Ведьма из Зазеркалья

Десятки невидимых рук хватали, ногтями разрывая ткань и оставляя кровавые полосы на коже. Длинная толстая цепь, обязанная вокруг шеи, натягивалась, грозясь сломать позвонки, а где-то далеко пел церковный хор, и ангелы вторили им. Тысячи голосов вокруг кричали: «Сдохни, ведьма!» Пот струился по лицу вместе с кровью, на губах было горько и липко, и не успел сделать вдох, когда его голову погрузили в наполненную алым ванну, стоящую посреди зала. Цепи натянулись. Сердце забилось быстрее, резче, руки попытались оттолкнуть те, чужие, но их скрутили за спиной, а по ногам полоснули чем-то обжигающим. Он задёргался, пытаясь вырваться, но не мог сделать вдох, не мог ничего, пока в голове звенело и давило виски. Цепи отпустили, и он судорожно вдохнул. Кровь заполнила лёгкие, голова мотнулась, но его погружали глубже. Ниже и ниже, в самый ад, где уже лежали кости матушки Юсун, Сана, Хонджуна и остальных.

***

Разорвавший пылающую бездну крик отзывается звоном в голове. Минги распахивает глаза навстречу кровавой тьме, захлёбывается воздухом, надрывно кашляя, и тут же кто-то заботливо касается головы. Спокойствие накрывает, словно одеялом, проникает в кровь и умиротворяюще касается сердца, которое, до этого бешено молотящее по рёбрам, постепенно успокаивается. Дышать становится легче, алый мрак рассеивается, отступает. Теперь можно различить светло-голубой потолок, линию лампы — всего их четыре, по одной на каждую из сторон света. Как будто лучи, выходящие из нарисованного в центре потолка солнца-оберега. Вся жизнь ведьмы связана с символами, амулетами, знаками и ритуалами. Без этого никак, иначе долго не проживёшь. — Минги? Сан перекрывает лицом потолок, в глазах — переполняющее их беспокойство. Кто ещё залечит душевные метания, как не преданный фамильяр? Тот самый, с которым жизнь на двоих, и никого им не надо. Иногда, конечно, хочется чего-то большего, но Минги не позволяет себе мечтать: уже было, ушло в никуда, он почти забыл и теперь живёт дальше. — Это всё кошмар, — голос скрипит и хрипит. Сан вздыхает и ложится сверху, придавливая теплотой. Прижимается щекой к щеке, обнимает. Минги обнимает тоже, пока только левой, ощущая слабость и не желая двигаться. — Я таких кошмаров никогда в жизни не видел, — шепчет Сан на ухо, отчего волнительно щекочет ближе к затылку, — обычно они не больше меня, а тут такой огромный. Хозяйка особняка стойко пялилась на ноги ведьмы, которые почти не прикрывал разорванный бесом подол платья. Уставший и морально, и физически, Минги ответил, что кошмара больше нет, поклонился, лёг на пол и отключился. А после… он не помнит ничего после, только мутные вязкие обрывки тусклых цветов и размытых форм. — Он долго ещё будет вот так? — Сан волнуется, он чувствует, и Минги тоже чувствует, когда ему больно и страшно. — Должно пройти время, пока он полностью исчезнет. — Долго? — Не знаю, я же даже мелких никогда не поглощал. — Сонхва-хён звонил, приглашал нас после обеда, — Сан старается стать ещё компактнее, прижимает к себе коленки и сваливается под бок. Минги выдыхает, поворачивает голову, чтобы посмотреть в глаза напротив. Они целый мир на двоих, всё друг для друга. — Пойдём? — тихо добавляет Сан. — Пойдём, — так же тихо отвечает Минги. Он думает о том, что Хонджун убьёт его за порванное платье.

