Unblock

      Когда Олег поднялся по пожарной лестнице на чердак, то Разумовский сидел на старом ящике и листал толстую книгу со сказками Пушкина. Глаза были мокрые и воспаленные — Волков все понял сразу, Сережа снова плакал. Поэтому и убежал со двора. Поэтому и пробрался в свое укрытие, чтобы никто не видел, как он плачет. А то снова начнут дразнить. Итак дразнят, но после подобных сцен еще сильнее и жестче. Поэтому Разумовский сбегает на чердак, прячется тут среди хлама и мусора, ненужного. Таким же он считает и самого себя — ненужным, брошенным, отправленным куда-то на свалку жизни. Сережа всегда так о себе говорит, когда ему грустно становится. Олег начал привыкать. Все же не первый день они знакомы, а уже почти два года как.       — Что читаешь? — Волков опускается в старое кресло, пружины которого тут же отзываются старческим стоном.       Волков хорошо знает это укрытие. Дети сюда не ходят, так как кто-то пустил слух про то, что тут водятся призраки. Сережа призраков не боялся, поэтому пошел проверять. Так это место стало его тайным. А потом еще и Олега. Они бывали тут и днем, когда не хотели идти гулять или участвовать во всяких мероприятиях, и ночью — после отбоя, когда все спали, а дежурные воспитатели пили чай у себя в комнате.       Долгое время на чердак таскали всякую ненужную мебель — стулья, столы, была даже кровать с продавленными пружинами, еще трюмо с треснутым зеркалом — если в него посмотреть, то можно увидеть множество частей своего отражения. Когда Олег посмотрел в него первый раз, то даже испугался, а Сережа просто пожал плечами и вытащив откуда-то из кучи хлама тряпку, накинул ее на зеркало. Такая ерунда его не пугала.       - Сказку о царе Салтане, — тихо произнес Сережа, шмыгнув носом. Он вытер его рукавом серого свитера и тот тут же покраснел.       — Почитаешь мне? — спрашивает Олег. Сам он читать не любил, но вот слушать, как читает Разумовский — ему нравилось. Сережа старается, голос под персонажей меняет, эмоционально читает — с чувством и расстановкой. Олег даже дышать боялся, чтобы его не перебить.       Сережа книги любил. Он еще в свой первый год в детском доме перечитал все, что было в библиотеке. Ну вернее все, что ему давала Зоя Яковлевна — библиотекарь. Он как-то раз у старшей девочки увидел книгу Роберта Стивенсона, про ученого, внутри которого жил безжалостный убийца. Сереже книгу не дали, так как сочли, что он слишком маленький для таких историй, но девочка, которая ее читала, рассказала немного о сюжете. Сережа слушал и думал о том, что было бы здорово иметь некую подобную фигуру, которая будет его защищать. Пусть она будет злой, но так он будет не один. Так он будет под защитой.       Сережа даже рассказал об этой истории Олегу, когда они начали дружить и Волкова она тоже впечатлила. Они много обсуждали ее и Волков в шутку сказал, что готов всегда защищать Разумовского, хотя он это итак постоянно делал. Мог пригрозить обидчикам Сергея или же дать им кулаком в нос. Олега не волновали дальнейшие проблемы с воспитателями, которых не устраивало такое поведение воспитанника.       — Знаешь, что нам с тобой нужно? — неожиданно спрашивает Сережа, отложив книгу и посмотрев на Олега.       — Свой тайный шифр, ну или кодовое слово, — почти шепотом сказал Сережа, хотя на чердаке они были одни. Волков усмехается. Он всегда так реагирует на необычные идеи друга.       — Да, и какой? — интересуется Волков, развалившись в кресле и посмотрев на Разумовского.       Сережа задумался. Он, конечно, читал о всяких там системах шифрования, которые использовали шпионы, но никогда об этом не задумывался. Разумовский стал расхаживать перед креслом, в котором сидел Олег. Ему не приходило ничего стоящего, все варианты казались такими ужасными и нелепыми, что он стеснялся говорить об этом Олегу. Волков терпеливо ждал, когда Сергей придумает шифр и расскажет о нем.       — Давай ты будешь называть доктором Джекилом, а я тебя — мистер Хайд? — рассмеялся Разумовский. Это казалось ему таким забавным и нелепым одновременно.       — Давай! — поддержал Олег. Он просто был готов поддержать любую затею своего друга, так как знал, что это для него очень важно.

