после чего задумчиво осматривает тело своего ученика. — Сенсей? — зовёт тот внезапно. Годжо не смотрит на его лицо, слишком сильно занятый вниманием сердцебиения и главного органа, однако обращает большую часть внимания на вопросительный тон. — А? — А это можно было сделать с помощью других физических нагрузок? — спрашивает Мегуми. Годжо отрицательно мычит, после чего поясняет: — Во-первых, проклятие начинает реагировать исключительно на сексуальное возбуждение. Оно главным образом завязано на вот этой части твоего тела, — в левую руку Сатору берёт член. Нагло и бесцеремонно он давит головку между своей рукой и подростковым прессом, подражая ситуации с проклятием и его проклятой энергии. Мегуми шипит, задыхаясь, но его тело, с небольшим промедлением и явными, неосознанными движениями двигается навстречу, чтобы сдавить самого себя в тисках ещё сильнее. Сатору довольно кивает, позволяя понять происходящее, а когда подросток понимает, что делает, и непроизвольно останавливается, замирая, начинает сам втирать головку в тело ладонью. Сильнее, до лёгкой и приятной боли, когда щель своей влагой начинает пачкать тело, когда ноги трясутся и руки непроизвольно тянутся то ли освободиться, то ли самому сжать посильнее, крепче, больнее. Годжо давит сильнее, заставляя низ живота прогнуться под силой, как будто хочет впечатать этот член в живот намертво. Но не просто давит; чуть легче, чтобы надавить сильнее, а потом снова будто бы отпустить, после надавив так сильно, что даже яйца тянутся наверх и живот глубоко упал в бесполезной попытке дать в грудь побольше воздуха. — Во-вторых, — как ни в чём не бывало продолжает он, не прерываясь в движениях и видя, как вновь подходяще начинает стучать чужое сердце. — При выполнении физических упражнений было бы довольно трудно подобрать нужный момент, ты не находишь? Не то чтобы это было невозможно, — пожимает он плечами, — передать тебе свою проклятую энергию во время отжиманий, к примеру. Или даже во время планки! Но тогда не было бы никакой гарантии, что я не зацеплю твоё сердечко! В любом случае, это было бы невозможно из-за первого пункта, так что второй отпадает сам собой. Мегуми мычит, показывая, что понял. У него прерывистое и сбитое дыхание, влажные губы и невероятно сильно трясутся руки. Сатору, если честно, последнее немного отвлекает; ученик не пытается выбраться, тем не менее, дёргается, а с руками дёргается и проклятие. Приходится придавить посильнее. Годжо делает это постепенно, фиксируя теперь не кисти, а по самые плечи, обходя разве что голову. Давление не позволяет Мегуми даже пальцем пошевелить и это действительно то, что на секунду его отвлекает, но вначале Сатору не может понять, почему. Правая рука, так и не сошедшая с груди, снова передаёт проклятую энергию. Маленькие и жалкие клочки, но невероятно необходимые для выживания Мегуми, потому что тот не то что видеть не может, он и почувствовать этот обхват, эту клетку внутри себя не в состоянии. Не то чтобы кто-то другой смог это сделать; остальные маги без его помощи даже понять не смогли, от чего именно скончались жертвы. На какое-то время он никак не шевелит левой рукой. Пальцы просто покровительственно лежат на головке, словно стыдливо прикрывая красный и пульсирующий орган. Фушигуро, тем не менее, глубоко дышит сквозь зубы, словно ему не хватает воздуха и он шевелит ногами. Ноги. Точно. Сатору осторожно давит бесконечностью на ноги, что широко раскинуты в стороны; чуть выше колен, до середины бедра. Мегуми не противится, не высказывает даже малейшего сопротивления, просто лежит, полностью доверившись и спокойно дыша. Годжо какое-то время вынужден уделить его окончательному фиксированию разных конечностей тела, чтобы не перестараться со слишком сильным давлением. После чего снова смотрит в область груди, придирчиво оценивая, хватит ли