***

— Покойся с миром, несчастное, судьба была с тобою несправедлива, и вот теперь всё, что я могу сделать, это лишь дать тебе новую жизнь. Стоящий у столика Хонджун в клетчатой юбке и свободной светлой рубашке прикладывает руки к груди и замирает. В глазах его — вселенская печаль, но Минги примечает озорные искорки. — Это всего лишь платье, хён, ему без разницы, что с ним будет. Хонджун медленно поворачивает голову в его сторону. Вздыхает — громко, тяжело. — Никогда не говори такого при мне, глупая ведьма из Зазеркалья, — медленно произносит он. — Это платье помогло тебе выжить. — Смиренно каюсь, — Минги резко поднимается, шипит от боли, что простреливает не зажившую руку, но всё равно склоняет голову. — Прости меня, кусок красивой ткани, как хорошо, что ты покупная, а не дизайнерская… Ой! — когда по спине прилетает от недовольного хёна. — Я перешью его и верну, неблагодарный, — Хонджун проводит пальцами по линии разрыва подола. — Странно, что бес бросился вам помогать. Тебе не кажется, что здесь есть подвох? — Может, ему нужно что-то взамен, — Минги плюхается обратно на стул. Просторная веранда, зелень за окном, которое тянется в половину стены (большое, почти как в его не-сне, припоминает Минги), диванчик в углу, резные деревянные стулья с подушечками, длинный стол со швейной машинкой, кусками ткани и кучей инструментов в расписанной звёздами коробке. Ближе к краю — тарелочка со сладкими рисовыми шариками, чайник и четыре чашки. Их должно быть четверо, но Сан очень любит бывать в саду, чтобы котом исследовать деревья и клумбы. А Сонхва вернётся чуть позже, у него неожиданные дела. — А что зеркальные бесы берут взамен? Хонджун шагает по снам, ему зеркала интересны лишь отчасти, и то потому, что там гуляет Сонхва. — Не знаю, они все разные. Но точно не душу. — Помощь? — Возможно. Он ничего не говорил, только сказал, чтобы мы возвращались, а то ему скучно. Может, это и есть причина? И ничего придумывать не надо? Хонджун смотрит, нахмурившись, и пальцы подперевшей ладонью руки выстукивают по щеке. Минги не нравится, когда он такой, потому что сейчас его фантазия разрастается до мощного взрыва на десятки километров вокруг. — Все бесы разные, и у них могут быть разные мотивы, даже невинные, — чуть тише произносит ведьма Зазеркалья, надеясь стать если не невидимой, то хотя бы очень и очень мелкой. Чтобы даже мельче Хонджуна, пусть эта задача и невыполнимая. — Ага, а потом какая-нибудь глупая ведьма просыпается с выдранным сердцем! — Не просыпается, — ещё тише произносит Минги, но Хонджуна уже невозможно остановить — вдохновение уносит, как судёнышко в безбрежное море, подгоняемое попутным ветром: — Или он захватит тело, стоит только зазеваться! Узнает ход до твоих зеркал, выберется ночью и заберётся в тело, а глупая ведьма не умрёт! Её просто вышвырнут в сон или в твои эти зеркала, она заныкается в убежище, будет сидеть там месяцами и сойдёт с ума! Или попробует бежать, но запутается между сном и зеркалами, искривление коридора превратит её в монстра, она сожрёт свои руки, потому что они станут казаться ей чужими! И никакой Ёсан не поможет, потому что он просто не будет знать, что происходит! — Но бесы не могут выле… Минги вздрагивает и замолкает, когда Хонджун зависает над ним скорбной тенью, оперевшись ладонями о столешницу. Чужой нос едва касается собственного, в глазах почти осязаемый огонь. — Не смей больше встречаться с этим бесом, понятно? — пугающе тихо произносит сноходец. Минги хочет возразить, но в Хонджуне столько почти-ярости, грозного воодушевления и ещё чего-то — яркого, пылающего, что Минги только кивает. Ему хочется сказать, что вообще-то зеркальные бесы не могут просто так выходить из зеркала: для этого нужен созданный ведьмой коридор, и то в своём теле в реальности они находиться не могут. Ещё хочется уточнить, что бес на пути может попасться внезапно, а ещё он может найти по следам, и Минги вообще-то не в силах контролировать его появление. Но проще смиренно согласиться, сложив ладони на коленях и безропотно принимая свою судьбу. — Не посмею. Хонджун кивает, успокаиваясь, усаживается за стол и придвигает тарелочку с шариками. — Сонхва готовил, — как будто не его только что сносило волной эмоций. Минги кивает. С Хонджуном порой проще молчать, чем пытаться понять пути его мыслей — то же самое Зазеркалье, но в чужой голове. Он берёт