***

      Разумовский забился в угол своей камеры и прислонившись спиной к стене, обнял себя руками. Единственное, чего ему хотелось — испариться, исчезнуть, просто взять и перестать существовать. Чтобы больше никогда его не было. Чтобы не было врача, Птицы, ничего. Только пустота. Вакуум в котором он сгинет на долгие годы. Лучше бы он сошел с ума окончательно, лишился рассудка и перестал понимать, что происходит. Лежал бы себе под препаратами, ссался под себя и пускал слюни, но этот псих в белом халате никогда не допустит подобного. Он всегда будет держать ту тонкую грань, которая нужна ему для исследований, опыт, издевательств… Разумовский не понимал, какую именно цель преследует Рубинштейн.       Изо дня в день Вениамин Самуилович просил Разумовского дать Птице возможность овладеть его сознанием снова, в очередной раз поговорить с безумным альтер-эго своего пациента. Сергей же хотел, чтобы все они заткнулись раз и навсегда. Он даже перестал думать о том, как именно все привело к такому исходу. Ведь он достиг того, о чем мечтал. У него была своя компания, у него было то, о чем он мечтал.       Компания.       Вместе.       Социальная сеть.       Разумовский был успешен. Нет. Это он был успешен. Чертов синдром самозванца, который не давал ему окончательно признать свой успех и насладиться им. А ведь все было так просто. Лежало на самой поверхности. Он так думал. Считал, что умнее всех, что лучше всех, а оказалось… с самого начала все шло не так. За каждым его успехом тянулся кровавый след. Альтер-эго, которое он сам создал, так как хотел защиты. Хотел чтобы кто-то был на его стороне. Ведь он просто был ребенком. Брошенным и ненужным.       Маленький Сережа Разумовский, который пытался защитить дворнягу от группы подростков, которые кидали в псину камни. Сережа, который был жестоко избит на побережье. Потом он ничего не помнил, только как полицейский присел рядом. Он хотел понять, что случилось с подростками, но Сережа ничего не знал. Константин Гром — поверил ли он Сереже, который сказал, что ничего не знает? Наверное, ведь проблем после этого у Разумовского не было.       В психушке у него было много времени для того, чтобы думать о тех людях, которых он лишил жизни. Иногда они возникали перед ним и спрашивали, почему. Сергей закрывал голову руками, до боли зажмуривал глаза, в панике глотал воздух — жадно и прерывисто. Он царапал кожу на голове, ощущая, как под ногти пробирается эпителий, как стекают по рыжим прядям капли крови. Он знал, что все это делает Птица, его шепот — тихий, манящий и сводящий с ума, слышался везде. Он окутывал Разумовского, как погребальный саван, накидывал на шею петли удавки, лишая воздуха.       — Ты ничтожен, — шипел Птица, сев на корточки перед ним. Иногда он принимал облик Олега, так как знал, что слышать такие слова от лучшего друга для Разумовского куда болезненнее, чем от самого себя, — будь ты другим, то все сошло бы с рук. Мы были бы на свободе.       — Уйди, уйди, уйди, — как заведенный шептал Сергей, закрываясь от самого себя руками. Нет, то был не он. Вышедшей из-под контроля мысленный эксперимент, который теперь никак не выходил из головы и получил слишком много контроля, — тебя нет, нет, нет…       — Сережа, — усмехается Птица. Голос совсем, как у Олега — глубокий и с хрипотцой. Таким помнил его Сережа, таким он врезался в память предпринимателя, — я никуда не уйду, мы всегда будем вместе, — он почти ощущает, как грубые, покрытые мозолями, пальцы Олега опускаются на растрепанные волосы, касаются лба.       Нет, он не должен реагировать на это. Потому, что это не может быть Олегом. Он умер. Погиб в Сирии. Гром, он же приносил документы. Официальное постановление. А что если Игорь ему врал? Чисто полицейский прием, чтобы вывести подозреваемого на чистую воду — заставить сознаться. Нет, Гром не такой человек. Он в такие игры играть бы не стал. Олег погиб. Разумовский попытался вспомнить тот момент, когда впервые узнал о том, что его друга больше нет. Где эта самая точка отсчета безумия? Где тот момент, когда он стал видеть лишь иллюзию Олега. Убеждал себя в том, что это Волков — Чумной Доктор.       