Красные розы означают любовь и страсть

Август 1939 Душный кабинет и пыльные полки мешают сосредоточиться на огромной карте, лежащий на столе. Красными стрелками изображены планируемые направления 4-й, 6-й и 9-й армии. Берлин решил открыть окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух и хоть чуть-чуть взбодриться. Он встаёт с рабочего места, снимает пиджак с влажных от пота плеч и вешает его на спинку стула. Сквозь грязное стекло пробивается яркий свет, озаряя собой всё помещение. Мужчина отворяет одну створку, оставляя вторую на месте в ущерб своей привычке и комфорту, чтобы не задеть цветок на подоконнике. Красная роза сияла в лучах солнца, стоя в самом чистом стакане, что нашёл Берхард. Она напоминала своим цветом пролитую кровь, императорский бархат, спелую клубнику. Пахла как дорогие дамские духи, отдавая сладостью мёда. Была крепкая как сердце столицы, давно покорённое одним городком на северо-востоке. Очень давно. Сколько они уже знакомы с Кёнигсбергом? Помнят ли своё знакомство? Шпрее увидел этот цветок в парке через дорогу от дома. В тот момент бутон ещё не расцвёл полностью, но привлёк внимание и дразнил мужчину своей красотой на протяжении нескольких часов. Не сдержавшись, Берхард нагло и по-хулигански отломал цветок с родного куста по дороге на работу, уже зная кому вручить. Раздался стук в дверь и Берлин отлип от разглядывания красных лепестков. — Берг, ты у себя? Я могу зайти? Послышался знакомы голос. Берлин оторвался от окна и встал около карты. — Да, конечно, заходи. С коротким скрипом петель в проходе появился Вильгельм. — Ты вроде как обещал мне подробнее рассказать начало плана «Рот», до захвата линии Мажино. — Садись, я покажу. Шпрее, сделав несколько шагов по кабинету, переставил ещё один стул из угла за шкафом на новое место перед собой и картой. Твангсте сел на предложенное место, предварительно повесив пиджак на крючке возле входа, и стал изучать карту под оживлённый голос друга. — Нужно бросить основные силы на удар между Парижем и Арденнами, местом на северо-востоке, рядом с Бельгией. Активно начал Берлин, скользя пальцами по бумаге. — А юго-восток? Так и оставишь? — Нет, конечно! Там разгромим их группировку в треугольнике: Париж, Мец, Бельфор. Столица внимательно следил за эмоциями Кёнигсберга. Хмурые светлые брови и сжатые бледные губы очаровательно меняли обычно расслабленное и безразличное лицо. Только чистая заинтересованность и желание полностью понять план. — И уже на месте разберёмся с Мажино? — Да, с помощью вспомогательных операций. — А переформирует Бок? — Да. — Ага! — В янтарных глазах засветилось понимание, — Тогда понятно: Мориц рассказывал. Он же по каналу Уаза-Эна до реки Эна? — Именно! — Тогда точно всё понятно! С облегчением заключил Вильгельм и откинулсяна спинку стула, слабо улыбаясь и не отрывая глаз от карты. Нечасто Кёнигсберг мог позволить себе улыбку, и этим редким моментом открыто наслаждался Берлин. — Прокола быть не должно. Довольно сказал Вильгельм, посмотрев на Берхарда, но через секунду встрепенулся. — Чёрт! У меня же скоро поезд до моего города! В голосе уже прозвучала тревога, глаза распахнулись, а брови взметнулись вверх. — Во сколько отправление? — В пятнадцать-тридцать. Парень вскочил с места, направляясь к стойке с верхней одеждой. — Подожди! Прикрикнул Шпрее, тоже резко подорвавшись. — У меня для тебя кое-что есть! Пока Твангсте накидывал пиджак на плечи, Берхард аккуратно взял розу с подоконника и подошёл к восточному городку. — Вильгельм, — начал мужчина, приковав к себе внимание янтарных глаз, — хотел подарить. Как только её увидел, так сразу о тебе вспомнил. С теплотой и улыбкой говорил Берхард, нежно смотря на парня. Когда Вильгельм увидел подарок, он испытал сильный шок: глаза опять стали огромными, а розовые губы слегка разомкнулись. Через секунд пять он вздохнул и всё вернулось к обыденному выражению лица, только брови слегка изогнулись. — Красные розы означают любовь и страсть… Одновременно и с надеждой, и с разочарованием сказал Вильгельм, смотря в холодные голубые омуты столицы. — Ну да, я знаю об этом. Ответил мужчина всë так же улыбаясь. Конечно знает. Это же самый известный факт из языка цветов. Есть ещё: жёлтая роза — дружба и счастье, ромашка — чистота и добро, нарцисс — самолюбие. — В таком случае я не могу принять её. Кёниксберг слегка отстранился от подарка рукой, отводя взгляд в сторону. Что-то внутри столицы оборвалось. Ему стало мерзко от себя и от своих действий. Берхард стыдливо опускает глаза и рассматривает крепкий зелёный стебель прекрасного растения. — Что ж, ясно… Лепечат губы полушёпотом. Оба немца стоят напротив друг-друга, смотря кто куда. Минутную тишину нарушает Твангсте. — Я всё же пойду, пожалуй… Он прошёл к выходу, не оборачиваясь. — Да, конечно. Хорошей дороги. В ответ ничего не слышно. Берлин смотрит, как парень выходит и молча закрывает дверь. В горле ощущается горечь, а руки тяжелеют. Шпрее швыряет цветок на ковёр перед столом и со злостью топчет его тяжёлым ботинком. Закончив, он видит, что несколько нежных лепестков отпали, стебель сломан в двух местах, бутон приплющен, но сама роза до сих пор красива. Грудь, душу и сердце оплетают колючие кусты, сдавливая, как корсет. Берхард садится на колени и осторожно поднимает свой символ любви и страсти, стараясь не сломать его ещё больше. Острые шипы прорастают до шеи и душат сильнее. Июнь 1940 Темень в новом кабинете развеивает одна лапочка на столе. Она подсвещает карту, военные сводки, акт о капитуляции и лица двух столиц. Берлин сидит за столом и, хмуря брови, смотрит на всю эту мукулатуру, иногда отхлёбывая пиво, налитое в честь захвата самой романтичной и известной европейской страны. Париж сидел раскинувшись в кресле напротив, но не лицом к лицу, а боком, разглядывая обои. Пьер совершенно пуст, единственное чувство — отвращение. Отвращение к себе и свой слабости, к позорному поражению страны. Сам же молодой мужчина выглядел потрёпано: сломанная правая рука, ожоги, несколько резаных ран по телу. Берхард нехотя кинул взгляд на покорённую столицу. Из виска Де—Сенье стекала одинокая капелька крови, такая алая и красивая. В голову немца врезались прошлогодние воспоминания: роза, лицо любимого города, духота кабинета и колючие ощущение, которые с тех самых пор не отпускали Шпрее. — Pierre. — Неожиданно для себя самого, Берлин обратился к мужчине на французском. Париж вяло повернулся к собеседнику, — Tu connais bien le langage des fleurs? — с некой надеждой спросил Берлин. — Oui… — Quelles fleurs signifient l'amour non partagé? — Dahlias. Хрипло ответил Париж и отвернулся, погружаюсь в свои мысли. — Я засажу георгинами весь этот чёртов мир… — Прошептал себе Берхард, с новыми силами берясь за документы.