там той энергии, что уже есть. Потому что, несмотря на его огромный уровень, самым сложным является именно передача минимальной и умеренной дозы. Слишком много — и проклятие может среагировать раньше нужного, тем самым серьёзно ударив по сердцу. Слишком мало — и её не хватит противостоять и защищать в нужный момент. Будь это легкое или любой другой орган, было бы намного легче, но это сердце Мегуми, и здесь ни в коем случае нельзя спешить. Ошибка будет исключительно фатальной. Сатору смотрит. Сердце всё ещё гулко бьётся в груди, оставляя достаточно места для передачи проклятой энергии, но теперь между самим сердцем и проклятием не осталось места. Оно не контактирует только из-за того, что Годжо слишком хорошо это не-взаимодействие контролирует, каждый раз чуть выпуская собственную проклятую энергию наружу. Иначе бы вынуждено столкнулся либо с самим проклятием, либо с сердцем Мегуми. — Постарайся быть возбуждённым, — говорит Сатору, опускаясь чуть ниже по его ногам. Если Мегуми не будет возбужденным, то его сердце снова будет стучать спокойным ритмом, проклятие постепенно будет сужать стенки и тогда столкнётся с проклятой энергией самого Годжо, тем самым либо резко активируясь, либо запуская другой процесс — взрыв, буйство, агрессию, вариантов целая масса. — Шутите? — спрашивает ученик. Звучит весьма раздражённо. — Ничуть, — хмыкает Годжо, обращая внимание на член. Чтобы снять проклятие с члена, нужно сжечь его. Чтобы сжечь, желательно огородить собственной проклятой энергией, потому что эта концентрация действительно может спровоцировать взрыв. А чтобы огородить… Как же его огородить? Понятно, что нужно просунуть свою энергию между кожей Мегуми и проклятием. В отличие от сердца, здесь оно больше выражено в физической форме и, хоть и не ощутимо, но находится на теле, а не в теле. Однако Сатору не может вбить в этом месте собственную энергию в тело Мегуми, поэтому ему нужно повторить проклятие схожим образом, к примеру, сжать и заставить член стать меньше, чтобы просунуть её между двух граней. Но в этом случае и проклятая энергия тоже сразу стиснет член и тогда он не сможет этого сделать. Как же ему схватить проклятой энергией член Мегуми так, чтобы не трогать проклятие и самого Мегуми? — Хм, — хмыкает он вслух несколько удивлённо даже для самого себя, когда понимает, что здесь его проклятой энергии, в принципе, можно прикоснуться к коже. Главное чтобы не давило слишком сильно на проклятие. — Что? — спрашивает Мегуми. Сатору моргает и смотрит на молодое лицо. Скрытое под повязкой, оно красное от смущения и неловкости, с закрытыми глазами. Такое, мысль совершенно внезапна, открытое и доверчивое, в то же время настороженное, с этими хмурыми тонкими бровями. Годжо видит, как у него за веками чуть закатаны глаза. Как будто сложно оставаться в реальности. Сатору бы попробовал весь этот эксперимент с проклятой энергией на руках, где наверняка было бы безопаснее и предпочтительнее, вот только если что-то взорвётся, то пусть это будут именно руки, а не сердце или член. Остальное восстановить быстрее и намного легче. Он обращает внимание на подростковый член и задумчиво хватает его наконец-то двумя руками. Снова шипение, когда кожа соприкасается к коже, после чего он на кончиках своих пальцев формирует плотно-сжатую проклятую энергию. Её больше, чем было у сердца, но она готова в любой момент расширить площадь, что буквально противоположно тому, что нужно сделать уже готовой и втиснутой проклятой энергии выше. Там нужно будет резко сузить для крепкого защитного барьера; здесь же расширить, чтобы быстро покрыть как можно больше кожи. Крепкая хватка хорошая; она настолько крепкая, что это немного больно, но только немного. Фиксирует в одном положении, сжимает. Мегуми чувствует, как эти пальцы разом передавили ему все вены, как иголками