Грань безумия очень тонкая. Сочиться через пальцы, как песок. Миг — и ты перестаешь понимать, что настоящее, а что лишь плод твоего воображения. Так и произошло. Он сам не заметил, как мозг стал выстраивать свою картину мира. В мыслях и образах смешалось реальное и выдуманное, создавая вокруг Разумовского свой иллюзорный Санкт-Петербург, со своими законами и правилами.       — Сережа, ну это же я, Олег, посмотри на меня, — Птица вошел во вкус. Ему определенно нравилась боль Разумовского, его страдание и страх. Каждый раз, когда Сергей пытался скрыться от творящегося вокруг него кошмара, Птица заливался звонким смехом.       — Тебя нет, нет, нет…       Стены его палаты были исписаны одним словом: уйди. Где-то он царапал их ногтями, сбивая пальцы в кровь, где-то украденным у персонала карандашом или ручкой. За все то время, что он тут пробыл, на стенах не осталось свободного места. Какое-бы положение не занял бы Сергей, это слово смотрело на него. Он хотел чтобы Птица ушел, но он оставался в его голове. Как раковая опухоль, прогрессирующая и убивающая. Как что-то, что почти перестало быть чужеродным и стремилось к тому, чтобы стать настоящим и естественным.       — Давай, надо выпить таблетки, — санитар вынуждает его открыть рот. Резкая боль пронизывает височно-нижнечелюстной сустав и на язык опускается таблетка. Разумовский вырывается, но широкая ладонь зажимает рот — приходится проглотить.       — Сергей, это все ради вашего блага, — голос Рубинштейна звучит как-то отдаленно, хотя Сергей понимал, что врач стоит рядом с ним. В его глазах вспыхивает безумный интерес, одержимость состоянием Разумовского.       Иногда Сергей отключается. Думает, что засыпает, хотя он не уверен в этом. Это могло быть пробуждение Птицы. Его сдерживали, руки связывали рукава смирительной рубашки. Разумовский чувствовал себя совершенно пустым и потерянным. Каждый такой переход уничтожал в нем частичку настоящего Сергея.       Он практически забыл о том, каким был в начале. Воспоминания о самом себе растворялись, как пятна, на которые пролили отбеливатель. Птица отбеливал его память, освобождал место для себя, делал в ментальных замках Сергея свое гнездо. Ему было плевать на какие-то там детские мечты и воспоминания Разумовского, ведь пока он цеплялся за них, ничего не выйдет. Он должен помнить только его, только то, что они пережили будучи одним целым.       Решетка с грохотом улетела к стене, но Сергей не обратил на это никакого внимания. Некоторые санитары так делали, чтобы поглумиться над тем, как Сергей мечеться от испуга. Больше никаких шоу. Он лежал на полу, поджав ноги к животу и по привычке накрывал голову руками. Полоски света ворвались в помещение, стены которого исписал пациент. Они упали на самого сумасшедшего — худого и измученного узника собственных демонов.       — Сережа? — голос дрогнул. Разумовский или не слышал его, или старательно делал вид, что не слышит, — Сережа, Серый…       — Уходи! — рыкнул Разумовский. Наверняка, снова Птица пытается выдать себя за Олега. Сережа устал на это реагировать. Устал снова надеяться и верить в то, что это в самом деле может быть Волков, — я знаю, что ты умер.       Умер.       Волков замер в дверном проеме. Бросил взгляд на двух напарников, которые вырубили санитара и прижали Рубинштейна к стене. Тот брыкался, сыпал проклятиями, хотя было понятно, что силы неравные. Два опытных, натренированных бойца против щупленького психиатра. Олег снова посмотрел на Разумовского, который лежал на полу в позе эмбриона, и сердце сжалось в тиски. Да, Волков понимал, в каком состоянии может быть его друг после года в стенах психиатрической клиники, но точно не был готов к такому.       — Что ты с ним сделал, ублюдок?! — в один шаг Олег преодолел расстояние до врача и почти занес руку над лицом Рубинштейна, но Алекс его остановил — если Волкову нужны данные, то врач должен быть в сознании и без болевого шока.       — Пациент нестабилен, — проговорил Вениамин, — он не понимает, где проходит граница реальности…       — Что. Ты. С ним. Сделал? — Олег был близок к тому, чтобы просто избить психиатра, так как понимал, что его стараниями Сережа достиг этой грани.       — Всего лишь стабилизировал его, — Рубинштейн издал сдавленный стон, когда кулак Волкова все же прилетел в его живот. Он бы упал на пол, но сообщники Олега держали его довольно крепко, — ваш друг — болен. Серьезно. И это может быть опасно. В том числе и для вас.       — Мне плевать, — Олег не хотел верить в то, что Сергея нельзя спасти. Всегда было можно. Каждый раз, когда что-то шло не так, они находили путь к решению возникшей проблеме. Смогут и сейчас.       Кинув сообщникам, Волков прошел в камеру. С каждым шагом он видел Разумовского все лучше. Видел следы запекшейся крови на корнях волос, видел сбитые в кровь пальцы, сломанные ногти, расцарапанное лицо. Он опустился на пол рядом с Сергеем, пытаясь понять, что делать дальше.       — Это я, Сережа, — Волков осторожно коснулся спины Разумовского, тот вздрогнул всем телом и затрясся. Олег понял, что поспешил и убрал руку, — Сереж, посмотри на меня, пожалуйста.       — Это не ты. Не ты. Ты умер. Умер, — продолжал сопротивляться Сергей, закрывая уши руками. Его глаза были плотно сомкнуты, искусанные до крови губы дрожали на каждом слове. Олег слышал, как стучат зубы Разумовского — не то от страха, не то от холода. В камере было достаточно холодно.       — Сережа, ты чего? — Олег совершенно не понимал, почему Сергей считает его умершим. Да, он долгое время не мог выйти на связь — военная операция, работа под прикрытием, но он всегда был жив. Только если его не сочли мертвым. Такое могло произойти, но могло ли такое привести к тому, что сейчас твориться с Разумовским?       — Ты мертвый, мертвый, уйди, — он снова дернулся. На этот раз очень резко и усевшись в самом углу, прижался к стене спиной. Испуганный взгляд воспаленных глаз, напоминал Олегу раненного зверька, которого загнал хищник. Но Волков не был хищником. Не для Сережи.       — Сереж, я стою… сижу перед тобой. Живой и целый, — Волков издал нервный смешок, — вот, потрогай, убедись, — он протянул ему руку, предварительно сняв перчатку.       В воздухе было столько напряжения, что хоть ножом режь. Сергей с опаской смотрел то на Олега, то на его протянутую руку. Он не мог понять, что пугает его больше: то, что Волков окажется Птицей в очередной раз, или что он окажется Олегом. Живым Олегом Волковым.       — Это все тебе кажется, — пролетело над ухом. Сережа быстро перевел взгляд на источник звука, но ничего не было. Только стена, которую он сам исписал во время психопатического приступа, — никакого Олега здесь нет и никогда не было.       — Ну как мне еще доказать, что это я? — больше всего на свете Олег хотел покинуть это место как можно скорее. Да, они вырубили кучу охраны, когда шли к камере Сергея, но не было никакой гарантии, что прямо сейчас сюда не мчится куча полиции.       — Никак, потому что его тут нет, — продолжал ухмыляться Птица. Его голос теперь звучал в голове, словно был записан где-то на подкорке, — тут только ты и я. Всегда были ты и я. Никакого Олега.       Разумовского разрывало и его пальцы снова оказались в волосах. Он снова раздирал кожу, которая не успевала заживать. Слезы стекали по худому лицу огромными каплями. Они пропитали воротник смирительной рубашки и рукава. Кто-то из них — просто иллюзия, плод его искалеченного рассудка. Сергей снова поднял взгляд. Из-за слез он видел только очертания Волкова. Большой черный силуэт. Он сидел перед ним, все еще протягивая руку, до которой Сергей боялся дотрагиваться.       — Есть что-то, что можем знать только мы? — дрожащими губами, через всхлипы и рыдания, проговорил Разумовский.       Олегу казалось, что он был готов к этому, но в тоже время, не знал, что ответить. Это как с экзаменом, к которому ты готовился долгое время, а оказавшись прямо перед преподавателем — напрочь все забыл. Что такого было в их сложном, трудном детстве, что мог знать только он и Разумовский. Один за другим стали возникать блеклые образы детдомовских будней — какие-то праздники, уроки, рисунки, поездки. Все такое нечеткое, все такое серое. Но вдруг вспыхнуло оно, то о чем Олег много лет уже не вспоминал и кажется, что последний раз они так называли друг друга только в старшей школе.       — Помнишь, когда мы только начали дружить, еще в детском доме, — Олег сел удобней и шумно выдохнул, собираясь с мыслями, — ты всегда сбегал на чердак, так как там тебя не могли найти дети, которые тебя обижали. Там было твое укрытие, что ли…       Сергей с недоверием посмотрел на Волкова. Голос в голове продолжал кричать о том, что такого никогда не было, но воспоминание, такие крохотное, как огонек спички, озарилось яркой вспышкой в его памяти. Он ухватился за него, пытаясь разглядеть что там. Как любопытный ребенок смотрит в замочную скважину, чтобы понять, чем таким занимаются взрослые. Он в самом деле увидел в пламени этой самой спички старый чердак. Ящики, книги, старое трюмо, которое почему-то закрыли тканью.       — Почему там было трюмо, закрытое тканью? — вдруг спросил Сергей. Так тихо, что это слышал только Олег.       — Потому, что там было разбитое зеркало и я боялся того, как раскалывается отражение, когда смотришь в него, — ответил Олег, пытаясь удерживать внимание Сергея, как можно дольше, — ты любил сидеть на ящике и читать книги, а я забирался в кресло и слушал. В тот день, тебя снова задирали и ты убежал. Я пошел следом и нашел тебя на чердаке, — продолжал Волков. Воспоминания больно кололи сердце, особенно те, которые были связаны с детским домом. Так как их было больше всего, то и детство Олег старался не вспоминать от слова совсем. Но сейчас… сейчас он был готов погрузиться в любое прошлое, чтобы вытащить Сергея в настоящее. В реальный мир, а не в тот, который плясал вокруг Разумовского, как цирковая собачка, — ты сидел и читал книгу. Потом ты читал мне и сказал, что нам, как настоящим друзьям нужен тайный шифр или кодовая фраза…       — Но я придумал тайные имена, — выдохнул Сергей. Пламя спички обожгло так сильно, что его глаза распахнулись. Он вскинул голову, откидывая волосы назад.       — И ты придумал имена, — соглашается Олег, придвинувшись ближе к Разумовскому, — девочка из старшей группы рассказала тебе историю. Ее написал Роберт Стивенсон. Там был ученый, внутри которого жил монстр. Ты понял ее по своему, решил, что он защищает доктора. Даже смеялся, что тебе тоже нужен такой, чтобы тебя больше не обижали. В тот день, на чердаке, ты в шутку сказал, что будешь называть меня мистером Хайдом. И попросил меня, чтобы я называл тебя доктор Джекил.       Тишина снова наполнила палату. Воронка воспоминаний тянула Сергея в пучину прошлого. Из тонких нитей складывалось полотно прошлого, в котором они с Олегом часами сидели на чердаке и смотрели в небольшое окно. Там они выхаживали белую ворону, которую Сережа назвал Марго. Он вспомнил тот день. Тот момент, когда кинул на ящик книгу со сказками и стал расхаживать перед Олегом, придумывая им тайный код.       — Олег, — прохрипел Сергей. Волков сидел рядом с ним, осторожно обнимая за плечи, — я… я думал, что потерял тебя, Олег! — он сорвался на крик. Голос надломился, Сергей закашлял.       — Все в порядке, Сереж, — Олег встал на ноги, осторожно потянув за собой Разумовского, — я вытащу тебя… где-бы ты не оказался.