В петле

      — Фарлан…       Доносится, как сквозь плотный слой ваты. Поначалу он даже не может определить, откуда идёт этот звук. Тот кажется ему лишь раздражающим фактором, мешающим пребывать в уютной и всепоглощающей мгле, от которого хочется отмахнуться, про который непременно нужно забыть.       Воронка сна идёт мелкой рябью, заставляя его балансировать между этим гулким неприязненым эхом и тем, что он считает своей реальностью; он же только плотнее пытается завернуться в её теплые, бесконечно необходимые ему сейчас объятия. Но чем дольше сопротивляется, тем сильнее и громче становится проклятый звук.       — Фарлан!       Исподтишка уже бьёт, заставляя зябко сжаться в комок и подумать:       «Оставьте. Оставьте в покое. Разве не видите, я безумно устал?»       Голос не унимается. Зловещей издевкой зовёт его снова, смыкаясь призрачной дланью на хрупком плече, жадно вцепляется в плоть и трясёт.       — Фарлан!       Отяжелевшие веки его протестующе вздрагивают.       «Ну что?! Что ещё?»       Он с трудом разлепляет их, словно вынырнув из огромного тёмного кокона, и тут же щурится от болезненно бьющего в глаза света.       — Что? — тихо бормочет, прикрываясь рукой.       — Братец, Фарлан!       Уже другой голос рождается рядом. Тем не менее, до боли знакомый, он осколком вонзается в слух, вынуждая его пробиваться сквозь пляс жёлто-черных точек в радужках глаз, а когда ему всё же это удается, рисует четкие образы из невзрачных, казалось, теней.       Первое, что он видит, — обеспокоенное лицо Леви, чья рука всё ещё лежит у него на плече, готовая в любую секунду резко и коротко встряхнуть снова, если потребуется. Второе, в ярком отблеске ламп, — блестящие рыжие волосы Изабель.       Это они его звали?       — Что случилось? — повторяет ещё раз осевшим с хрипотцой голосом, как будто своим и не своим одновременно, пытается кашлянуть. Согнув ногу в колене, подтянув её вяло к себе, приподнимается и, наконец-то, садится. Только теперь тепло чужой ладони становится неощутимым, а обогретое ею плечо получает свободу от безжалостных пальцев.       — Ты в порядке?       Взволнованный тон Леви больше напрягает и настораживает, чем кажется чем-то естественным. Оттого ему и самому становится как-то не по себе на душе.       — Ты стоял, — у Изабель же он выжидательно-любопытный, — а потом вдруг упал, — (как будто всё это время она только и ждала, что от него объяснений) и также немного тревожный. Крупицы тревоги умело спрятались за привычной ей интонацией, но это не значит, что их нельзя различить.       — Упал?       — Да, прямо на пол.       С секунду он вглядывается в собственную ладонь, пытаясь припомнить хоть что-то. Однако в голове его непроглядная муть, словно кто-то вырвал из неё целый кусок, отвечающий за ход последних событий, заставив его напрочь лишиться даже фрагментов этих минут.       Пустота. Ничего.       — Я не помню.       Прикладывает её ко лбу, забираясь под мягкую чёлку, чувствует опавшие россыпью пряди и разрешает себе ещё немного, совсем чуть-чуть, побыть в той уютной тлеющей темноте, из которой его так по-варварски вырвали.       «Может, в порядке. Может, и нет. Я и в самом деле не знаю».

«Это было», — сказала память. «Этого не могло быть», — сказал здравый смысл.

И память сдалась.