впиваются. Мужчина тянет член, словно хочет его оторвать, посылая сигналы по всему телу, но не дрочит вообще и отчасти это так хорошо и офигенно, так приятно, как никогда не было, а отчасти он не может не раздражаться, потому что даже если не слишком больно, это всё ещё неприятно и чертовски раздражает. «Да ты мазохист, Мегуми!» — проносятся слова в голове, отпечатываясь невыносимо большими и яркими буквами, невероятно ошеломляюще. Мужчина щипает кожу — Мегуми пытается уйти от этого, потому что, чёрт побери, неприятно, эта мелкая боль раздражает — но тело отзывается странно и непонятно, словно хочет ещё, так приятно стискивает жаром внизу. Так, как никогда раньше. «Да ты мазохист, Мегуми!» — сказал ему Годжо, словно сделал невероятное открытие. Он, чёрт возьми, его сделал. Мегуми до этого момента никогда не нравилась боль. Но сейчас, когда левая сторона груди всё ещё ноет, сейчас, когда у сердца едва ли не стальные тиски, сейчас, когда его всего придавило проклятой энергией и глаза не видят ничего, кроме темноты, сейчас, когда над его членом издеваются, а чем, как не издёвкой, может быть то, как его пытаются сложить пополам, как тянут от тела подальше, как сжимают сразу двумя руками, словно пытаются сделать меньше; и щиплют, постоянно щиплют то здесь, то там; больно царапают краем ногтя, останавливая от любой попытки отстраниться, а потом снова тянут, больно схватив пальцами за одну лишь головку, — сейчас чертовски трудно лгать самому себе. Его тело возбуждено так, как оно не возбуждалось никогда за все эти почти шестнадцать лет жизни. Как будто Годжо Сатору просто решил, что он мазохист, и Мегуми взял и стал им в угоду кому-то более сильному, тому, кто разложил его тело голышом перед собой, чтобы смотреть не столько в сердце, сколько в душу. Словно она нараспашку перед этими глазами, в которых отражается сама Вселенная, словно именно оттуда она и взяла своё начало, Годжо Сатору просто взял и посмотрел на неё, а потом озвучил то, что увидел. Мегуми бы хотел знать о том, что он, видимо, мазохист, чуть раньше, а не тогда, когда сверху сидит сильнейший сего мира, издеваясь над его телом в своё удовольствие. — Сейчас добавлю смазки! — весело добавляет тот, но обе руки всё ещё остаются на месте; они больше не щипают, но грубо мнут меж ладонями, скручивая, как будто какую-то верёвку или палку. Годжо ощутимо проходится пальцами по всей длине, не кругом, а вразнобой, просто давя и заставляя орган прогибаться под давлением в разные стороны от силы, которая даже не даёт нормально понять, куда гнуться. — Или лучше оставить так, м, Мегуми? Ведь если будет смазка, то трение станет лучше, и моя кожа будет меньше натирать вот это место. Большой палец на этих словах давит прямо в щель. Мегуми, не сдержавшись, стонет сквозь зубы, нарушая тишину. Ноготь больно впился куда-то в чувствительное нутро и продолжает волнами давить, открывая и погружаясь глубже. Он чувствует, как течёт от этого, как немного неприятно трётся кожа внизу, но весь центр внимания сосредотачивается исключительно на том, что, кажется, он сейчас испытает оргазм от этой боли, от боли, когда его кожу будто пытаются оторвать с головки, потому что она просто кому-то мешает. Годжо хихикает, словно издеваясь и продолжая наслаждаться его незавидным положением — мужчина откровенно издевается, но не то чтобы Мегуми мог сейчас его остановить, когда сильно дрожат ноги. Руки начинают слегка затекать под давлением, но это ничто по сравнению с тем, что мужчина снова спрашивает: — Ну так, добавить? Или всё-таки без? Член мнут — за весь вечер не было даже намёка на привычную дрочку. Мегуми трясётся, когда против воли снова выходит стон на очередной чертовски болезненный щипок. Он становится первым, но не единственным, потому что мужчина снова усмехается и начинает щипать сильнее. Эта боль ничтожна по сравнению