Под ясным небом, за многие мили от дома

Лагерь под Плевной, 1878 год

- Шарль, вы почитаете мне свои стихи? - В тишине концерта цикад Варин голос звучит особенно чарующе.       Мнимый французский журналист растянулся тут же, в траве. Раскинул свой плащ палатку так, чтобы места хватило двоим, Варвара Андреевна грациозно устроилась сидя, точно её собирался рисовать сам Мане. Анвар же растянулся рядом в полный рост. Какое-то время они провели в полной тишине. Он лёжа и пожевывая травинку, она сидя и вдыхая влажный аромат ночной свежести.       У неё ломило спину и плечи, звенело в ушах, ведь весь день она провела вместе с сестрами милосердия бинтуя и ворочая раненых. Столько боли и горести она не видела за всю свою жизнь, сколько удалось повидать за один день. На десятом по счету раненом, слова утешения начали подбираться сами собой, движения стали сноровистыми, почти заученными. Варя переходила от койки к койке, проверяла состояние раненых, не распространилась ли гангрена, ни повысилась ли температура, не начал ли снова раненый бредить или блевать, или и то и другое одновременно. Помятуя о том, что для многих она последнее, что они увидят, Варвара откликалась на все имена. И соглашалась со всем, что бы ей ни говорили. - Какие стихи? - Анвар оторвал взгляд от созерцания перламутровых звезд, рассыпанных по небу, будто краски, которые нерадивый ребенок размазал пальцами по холсту.       В его ушах тоже еще стоял грохот давешнего сражения. Просто фантастика, что ему удалось провернуть. Пока имеющиеся у Осман-паши гарнизон заминировал подступ к Плевне через равнину, два стрелковых отряда рассредоточились по лесополосе, и стреляли бравых солдат Соболева как фазанов. А Плевна стояла абсолютно голая, ведь всех имеющихся солдат пришлось выгнать в поле.       Русские бы сказали, что Анвар играл свою партию с голым задом, и были бы абсолютно правы. Но партия сыграна блестяще, хоть осознание этого факта Анвара еще не догнало. Странно... раньше работалось как-то более хладнокровно что ли? - Те, что вы писали позавчера в блокноте. В день моей коронации. - На этих словах Варя кокетливо наклонила голову в сторону лежащего рядом Шарля, и француз, поймав её взгляд невольно перекатился со спины на бок и подпер рукой щеку.       Удивительно. Эта девушка действовала на Анвара просто магически. Чем бы он ни занимался, о чем бы ни думал, стоило ей заговорить, как все мысли улетучивались из головы, а в животе каким-то неведомым образом появлялись те самые бабочки, которым непременно требовало вылететь наружу.       Анвар Эфенди не писал никаких стихов. А то, что Варвара, или как он называл её в роли Шарля Д'Эвре, Барбара, приняла за стихи было планом шахматной партии с генералом Соболевым, которую пришлось перекраивать в самый последний момент. Однако, Фандорин намеревался отправить Варвару Андреевну в Букарешт, на поиски Лукана, Шарль Д'Эвре еще не придумал себе никаких дел, чтобы сопровождать её, и просто не мог подвести девушку, находящуюся сейчас рядом и ждущую этих самых стихов. - Стихи? Извольте. Я слышал, в Россию поэзию ценят почти наравне с балетом.       Анвар позволил себе несколько мгновений торжественной паузы, в течение которой, он мог собраться с мыслями или попросту смотреть на то, какие волшебно зеленые у Варвары глаза. Сияющие ярче всех небесных звезд. А когда выходило солнце, её волосы вспыхивали в его ореоле точно пожар в ночи.       Не спеша и не отрывая взгляда от наклонившейся к нему девушке, Шарль Д'Эвре начал декламировать:

В какофонии звуков и запахов, Что обыкновенно бывает после дождя, На поле брани, где сражались и плакали Я полюбил тебя Над нами из пушек палили и в трубы ревели Флаги реяли, реки крови текли Шашки рубили, летели головы. Нигде не был так короток путь к небу от земли. Рядом с нами трупы ядрами рвало Минами вокруг корчевалась земля Ветром твои волосы по плечам разметало Я смерти не видел, её закрыли твои мне глаза. Вокруг пахло потом и порохом, Вокруг умирали крича. Ты в солнца лучах отливала мне огненным золотом. Скажи мне, каким ты видишь меня?

      Анвар не знал, что происходит. Быть может так и рождаются стихи? Должно быть, какая-то магия все-таки существует на свете, неподвластная, необъяснимая рациональному уму. А быть может магии не было. Была только Варя.       Варвара Андреевна молчала, как и в день своей коронации. Только смотрела не вниз, ни на траву, ни на цветы. Она смотрела в ярко-голубые глаза Шарля и слушала, как бешено стучится собственное сердце о грудную клетку. Легко скользнув вниз по плащу-палатке, Варя улеглась, оказавшись лицом к лицу с Анваром Эфенди. Исчезла ночь. Звезды. Исчезла даже роса.       Она осторожно вытянула руку, очертила острую блестящую в лунном свете скулу француза, опалила оливковую кожу теплым дыханием:

Я говорю: вижу два куска неба, Слышу, как рано поет на рассвете мула. Мир никогда прекраснее не был, Если зачем-то и ехала... я это нашла.

      Губы Анвара отдавали странной смесью вина и пороха. Пороха понятно, он целый день провел наблюдая за баталией. Вина? Должно быть это морок француза играет с её воображением. Турки ведь мусульмане, они не пьют вина.. Как многое они теряют. - Я думаю, - прошептала она, на мгновение отрываясь от его губ, лишь для того, чтобы еще раз посмотреть в два кусочка неба. - Что могла бы споить вас. Я бы пила вино, мне моя религия это не запрещает, а потом я бы целовала вас. И вы бы ничего не смогли с этим поделать. - Что же на это скажет ваш Фанорий? - спросил Анвар, нащупав рукой тесемки её платья. Одно короткое движение, и они распускаются. - Он привел меня к вам, Шарль. Его ответ как раз предельно понятен, а каков ваш?       В её глазах отражалось все звездное небо, но Анвар предпочел бы, чтобы его и вовсе не было. И дело совсем не в Аллахе. По правде говоря, Анвар Эфенди относил себя скорее к агностикам, просто родная Турция еще не мыслила такими категориями. - Мой тоже понятнее некуда, милая моя Барбара.       Платье с шелестом скользнуло вниз, опускаясь подобно туману на гладь реки. Если бы в этот момент, генерал Соболев решил совершить еще один блицкриг, Плевна бы пала, ибо Анвару Эфенди до самого рассвета не было никакого дела ни до Турции, ни до войны, ни до всего мира. Задыхаясь в хитросплетении пальцев и губ одной рыжеволосой ведьмы, он растворился, исчез, слился воедино с воюющей стороной, для того, чтобы создать насмешку над всем миром. У этой насмешки будет его кожа, его глаза, и её рыжие волосы и её дерзкий характер, укрепленный его расчетливостью.       На небе, заслоненном от него Вариным силуэтом, упала звезда, приземлилась куда-то в дальние кусты. Так появилась Фанория.