***

      — Я иду.       — Не идёшь.       — Иду.       — Не идёшь.       Повисает недолгая пауза, увязнув в которой, Фарлан с непониманием глядит на друга. Не знает, как вести с ним разговор дальше, если уж он набирает такое прямолинейное русло. Словно детская игра на выбывание, старательно определяющая, кто же из них сдастся первым.       — Послушай, — и первым же выкидывает белый флаг, пытаясь найти примирение, — мы можем препираться так вечно, но я в порядке, и я всё же пойду.       В подтверждение своих слов он уверенно поднимается со стула и направляется к двери.       «Видишь? Иду и не падаю в обморок. Нет причин так переживать за меня».       Но только рука его касается кованой ручки, а тяжелая створка приоткрывается на узкую щель, впуская в комнату немного разбавленно-тусклого света, как в дерево с треском врезается стрела УПМ, и она резко захлопывается прямо у него перед носом. Он вздрагивает, замерев перед ней.       — Нет, ты не в порядке, и ты не пойдешь, — Леви твёрдо решил не позволить ему ступить за порог. — Останешься здесь, под присмотром. А завтра, — остроконечник выскакивает из двери, словно нож из мягкого масла; ведомый бабиной внутри, торопливо скользит обратно в устройство, — тебя осмотрит врач. Сам не пойдешь к нему, так я потащу.       Плечи Фарлана ссутуливаются вниз. Он устало выдыхает, потирая глаза.       — Сядь, поговорим, — слышит.       — Ладно, — развернувшись, немного досадливо берёт стул и, водрузив его спинкой вперёд, садится, подложив руки под подбородок, так чтобы с удобством упереться им в деревяшку-опору. — Поговорим, — тёмные брови хмурятся, придавая ему излишне сосредоточенный вид. — Что не так?       — Можешь злиться сколько угодно. Делу это не поможет. Люди просто так без сознания на пол не валятся.       — Да брось. Я просто... Переутомился немного и всё.       — Ты ничего не делал.       — Значит… — уверенность и досада покидают его на мгновение, он задумывается, пытаясь вновь напрячь свою память, — значит, плохо спал накануне.       И пусть в глубине души он прекрасно понимает причину такого беспокойства. Здесь, в катакомбах каменистых коридоров города, без свежего воздуха и в условиях жестоко стеснённого доступа к свету, подобное воспринимается как преддверие серьёзной болезни. Он и сам это осознает. Но...       ...Тем сильнее стремление его принять участие в предстоящем доверенном деле. Вот оно, как раз таки, как и имя торговца, чётко рисуется в памяти, занимая все его мысли.       «Николас Ловофф».       Этот ублюдок предложил ему сделку, детали которой настоятельно желал обсудить в недрах темнеющего чрева своей кареты. Именно ему и именно с ним, что вызывало у Фарлана смутные чувства: видимой выгоды и опасливой настороженности одновременно.       Мотивировал тем, что он умён. Он поймёт, а ловкий намётанный глаз его сослужит ему, толстосуму, хорошую службу. На деле же, всё было немного иначе.       «Обсудим?»       Так он сказал.       «Обсудим».       Ладонь торговца приглашающим жестом указала на распахнутую дверь экипажа. За резным квадратом её аккуратно проглядывалась дорогая бордовая обшивка; лежало несколько аккуратных подушек, заманчиво манящих присоединиться к себе.       Фарлан с любопытством вгляделся в них, размышляя о том, как, должно быть, приятно передвигаться в такой вот уютно отделанной штуке, но и заметно напрягся. Искоса он взглянул на затылок Леви, ожидая того, что он скажет. Пытаясь понять одновременно, о чём он думает и сходятся ли их общие мысли на этот счёт.       «Что-то здесь явно не так, не находишь? Я вижу подвох, а ты? Ты его видишь?»       Вниз торговец спускаться не захотел, опасаясь, наверное, что трое мелких преступников могут надрать ему зад; а вот наверх зазывал их со всей учтивостью, стоя на ступенях, ведущих к дворцовой площади. И это было каким-то неправильным, что ли. Выбивалось из привычной им картины ожиданий. Просто, вот так: «Обсудим. Прошу». А только лишь дверца захлопнется, как тут же окажешься в ловушке, как мошка, и получишь ножом себе в бок. И одним негодяем в подземном городе станет поменьше. Так что не стоит быть теперь опрометчивым, — вот что он сразу решил.       — Ничего обсуждать с тобой я не стану и никуда не пойду, или ты, сволочь, действительно думаешь…       Леви разделял его мысли и чувства, также уловив здесь ощущение невидимой петли уловки, что норовила сомкнуться вокруг всех троих. И Фарлан был благодарен ему за рассудительные выводы, вот только...       — Я говорю не с тобой, — грубо прервал его Ловофф. Рука его опустилась, он выпрямился, но дверь кареты за собой не закрыл. — Я говорю с ним, — кивком головы он указал в сторону Фарлана; глаза из-под низко посаженных тёмных бровей сверкнули холодным и жадным блеском.       И это выбило их обоих из коллеи.       Фарлан застыл в недоумении, почти ощущая, как на лице Леви отразилось похожее на его собственное «что?» Подобного ни один из них точно не ожидал. Редкий и единственный случай, когда кто-то обращался вот так напрямую к нему.       — Ты кажешься мне вполне разумным юношей, не ровней этим двум мелким сошкам. Так что, способен ты обдумать хорошее предложение? Я же не ошибся в тебе?       — Я… да, — нервозно бросил он в ответ. И тут же почувствовал, как Изабель обхватила его за руку повыше локтя, тихо шепнув: «Не дури, Фарлан, не ходи, он обманет. Ты разве не видишь?».       Он видел. И знал. Но чем больше размышлял он об этом, тем сильнее ловил в себе искушение превратить эту идиотскую шутку в хороший продуманный план.       И вот теперь...       Он бы просил поддержки у Изабель, если бы её голос имел какой-нибудь вес, и если бы она, поняв все перспективы, заняла его сторону, оказавшись рядом под боком. Но её в комнате не было, и этот вопрос предстояло решить лишь им двоим, потому он выкинул козырь.       — Почему ты не веришь мне? — внезапно спокойно сказал, — это просто случайность. Я бы не стал тебе лгать. Или что, по-твоему, стал бы?       Они с Леви встретились взглядами, и в этот раз Фарлан мягко улыбнулся ему; вытащив руку, поднял её, демонстрируя, в воздух, — видишь, без скрещенных пальцев, — хитровато прищурил глаза.       Заставил-таки чужой взгляд смягчиться.       «За дурака меня держишь?»       А владельца его себе уступить.       — Если...       — Если?       — Если почувствуешь себя плохо, никуда не пойдём.       — Не пойдём, — мотнул головой, улыбнувшись сильнее, но больше с усталостью. Он выиграл этот бой и теперь был доволен собой, игнорируя даже это «идём», хотя должен был отправляться один.