с тем, что он может получить во время опасного задания, но это всё в настолько чувствительном месте, что вызывает непроизвольные слёзы. Мегуми трудно дышать, а грудь буквально неподъёмна, когда он трясёт головой и пытается уйти от грубых рук, но все его попытки заранее обречены на провал. — Это «нет»? — спрашивает Годжо. — Давай, поработай сейчас со мной, я ведь действительно, — на этом слове одна из его рук так сильно сжала головку в кулак, потянув на себя, что Мегуми на секунду действительно подумал, что его член просто оторвут. Мегуми стонет и брыкается, буквально чувствует слёзы в своих глазах, которые он не в силах остановить по какой-то странной и непонятной причине; есть только смутное облегчение где-то глубоко, что он с повязкой. Не то чтобы она могла что-то скрыть от этих чертовски проницательных глаз, но всё же… — Очень стараюсь. Я вижу твои пределы с болью, но не могу сказать, как будет приятнее, Мегуми. Рука останавливается. Фушигуро понимает намёк в желании другого получить ответ на вопрос и внутри него зарождается странная икота, как будто не хватает воздуха. Он пытается дышать глубоко и нормально, но это просто невозможно, когда тебя так сильно подвели к краю оргазма и внезапно бросили — хоть и не совсем, ведь рука всё ещё там, на месте, но она не двигается; почему она не может просто двигаться, Мегуми ведь почти пришёл! — его ноги и руки так сильно дрожат и он предпринимает первую попытку выбраться из всего этого, словно действительно сможет освободиться от давления безграничности. Это даже не столько попытка, сколько неосознанное, но намеренное движение потрогать себя — впервые с целью получить удовольствие от процесса, потому что теперь Мегуми имеет смутное представление о том, что можно сделать, ведь раньше почему-то никогда не приходило в голову, что ему может понравиться такое, но, видимо, те слова оказались тем самым, что он просто не знал о себе — или даже не успел узнать, потому что ему чёртовых пятнадцать лет и обычно он себе вообще не дрочит! Дышать очень тяжело; глаза слезятся, не переставая. Повязка становится немного мокрой, когда он пытается собраться с мыслями и ответить на глупые вопросы — смазка, там было что-то про смазку, — но Годжо-сенсей в этот момент успокаивающе кладёт руку на грудь, прямо над сердцем и Мегуми внезапно вспоминает, из-за чего они вообще сейчас в таком положении, и что ему нужно правильно дышать. Член болезненно щипают. Это приносит странное облегчение, даже если боль совсем небольшая. Она немного успокаивает, а её повторение даёт почему-то больше воздуха в лёгкие. Как же унизительно. Мегуми чувствует кожей, как эти глаза скользят по телу, как они смотрят в его глаза — а глаза Мегуми сейчас буквально на мокром месте по какой-то непонятной для него причине — чувствует, как на розовых губах снова растягивается раздражающая улыбка, снисходительно-превосходная и утешительная. Это так раздражает. — Ну, ты подумай, — говорит Годжо, — а я пока отвлекусь на пару минут. Мегуми хочет спросить «что?», но попросту не успевает. У него в голове одновременно пусто и слишком много мыслей в эту секунду, что появляется после очередной фразы, потому что он не понимает — или попросту не помнит — о чём именно ему нужно подумать. А ещё он просто теряется от этого легкомысленного «а я пока отвлекусь». Как будто они не... Как будто они не заняты всем этим, а вышли погулять, и Годжо, как это всегда бывает, отвлекается, чтобы уйти в другой город за каким-то десертом, оставляя его одного. Мысль пугает. У Фушигуро сердце замирает в страхе за эту самую секунду осмысления реальности, потому что сейчас он голый, возбуждённый. Тело горячее и зафиксированное на этом диване чужой силой, глаза закрыты темнотой повязки, и Мегуми может только чувствовать и что-то жалобно мычать, но никак не действовать. От