шарик, поворачивает, понимая, что есть ему не особо хочется, пусть и готовил это Сонхва — в его руках всё превращается в произведение искусства. — Мне стоит прийти в твои сны? — прерывает недолгое молчание Хонджун. — Зачем? Вздох. — Тебе же сейчас снятся кошмары, да? Из-за дряни, что ты сожрал? — Снятся, но… Разговор прерывает хлопок двери: Сонхва врывается порывом весеннего ветра, закидывая тяжёлую сумку на диванчик, останавливается рядом с Минги и легко разворачивает его стул, схватившись за ручки, чтобы быть лицом к лицу. Минги уже не поражается силе, казалось бы, хрупкого аристократичного тела: это родовое, и он помнит матушку Сонхва: видел пару раз, когда та при нём однажды грациозно сдвинула шкаф, использовав при этом лишь одну руку. — Мне надо знать всё! — выпаливает Сонхва. — Всего не знают даже боги, — ляпает Минги, и тут же его взгляд перехватывает гневный Джуновый. — Мы за тебя беспокоимся, дурак! Знаешь, что тут было, когда мы узнали, что ты поглотил кошмар? А если бы тебя разорвало? А если бы кошмар выпил тебя изнутри? А если… — Тшшш, тише, — Сонхва чмокает ненаглядного ближе к виску, и тот притихает, только продолжает сверлить недовольным взглядом, сложив руки на груди. — Может, ты лучше сядешь? — Минги ощущает себя маленьким рядом со стоящим напротив старшим. Сонхва хватает ближайший стул, ставит напротив и садится, не переставая смотреть прямо в глаза. — Я позову Сана? — Тому всё равно неуютно под выжидающим взглядом одной старшей ведьмы и суровым другой. — Иди, зови, — бурчит Хонджун, наверняка понимая, что Минги оттягивает начало разговора. Сан находится на одном из деревьев, сидящим на ветке и стрекочуще общающимся с птицами, распушив хвост. Минги наблюдает за ним пару минут, может, больше, но потом птицы примечают его и разлетаются, Сан только и успевает по-кошачьи прощебетать им вслед, а затем переводит взгляд на ведьму. «Ты мне нужен, там намечается допрос с пристрастиями», — Минги не хочет говорить это вслух, вдруг хозяева его услышат и вновь обидятся? Сан поднимается, топчется и неуверенно смотрит вниз. Минги вздыхает: вот так всегда, настоящий кот! — Давай, я поймаю! «У тебя рука болит, я сам», — и принимается спускаться, цепляясь за ствол когтями. В этой ипостаси Сан похож на игрушку размером с обычного кота, поэтому в таком виде по улицам предпочитает не бегать, чтобы не травмировать слишком нежные человеческие умы, которые способны получить травму от одного лишь чиха. Да и Минги крайне редко шастает в платье среди людей, как и множество других ведьм. Вот и сегодня пришлось надеть джинсы и майку, чтобы выйти в свет, и спасибо Сану, который помог переодеться. А вот Сонхва с Хонджуном чужое мнение не останавливает, и они одеваются, как хотят, особенно если сноходец словит вдохновение и сошьёт чего-нибудь новое, начиная от топа и заканчивая полноценным костюмом. Они с Санни остаются в гостях ещё часа на три, пока Минги рассказывает о том, что может вспомнить из произошедшего, а старшие задают вопросы, на большинство из которых Минги не знает, что ответить. Он рассказывает о том, как не мог дышать, когда оказался внутри тучной туши кошмара. Как Атам тащил за собой, продирая путь наружу. И что сам потом узнал, как бес опрокинул люстру на десятки орущих ртов, и как Минги смог поглотить кошмар, при этом находясь в самом кошмаре. Сейчас кажется, что это далёкое, произошло не с ним. Сан мяукает, обрывая на полуслове, пытаясь донести, как он был зол, напуган или яростен. — Может, перекинешься? — спрашивает Сонхва. — Я принесу одежду. Но Сан урчит, отсиживая колени своей ведьмы. — Я даже не думал, что могу поглотить настолько большой кошмар. Да вообще не думал, что могу такое. — Ой, да когда ты вообще думал? — фыркает Хонджун. Минги обиженно отворачивается, про себя решив больше ничего не говорить такому неблагодарному хёну. «Хочешь, я его укушу?» Минги слышит возню, вздох — и вот он уже в чужих объятиях, пахнущих свежестью и немножечко лимоном. — Прости, но я просто беспокоюсь за такого дурачка, как ты, — бормочет Хонджун, прижимая его голову к своей груди. — Прийти к тебе в сон? Минги закрывает глаза. Наполненная кровью ванна. Церковный гул. Цепи. Дышать… — Я справлюсь, хён. Всё хорошо. Сан перепрыгивает на колени Сонхва, чтобы дать этим двоим возможность наобниматься. Сворачивается клубком и мурчит, пока пальцы шебуршат мягкую шёрстку.