Кровоток. Начало конца

Парень откинулся на кресло машины и тихо вздохнул, выдыхая дым изо рта. Горьковатый, но не без того приевшийся вкус табака обжёг глотку, побудив кудрявого хрипло закашляться и механически приложить ладонь к щемящей от кашля груди. Дождь лениво постукивал по лобовому, пока мимо проходили прохожие с зонтами, понурив головы вниз. Мир слишком серый. Даже то ярко-оранжевое солнце, скрывающееся за горизонтом Земли, не может придать жизни особых красок. Карьеру певца пришлось прикрыть после своей «смерти», о которой Глеб так мечтал лет с двадцати. Да и чёрт с этой фальшивой смертью. Глеб всё скучает по тому, который смеялся ему в глаза после той ночи. Казалось, прошло целых четыре года, а этот человек всё так же заменяет воздух. А песни Серафима заставляют сердце стучать громче и сильнее. Почему он просто не может принять факт предательства и послать свою любовь в далёкое эротическое? Он часто вспоминал то утро, когда летел из окна в широкие объятия смерти. Но ему было слишком рано умирать. Так решила сама судьба. Глеб в деталях помнит, как проснулся в больнице в сопровождении ужасной боли, от которой он даже слёзы глотать не успевал. Врач сказал, то, что он выжил — самое настоящее чудо. Но Викторов не был так рад. Он всё ещё дышал, чувствовал, как бьётся его сердце и ощущал невообразимую боль по всему телу. Но теперь всё по другому. Выглядит измученно и невыспавшимся. Кончик носа, наверное, останется навсегда красным от слёз, а затянувшиеся шрамы на руках напоминали ему Серафима. Вспоминая тот день, он всегда наносил себе новый шрам на запястья. Докурив почти до фильтра, Глеб выкинул до сих пор дымящийся окурок на улицу и запустил пятёрню в волосы. Хочется выпить чего-нибудь крепкого, чтоб утром снова проклинать себя за ту головную боль. Выйдя из машины и громко хлопнув дверью, парень направился по мокрой улице Москвы в магазин, стоящий напротив, пока на него капали дождевые капли. В магазине народу было много. Ну а что поделать? Вечер пятницы как никак, людей здесь всегда так много. Подойдя к стойке с алкоголем, Глеб пробежался глазами карими по прозрачным бутылкам с красивыми этикетками и в то же время поглядывая на ценник. Слишком дорого. — неожиданная встреча.— донёсся голос со спины и Глеб машинально повернулся. Серафим стоял почти вплотную к Викторову со скрещенными на груди руками. Глаза Глеба сразу засветились при виде старого лучшего друга. Всё такой же красивый, с яркими голубыми глазами и хрипловатым голосом. На шее виднелась татуировка в виде сердца. То сердце, которое набито на груди у Глеба. Не забыл о нём, подчил память. — вполне себе неожиданная.— Глеб усмехнулся.— что ты здесь делаешь? — это я должен спросить у тебя. Что ты здесь делаешь? — Серафим сделал акцент на местоимение «ты» достаточно серьёзным голосом, что у Викторова мурашки на руках начали пробегать марафон. — как видишь, живу.— из-под густых ресниц Викторова начали проявляться еле видные хрустальные слёзы, которые он мигом смахнул. — на удивление живу. Серафим прикусил нижнюю губу, и сам того не ожидая, схватил Глеба за вырез чёрного худи и слегка встряхнул. Сколько слёз было пролито после его «смерти», пока он не подозревал, что Викторов продолжает жить, и, возможно, даже не вспоминает про него. Сколько боли, проклятий в свою сторону, а этот пиздюк продолжает жить. Видеть человека после его смерти, когда он уже смирился с этим, казалось странным сном. — действительно ты. Урод! — Серафим улыбнулся во все тридцать два и обнял того почти до хруста костей. Глеб лишь вымученно улыбался, наслаждаясь удушающими объятиями Сидорина. За эти четыре года его никто не обнимал. Кроме Сидорина.

***

Солнце уже скрылось. Улицы теперь освещала белоснежная луна. Двое парней ходили по лужам, в которых отражались звёзды и говорили обо всём: настоящем, прошлом и будущем. Оба часто затрагивали тему о смерти Глеба, но так же быстро её заканчивали. Не хотелось вспоминать больное и ковырять и без того израненное сердце. Всё было так хорошо, и казалось, что на душе снова появился тот самый лучик солнца, который потух четыре года назад. — а с квартирой моей старой что? Продали? — спросил Викторов, выдыхая изо рта горький табачный дым. — я не смог её продать. Перебрался туда, а в моей квартире живёт какая-та дочка маминой подруги. Ей там якобы к колледжу быстрее, — Серафим усмехнулся. — ну а мне то что? Мне не сложно. Глеб тепло улыбнулся в ответ и потупил взгляд на сырую от дождя землю. Столько всего произошло за время его отсутствия. Всё поменялось, кроме него. У Серафима теперь другая жизнь, он изменился в лучшую сторону, а Глеб кем был, тем и остался. Он до сих пор тот самый Глеб Викторов, главный солист группы «три дня дождя», но о котором уже забыли. Его похоронили в сердцах многих людей, но он быстро от туда выходит, моля о понимании. О том, что бы его слёзы никто не видел. О том, что бы про него наконец забыли навсегда. Но Серафим не смог. Приподняв свой взгляд в сторону Сидорина, Глеб приметил, какими манящими были его губы в этот момент. Словно принуждали снова их поцеловать, растворившись в нежности и тепле. Он и не стал сопротивляться желанию и медленно поцеловал Серафима в пухлые губы. В животе затянулся узел, посылающий волну жара по всему телу, начиная с ног, а заканчивая прерывисто приподнимающейся грудью. Обоим было жарко. Оба скучали друг без друга. Оба не могли прервать поцелуй. Даже если на них смотрят. Даже если с осуждением. Им было всё равно на чужие мысли, ведь они снова нашли друг друга спустя четыре года. — я люблю тебя.— прошептал Глеб в губы Серафима, пока его руки покоились на его талии. — я тоже люблю тебя, мой ходячий труп.