мысли, что Годжо сейчас легкомысленно его оставит, страшно. Но чужие руки не исчезают внезапно, как и вес другого тела. Мужчина не уходит неизвестно куда, он привычно напевает что-то себе под нос, скользя руками по телу Мегуми — по груди, цепляя больной сосок, около сердца, пару раз постучав пальцем, словно напоминая хорошо вести себя и равномерно биться в нужном ему ритме. Эти самые пальцы ползут вверх, чтобы подняться уже по его рукам, что разведены в стороны. Чужие пальцы — Мегуми чувствует — мягко вплетают прохладную проклятую энергию между ним и чем-то, что он ощущает инстинктивно, но не чувствует. Он облизывает губы и откладывает эту страшную мысль о чужом исчезновении куда-то далеко-далеко. Туда же, куда откладывает и все остальные мысли о Годжо Сатору, просто потому что не время, не место, не те у них отношения и всё это — то, что Мегуми нужно оставить даже не в своей голове или своём сердце, а где-то на краю души, потому что иначе что-то случится и всё пойдёт прахом. Чужое мычание заканчивается. — А теперь продолжим, — говорит Годжо, пытаясь скрыть малую толику неловкости. Это действительно немного неловко и отчего-то странно увлекательно, потому что если до сего момента ему нужно было быть ответственным взрослым и ставить барьер своей проклятой энергией, то теперь всё, что осталось — это подвести Мегуми к оргазму и выжечь чужое проклятие. То есть подрочить. То есть подарить оргазм. И это — ну, это что-то другое, не менее волнующее. Честно говоря, у Сатору немного срывает крышу, потому что Мегуми… Ну, Мегуми принимает вообще всё, что он делает, без жалоб. Полностью голый? Да. Повязка? Да. Фиксация, боль, вседозволенность? Да-да-да. Сатору очень сильно хочет поставить этому парню засос. Такой красный, такой яркий, что будет просвечиваться через любую белую футболку. И даже не один. У Мегуми ведь вся грудь раскрыта. И этот молодой подростковый пресс — тоже. Много места, чтобы разгуляться. Сатору мысленно даёт себе затрещину, потому что если на коже Мегуми останутся следы, то этот подросток ему этого не простит. Всему есть границы и, увы, границы сегодняшнего дня, как бы прискорбно это ни было — смотреть и трогать, но не наслаждаться. Годжо честно понятия не имеет, какая здесь форма наслаждения. Потому что он явно получает её, но почему-то есть странное чувство, словно чего-то ещё всё ещё не хватает. Он откладывает эту странную мысль на потом. Возможно, на «никогда». Хотя скорее уж на пару лет. Стоит хоть иногда быть честным — по крайней мере с самим собой. И всё равно мысли странным образом влияют на него. Сатору знает, что теперь, когда он прикасается к косточкам по бокам, его касания мягче и нежнее, чувствует, как прикосновения не давят, а направлены на удовольствие. Не что-то механическое и вынужденное, а что-то другое, что-то, от чего разливается странное чувство в груди. Его — чувство — он тоже откладывает. Вместо этого Сатору подавляет в себе сильный порыв наклониться и поцеловать. Смазка так и повисает в воздухе ненужной вещью, когда сухая ладонь вновь хватает член. Красный, влажный, среднего размера, весь в черноте и голубой прохладе проклятия и проклятой энергии. Сатору облизывает губы. И начинает жёстко дрочить. Мегуми стонет. Это громко, жадно, у него сбивается дыхание и красные, обкусанные губы беспомощно раскрываются, так и притягивая взгляд. Сатору и сам сглатывает, наблюдая, как подросток — Мегуми-Мегуми-Мегуми — выгибается всем телом, когда удовольствия становится слишком много, чтобы его можно было сдержать в теле. Проклятая энергия выжигает лишнее в тот же миг. Начиная от сердца и заканчивая членом, от рук до этих розовых сосков, ошейником на шее, что прямо сейчас растворяется в небытие, тем самым в очередной раз напоминая о свободе самого Фушигуро. «Он красиво кончает», — думает Сатору, наблюдая за каждым движением мышц тела. То, как оно выгибается вперёд, то, как Мегуми пытается уйти от его руки, когда его оргазм продлевают, то, как рот раскрывается ещё шире, а влажные глаза действительно плачут, потому что всего этого слишком много. Просто — слишком. Сатору сглатывает. У самого стоит едва ли не до боли, но — нет. Нет. Нельзя. Он продолжает дрочить, словно пытаясь тем самым держаться за это тело подольше (за этот член, так удобно сейчас помещающийся в его руке). И даже когда Мегуми определённо хочет уйти из его рук, всё равно держит, потому что, наверное, он сейчас даже лучше знает, что именно этому подростку нужно. А Мегуми чувствительный, Мегуми такой милый, Мегуми весь такой-такой… Сатору чувствует голод. Жажду. Сатору чувствует, как медленно едет крыша. Сатору чувствует, что пора остановиться. Он убирает руку, вздыхает, пытаясь восстановить дыхание хоть так. Пальцы в сперме, штаны тоже зацепило — чужой живот весь дрожит, дёргаясь, а парень под ним дышит так загнанно, кажется, потеряв любую связь с реальностью. Все мозги вышибло напрочь, молодец, Сатору, хорошо постарался. Давление проклятой техники медленно уходит. Ноги даже не шевелятся, а руки инстинктивно тянутся к плечам, тем самым пытаясь спрятать голое тело под собой. Мегуми поворачивается в сторону, закрытые глаза под влажной от пота и слёз, повязки, выделяются ещё сильнее. Красные щёки и губы притягивают взгляд, хочется невыносимо прикоснуться, однако Сатору находит, на что отвлечься — по чужому телу идёт дрожь. В комнате тепло, но после подобного, конечно же, хочется накрыться, потому что разница в температуре сильно уж велика. Сатору снова сглатывает. Во рту слишком много слюны (наверное, нужно было использовать её вместо смазки — взять в свой рот этот член, он бы просто идеально туда вписался, просто на раз-два; о, а как бы это тело выгнулось дугой, как бы широко раскрылись зелёные глаза, смотря вверх, в потолок и пустоту одновременно). Он чуть трясёт головой, пытаясь выбросить все подобные мысли, но ничерта не получается. Мегуми подтягивает к себе ноги. И Годжо двигается. Он приподнимает собственную задницу, перебираясь на край постели и тем самым давая подростку побольше автономности. Руки притягивают раскрытую, но так и не понадобившуюся смазку, чтобы закрыть и убрать куда-то в сторону. Член в штанах мешает очень, но взять влажные салфетки, чтобы вытереть Мегуми и слегка накрыть одеялом — гораздо, блять, важнее. Именно так он и делает, молча игнорируя дрожь тела, когда с небольшой силой разворачивает Фушигуро, снова беря в руки член, вытирая всё от белой липкой жидкости. Он чувствительный, этот член, опухший, такой красный и такой красивый. Сатору хочется его держать — или снова подрочить, чтобы выдавить из мягких яиц ещё одну порцию спермы и посмотреть, как на простынях будет корчиться чужое тело, буквально-таки сгорая от удовольствия. Годжо не позволяет себе ни единого лишнего прикосновения, теперь, когда всё уже закончилось. Вместо этого идёт на кухню, чтобы принести стакан прохладной воды (сам выпивает два, нет, три, пытаясь остудить и голову, и член разом, что, конечно же, не получается, не тогда, когда чужой оргазм отпечатался на другой стороне век). Мегуми недовольно и сбивчиво стонет, когда его заставляют сесть, но послушно пьёт воду. Сатору, помня о возрасте и чужом смущении, которое, несомненно, наступит после, достаёт чужие боксёры и даже помогает надеть, а потом немного нагловато укладывается рядом, притягивая Мегуми к себе, чтобы его чёрный затылок был прямо перед глазами. Тот молчит и практически засыпает, бескостное тело совсем не сопротивляется. Это больше, чем что-либо ещё, говорит о чужой усталости. — Я убью тебя, — спустя минут пять, тишины, устало говорит Мегуми. Сатору от этих слов только радуется. На губах повисает улыбка: — И я тебя люблю, Ме-гу-ми.